а вот и еще один... Но что составляет сущность стола? Ради чего он есть? И что мне в знании этом?.. Не минутная выгода вещи влечет нас, но вечная красота сущего признака, предмета и качества, та самая красота, которая — верим — и мир спасет... Эти признаки русской ментальности, т. е., другими словами, разума русского, не во всяком уме присутствуют. Иные сопротивляются, других изгоняют как демонов. Но поделать ничего не могут, ведь таковы особенности нашей мысли, направленной русским словом.
А слово росло в глубину столетиями. И возрастало оно в деяниях великих людей Руси.
Мы говорим о представителе нации, используя имя существительное. Немец, англичанин, француз... И только о русском мы говорим не как о предмете, а качественно: русский есть имя прилагательное. Русский мир, русская идея, русский человек.
Русский — не признак национальности, хотя бы потому, что с самого начала государственности нашей на Руси сошлись народы разные, великие и малые, добровольно сошлись и по нужде: чтобы не покорили их стервятники. Русская идея — единство народов, русский мир — это мирная жизнь, русский человек — это тот, кто живет на Руси. «Калмык и ныне дикий тунгус...», и сам славянин (национальное имя).
Русским в узком смысле слова, т. е. собственно великорусским, в отличие от белорусского или малорусского, человек становится в эпоху
Московской Руси. Многое можно сказать о жестокостях сурового века объединения этой Руси. Можно упрекать и осуждать, можно было долго сражаться против московского князя — тем самым как бы сражаясь и против Орды. Можно было... Но результат один: сложилась Великая Русь, а длань святого благословила ее на жизнь; личный подвиг самого святого создал символы, необходимые для входящего в историю народа. Безличные «народные массы» обрели свой собственный лик.
Концы и начала всегда символичны. Конец и начало Московской Руси связаны со сменой точек отсчета времен. До 6900 года от создания мира счет годов велся с марта, а с этого времени стали считать годы с сентября. Символически разлом времен приходится на год кончины Сергия Радонежского: в 1392 г., когда он умер, дважды встречали новый год — весной и по осени. За двенадцать лет до этого, в сентябре 1380 г., случилась Куликовская битва, победу которой для русских войск «вымолил» заступник Сергий. Именно эти со-бытия важны, а не условность течения лет. Реальность земного существования Сергия как бы размыта перед нами в потоке исчезающих лет, словно все узелки времен собраны в деснице ушедшего старца, который унесет с собою все прошлое в вечность, расчистив для потомков великое поприще жизни. Начиная собою новый отсчет во всем, Сергий изменяет и счет годам, и ритм, и наполнение этой жизни. И уже не важно, в каком точно году родился он сам — от 1318 до 1322 — и даже когда он умер (тоже не ясный вопрос). Анонимность жизни — признак святого, и святость становится достоянием всех. Святость-благодать разливается по Руси, оплодотворяя ее жизнь.
Трудник земли русской... Какими путями уведал он, что наше присутствие в мире крепится в скользящей точке настоящего — уже настающего и еще не ушедшего? Три измерения времени истекают из пространственных измерений конкретного, оплотняя мир идеальным. И если мы не творим в настоящем, не заполняем его делом, будущее, модально расцвеченное самыми разными возможностями, обратится в Ничто и, проходя сквозь нас, нас сметет, а смыкаясь с прошлым, отменит самый тот миг настоящего, в котором мы пребываем здесь и теперь. Прошлое сделало нас, будущее мы созидаем сами. Неотменная сила времен наполнена делом, и только этого ждет от нас наш Создатель. Великая сила духовного подвига способна претворить и слово, и нам известно, как изменялись самые категории мысли, которыми двигали символы славных подвижников. Один лишь пример. Именно с этих лет незаметным движением мысли уходят в нети старые формы прошедших времен — ушедших времен. Остается из многих только одна: перфект, тот самый перфект, который обозначает результат прошедшего действия, данный в настоящем как состояние. Встал — и стою, стал — и пребываю. Точка зрения говорящего определяет время: прошедшее как результат уже совершенного (прошедшее заполнено вещами и действиями), настоящее как момент моей мысли, речи и дела, будущее как возможность ...
Конец Московской Руси приходит с Петром, который на себя переносит титул Русского государства: Великая Русь породила Петра Великого, и потому она отчасти утрачивает этот свой признак. Великое оборачивается величеством. Начало 1700 года мы отмечаем уже в январе, еще один перелом времен, с сентября на январь. Снова два «новых года» в году, и снова разлом в сознании. Но уже без благословения свыше. Не было равного Сергию.
Сущность человека — в разных поворотах его души. Человек является в мир и к людям то лицом, то ликом, то как личность, в неподдельной личине своей. Одного без другого нет, и только совместно они способны показать нам сущность духа, воплощенного в человеке. Дух и душа во взаимном их движении и создают ипостаси, явленные миру: лицо, и личность, и лик.
