ека сначала осмыслил формы обмана, особенно докучавшего ему; разделив такие формы на обман в слове (лесть), в мысли (лукавство), в деле (хитрость), он принялся за формы и типы различных ошибок. Это — процесс, не законченный до сих пор. Об этом можно судить и по множеству слов, дифференцирующих различные оттенки ошибок (промах как «освежение» образа «ошибки», но также пробел, недостаток, дефект и многие иные), и по отсутствию гиперонима, роль которого латинское слово дефект вряд ли исполнит.
Нам гораздо важнее уяснить другое: в семантическом распределении ряда слов родового смысла мы получили во владение законченную ментальную схему, в которой обман и ошибка — заманивание и согрешение — дифференцированы в четких границах того и другого: в обоих случаях различаются в мысли, в слове и в деянии.
ГЛАВА ПЯТАЯ. МЕСТЬ И ЗАЩИТА
Ну а еще какие за тобой беззакония? Воровать, чай, не станешь? А ежели и украл — невелика беда: ныне все воруют.
Владимир Соловьев
В древнерусских текстах упоминается только слово тать, но зато «по специальностям»: тать коневый, тать церковный, просто — тать. «Правда Русская» и прочие законодательные акты тоже знают слово тать, а также слова татьба и татебное ‘то, что украдено’. Иногда говорят, что кроме татей имелись еще и татицы женского пола (Жит. Вас. Нов., 489), однако деяние, всем им присущее, именуется другим словом: крадут. «Татбѣ подобно есть украдаа» (Феодосий, 17), крадут всегда тати: «пришедше татие и покрадоша все имѣние его» (Печ. патерик, 121), потому что — «кто крадеть — татбы не лишиться» (Серапион, 4). О глубокой древности говорит такое распределение слов: крадут — это действие, связанное с тем, что скрывают, «кроют», создавая со-кров-ища; тать — это тот, кто действует тайно, таится, также скрываясь и боясь огласки. Тать крадеть буквально значит: тайно скрывает, тайно скрывается, тайно укрывает. Специально русское соотношение этих двух слов доказывается сравнением со староболгарскими текстами. Там, где в русских памятниках стоят тать, татьба, в болгарских находим крадьба, крадение; если кто «при татьбѣ ятъ» (схвачен на месте преступления — Пандекты, 244) — в болгарском варианте «въ крадбѣ ухващенъ будеть». Русские источники не знают крадьбы до XIV в., но и после этого времени слово отмечается (на месте слова татьба) лишь в специальных церковных правилах.
Тать творит татьбу, т. е. крадет. Глагол и имя разведены в обозначении деяния, потому что действие и его результат представляют собою разные моменты события. Красти значит ‘идти (на цыпочках, на кончиках пальцев)’ (ЭССЯ, 12, с. 104), т. е. красться, тогда как тать связан с ‘таить’. В переводе «Жития Василия Нового» это различие тщательно проводится: «Мнѣ же рекшю к нему: — Господи мой (мой господин), азъ никако же татбы не творихъ!; отвѣщавъ же рече ми: — Пояса не украде ли сеа отроковица?» ибо «кто се крадеть, четверицею истязанъ будеть... иже татбу творилъ и тако [ото]мщена будеть вина татебная (Жит. Вас. Нов., 401).
Тать — самое раннее и потому наиболее общее именование вора. С XIII в., когда понадобилось различить разные формы воровства, обозначив их особыми словами, в употребление постепенно входят книжные, заимствованные из церковных текстов слова. Говорится не просто о тати, а сразу о тати и разбойнике (Еп. Белгор., 259; Поуч., 107; Заповедь, 125), о тати и злодѣе (Соф., 262об.), о тати и грабителе (Поуч., 107), — всегда в поучениях. «Патерик» особо, и притом не один раз, говорит о татях, сравнивая их с огнем на пожаре, с битвой в чистом поле — всё едино по своему результату: всё похищает стихия, с которой не совладать: «или татьми, или огнем взято будеть» (Печ. патерик, 120).
Разбойникъ и грабитель — новые слова для русского языка, на это указывает их сложная форма. В древнерусском было слово розбой ‘лихой наезд’, ‘набег’ на чужие земли, драка за трофей. В конце XIII в. появляются сочетания типа «розбой учинити», но разбойниками называют вовсе не бандитов, например, новгородских ушкуйников, которые ходили грабить обессиленные от татарских набегов низовские города по Оке и Волге. Тот, кто бьет, но не убивает, кто получает добычу в бою, «налетом» или, как тогда говорили, изгономъ, — вот кто такой разбойник. Разбойники таятся в лесах и ущельях (Игум. Даниил, 42), налетают вихрем, могут и снасильничать, но в целом это еще не самые страшные хищники.
Разбойник действует насильем, в разбое он сродни убийце: «Бѣша то убийцы и разбойници» (Жит. Вас. Нов., 259); «хоть же насилье сътворити разбойникъ онъ» (Соломон, 2, 26); а «убиеть княжа мужа в разбои» (Правда Русская, 27), то разбойник — ληστής ‘грабитель, разбойник’ (Кн. закон., 65). Грабитель сравнивается с хищником (Пчела, 209), который хватает и тащит все, что под руку попадется (λαμβάνω ‘хватаю, завладеваю’), чем наносит ущерб и обиду, ср. варианты в той же «Пчеле»: «да грабить мя» — «да обидить мя» (αδικείπω με ‘причинит вред’).
В древнерусских текстах нет и другого церковнославянского слова — грабитель: грабит тот, кто гребет под себя все, что попадется ему по пути. Только в рассказе о князе Игоре под 945 г. встречается слово с этим корнем, но еще как глагол: «Бяше бо муж твой, — говорят деревляне Ольге, — аки волкъ восхищая и грабя, а наши князи добри суть» (Лавр. лет., 15). Расхищая и грабя — подобно хищнику. В русском переводе «Пандектов Никона Черногорца» слова грабитель, грабити, грабленое последовательно соответствуют болгарским хищникъ, похыщати, хыщаемое; хыщникъ также разбойник и также грабитель, он налетает на мирные села и очищает все дочиста. Это уже феодал, а не член родовой общины, который крадет у своего и тайком, незаметно, если удастся. Тогда, когда действовал осторожный тать, сокровища накапливались в тайниках (оттого и сокровища, что показать их никому нельзя); теперь появились именья, потому что разбойник, хищник, грабитель имают, дерзко хватают, похищая чужое.
Судя по переводам, сделанным на Руси (например, по «Пчеле»), в XIII в. уже знают различие между татем и грабителем. Первое слово переводит греческие κλέπτης ‘плут и обманщик’, ληστής ‘вор и разбойник’, κλοπή ‘воровство и кража’, а второе — αρταγή ‘разбой, грабеж, похищение’. Новое время рождает и новых героев уголовной истории, уже определенно головьников, которые после своих набегов оставляли и головы — трупы убитых. В достоверно русских текстах слово грабежь появляется с XIV в., грабитель и того позже; то же касается и слова хыщникъ, которое стало обозначать наиболее кровожадных разбойников — не только грабят, но еще и убивают.
Новые обозначения, несомненно связанные с книжными текстами, проникают в русский язык сначала через глагольные формы: грабити, розбойничати, похыщати и пр. Затем из указания действия выделяется определение самого действия: грабежь, розбой, похыщение. В списке «Правды Русской», созданном в самом конце XIII в., сказано: «будеть ли сталъ на разбой безъ всякоя свады (без ссоры), то за разбойника людье не платять (штрафа), нъ выдадять и (его) всего съ женою и съ дѣтьми на потокъ а на разграбление» (Материалы, 3, с. 21). Разбойник — не обязательно тот, кто учинил разбой, завершившийся убийством; это может быть просто драка безо всякого желания ограбить жертву, которая и случилась-то в присутствии свидетелей. Такой разбойник еще не похож на тех, что появятся в русских лесах после нашествия «агарян».
Вслед за глаголами, обозначавшими подобные незаконные действия, сразу же стали возникать и названия действующих лиц: разбойникъ, грабитель, хыщникъ; старое слово тать оказалось не у дел и вошло в общий ряд именований как обозначение конкретной формы правонарушения. Любой мелкий воришка, делавший свое дело тайным образом, оставался до времени татем. И в переносном смысле с XIII в. любой человек мог стать татем, даже в отношении к самому себе: «Творяй добро мимоходомъ (посторонним), а своимъ временная (своевременно, в силу необходимости) не подая, тать есть!» (Пчела, 74). Тать крадет у самого себя.
Однако пока ничего не слышно о воре — как будто и нет таковых на Руси, только разбойники и тати. Воровство тайное и явный разбой. Хищническое присвоение результатов чужого труда. Ничего больше.
Судя по древнерусским текстам, воровство рассматривалось не только как преступление, но и как своего рода искусство, не каждому доступное. «Аще бых украсти умѣлъ!..» — вздыхает Даниил Заточник. — «Или ми речеши: сългалъ еси, аки тать». Тать — не лжет, это не основной его признак, однако глагол здесь поставлен к месту. Ложь — зло, ее проявления связаны с действиями татя: скрывать и утаивать.
Происходило изменение взглядов на древнее искусство изъятия ценностей. В древнем обществе, где почти все было общим, воровать всерьез незачем и не у кого, а «своровать» у врага — доблесть. Все древнейшие установления содержат правило: «Не пойман — не вор». Если вор не сыскан — его нет. Отсюда потребность в тайне: тайна скрывает татя.
Слова воръ и вориха появляются в XVI в. Как и в других случаях, сначала это глаголы, обозначавшие определенное действие: врати, от него название действия — воровство, а затем и действующего лица — воръ. Врати — то же, что ‘плести заплётки, сплетни’, ‘отводить глаза разговором’, т. е. ‘обманывать’ и ‘воровать’. Человек говорит не то, что думает, а делает не то, что говорит, — таков смысл слова, которого нет ни в одном другом языке, кроме русского. В белорусском вор зовется злодзей, в украинском злодій (архаизм слова тать) под влиянием польского zlodzej ‘вор’. Почему на место «тайны» татя и «крови» разбойника приходит отвлекающая внимание жертвы «болтовня» вора?