Поверхностность явленного — это лицо. Важное лицо, ответственное лицо, лицо нашего времени. Это то, что представлено налицо. Но явлено ведь не все, а только то, что хочется, — так возникает личина; этим словом переведено латинское персона, как говорили тогда — парсуна. Персона — маска, внешний контур лица против света, не всегда реальное качество, словом — личина.
Иначе предстает третья ипостась личности, исконный корень всего словесного ряда — ликъ. Все архаичные формы слова обычно сохраняют свою ритуальную торжественность; может быть, потому, что не захватаны сквернословием и не запачканы частым употреблением. Лик — ускользающие очертания Божественного в человеке, сосредоточение черт идеальных, отражающих суть и смысл человеческих поисков истинной правды. Сергий вскрыл этот лик, до того незримый. Движение от лица до лика и есть становление личности, каждого человека, который хочет на этой земле оставить потомкам свой след. Многие жития рассказывают нам, как сам Сергий рос душою, становясь такой личностью с тем, чтобы в конце концов обернуться идеальным ликом. И чтобы пройти этот путь, он должен был — по обычаю тех времен — окунуться во все три сферы тогдашней жизни.
Это трудное и горестное существование в тяжелые для Руси времена строго делилось на части по существу и по форме.
По существу — это был союз между трудниками (крестьянами и ремесленниками), воинами и служителями церкви. По форме — это были и живот, житие и жизнь, т. е. физическое, социальное и духовное проявления жизни в их отторженности друг от друга. Только святой проходил все искусы этой жизни, не отделяя их друг от друга. Монах, уходя из мира, уносил на себе все вериги этого мира и, оправдывая свой крест, трудился, как ремесленник или пахарь, сражался на поле бранном, как Пересвет и Ослябя на Куликовом поле, духовно развиваясь над книгами и в молитвах за люди своя.
Сегодня, в наши грустные годы, мы потихоньку отстраняемся от цельности такого бытия. Мы утрачиваем и сами слова, личину заменяя словечком имидж, а личность — словом индивидуальность; даже самый термин лицо у нас все чаще соотносится с американизированным фэйсизм (от face — лицо). И только коренное славянское слово лик никак не поддается иноземным вторжениям в смысл понятия, и, может быть, оттого, что слово это — свято, а понятие освящено — Сергием.
Так жизнь оказалась насквозь пронизанной символами культуры. Соединяет небо и землю — символ, символ пророчит судьбу, символ ведет и в бой, и в святую обитель.
У русских народная слава сопутствует только двум: герой и святой — идеал народа. Власть — никогда. Даже равноапостольный князь Владимир обозначил святость свою много веков спустя после подвига крещения, в те времена, когда пошли покорять Русь Святую орды неведомых языков; канонизирован он не за то, что князь, а за то, что деянием свят. Александр Невский тоже причислен к лику святых поздно — за то, что спасал Русь. То же и Дмитрий Донской... А это ведь лучшие из «властей».
«Но вот что удивительно, — говорил в начале нашего века В. В. Розанов, поэт и мыслитель, выражавший именно русскую ментальность, — история вся развертывается в два, собственно, ряда людей — истинных зиждителей всего ее узора: юродивых и полководцев. Вы поражены, вы спрашиваете: где же законодатели, дипломаты, политики? где, наконец, князья, цари? сословия, народ? Они идут, но не ведут». Ведут герои и святые — подвижники, совершившие подвиг.
Иностранцев всегда поражала та тонкая грань, которая существует в русском представлении о героях и святых. «Русские любят возводить своих героев в сонм святых», — восклицал в прошлом веке русофоб де Кюстин, не видя смысла в этом требовании идеала, которому трудно соответствовать в личной жизни простому человеку, но который требуется до воссоздания и постоянного пребывания той самой соборной истины, которая и составляет общую основу для существования народа. Это и есть культура в ее своеобразной национальной форме — исходящая от культа.
Обе ипостаси идеала одинаково важны, хотя они и отражают различные принципы образца этичного поведения и действия в экстремальной ситуации. У этих образов и свои особенности: герой живет в атмосфере чести и совершает подвиг; святой порождает идеал совести и становится подвижником. Материальность героической чести, проявленной как часть всеобщего деяния, противопоставлена духовной святости совести, проявленной как всеобщность части. Мирская ипостась совести есть честь; духовная ипостась чести есть совесть. Русские философы постоянно обращают наше внимание на это своеобразие сочетаний чести и совести, поскольку нечестный и нечестивый вполне может лавировать между двумя этическими идеалами, в конечном счете разрушая всякое представление о самом идеале. Необходимо гармоническое сочетание чести и совести. «Русский человек должен выйти из того состояния, когда он может быть святым, но не может быть честным. Святость навеки останется у русского народа как его достояние, но он должен обогатиться новыми ценностями» (Н. А. Бердяев). Демагоги требуют от русского человека покаяния за чужие грехи, обращаясь к вкорененной в него идее «личной святости», — на это ответил уже Владимир Соловьев: «Личная святость тут, конечно, только для отвода глаз, а все дело в том, чтобы как-нибудь отделаться от общественной справедливости» (именно так!).