κακός ‘плохой, дурной, жалкий’, даже ‘несчастный’ и только после всего этого ‘злой, порочный, подлый’. Смысловое различие между благом и добром, как мы видим, у славян свое, благоприобретенное, а противопоставление между ευ- и κακός для славян вообще оказалось несущественным. Славянское краткое прилагательное (оно же и существительное) одновременно и наречие (добръ), и даже частица (добро!). Смысловой синкретизм славянского корня удачно соединял в себе все возможные в употреблении грамматические формы, и поэтому, видимо, с самого начала такой корень стал восприниматься как обобщающая по значению «приставка» к слову: благо-нравие, добро-нравие, зло-нравие. Освоив принцип образования новых слов самого общего значения (логического рода — лексически гиперонима), славянский язык тут же использовал его для собственных целей. Освоить же принцип было нетрудно. У славян издавна существовало удвоение корней, помогавшее создать гипероним: честь и слава, например, или с помощью глагола — стрѣмиглавъ и прочие.
Интересно, что как раз в старославянских текстах подобных образований не очень много (всего 74 слова), причем в основном они связаны с корнем благо-, все — высокого стиля: благоволение, благодѣяние, благоизволение, благородие, благосръдие, — все выражают некое отношение к высшим силам; в отношении к человеку появляются сложные слова типа доброговѣние, добродарьствие, доброродие, доброчьстие (обычно при греч. αγαθο- ‘благо, добро’). Только некоторые из них — кальки, как, например, благодать и благодѣть от греч. χάρις или добродѣтель от греч. αρετή. Большинство же таких слов составлены в духе славянских сочетаний типа добро дѣло. При этом первыми книжными образованиями были словосочетания с благо-, а слова с наставкой добро- стали появляться век спустя в восточноболгарских переводных текстах (которым охотно подражали древнерусские книжники). Идеально-отвлеченные именования идут «сверху», от форм с благо-. Нежелательную, отвратную сторону бытия обозначают с помощью образований с корнем зло-, которые входят в оборот еще позже; прежде они были связаны не с κακός, а с δυς- (равно латинскому dis- в словах типа дискредитация), т. е. представлено указание на отрицание признака, который содержится в основном корне. Не указание на «зло», но отрицание «добра».
В древнерусских переводах к ним добавляются все новые речения, которые распространяются на оригинальные тексты; но в народной речи таких образований не было вовсе.
Развитие подобных сращений в книжной речи способно объяснить отношение средневекового книжника к понятиям и символам, содержащимся в таких образованиях.
Если сравнить одно и то же слово злонравие в переводе греческих «Хроник» (Георг. Амарт. III, 240) и в более поздних переводах отцов Церкви, окажется, что сначала это славянское новообразование соотносилось с греч. δυστροπία ‘упрямство’, и только потом стало переводить греч. κακοήθειαа‘дурные привычки; дурной характер’. Так же и злодушие при греч. δύσπνοια ‘одышка’ или зломыслие при греч. πονηρός λογισμός ‘негодное рассуждение’. С самого начала «дурное», зло, воспринимается весьма конкретно и чувственно как отсутствие духовного, и только со временем образования с корнем зло- как бы подстраиваются к рядам слов с корнями благо- и добро-.
В древнерусских источниках отмечается уже до полутысячи слов с благо-, чуть меньшее количество с добро- и совсем незначительное — с зло-. Однако изменилось отношение к оригинальным (греческим) образованиям такого рода. В XVI в. Максим Грек, переводя тексты непосредственно с греческого языка, использовал имена существительные, прилагательные и глаголы такого рода, но уже четко различал образования от греческих слов с разными префиксами: ευ- благо, αγαθο- или καλο- добро-, а како- — зло-. Мы уже знаем, почему так происходит. «Доброта» и «красота» теперь не воспринимаются как единственные признаки Блага; «благо» не смешивается с красотой и не ограничено внешними ее признаками.
Направляющая сила оригинальных греческих текстов становилась все более авторитетной. Пересматривается соотношение между тем, что есть Благо, и тем, что всего лишь Добро; увеличивается поле распространения того, что определяется как Зло. Устраняются все варианты и оттенки, возможные в древнеславянском тексте, все они подводятся под созданную трудом поколений книжников системную оппозицию тройственного согласия: благо- как идея, добро- как ее проявление в мире, зло- как отсутствие того и другого.
Благо божественно, тогда как добро связано с обратной реакцией человека на проявления блага, главным образом в отношении к другому человеку. Даже набожность мирянина обозначается как доброговѣние, добровѣрьствие, доброчьстие, здесь много слов, выражающих мольбу и пожелание, а также момент благого деяния (добродѣяние и пр.). Благополучие получают, добротворство творят сами. Благообразность, благоприличие, благопристойность — внешние формы проявления достойного поведения или приемлемого состояния, тогда как добропорядочность, доброчиние, добросердие не являются формой воплощения общественного порядка или сердечного выбора. Они исходят от субъекта и устанавливаются им самим. Так определяются и добросердие, и добродушие, но при этом первое из слов — калька с ευκαρδία, а второе — уже переработанное славянской ментальностью то же самое обозначение мягкости характера и наклонностей человека. Благородие — просто благородство происхождения (калька с ευγένεια ‘благорожденный’), тогда как доброродие — это уже знатность, т. е., в средневековых понятиях, присущие человеку качества его социального ранга; ср. и доброродьство, слово, которым переводили греч. ευεξία ‘сила, крепость, здоровье’ — вообще всякое хорошее состояние, и слово αρετή ‘доблесть, мужество’, которыми и определялось личное «добро-родство» человека в Средние века.
Тем не менее высшей оценки жизненных качеств сложные слова с добро- не дают. «Благо» обозначает самые общие и отвлеченные представления о положительной стороне дела, то, что является благом (хорошим) для большинства, если не для всех. «Добро» выражает личное отношение к тому же, оно конкретнее и уже поэтому деятельнее по сравнению с благом. Чтобы получить благо, нужно совершить добро — вот главный смысл раздвоения в понимании всякого «блага».
Собирая все известные (и весьма распространенные) формы с префиксом зло-, мы сразу же замечаем их отличие от сложений с благо- и добро-: они обозначают то же, но с обратным знаком. Зловѣрьство тоже вера, но неправильная (ересь), злодѣйство тоже деяние, но отрицательного свойства (преступление), злонравие тоже нрав, только уж очень нехороший. В древнерусском языке слова с приставкой зло- не совсем совпадают с современными образованиями такого же типа (хотя бы в объеме «Толкового словаря» В. И. Даля). Это различие важно, оно подчеркивает разное отношение к злу в древности и теперь. В древнерусском языке приставка зло- соединяется с корнями, обозначающими этические и религиозные понятия, такими, как жизнь, страдание, вера. Сколько бы слов такого рода мы ни приводили, вывод может быть только такой: понятия о злом противоположны понятиям о благе и никак не пересекаются с представлениями о конкретных проявлениях блага в добре. Могут быть пары типа благочьстие — злочьстие, благожитие — зложитие и пр., а страдание и козни вообще связаны только с корнем зло-. Благо и Зло — две крайности отвлеченного характера, между ними находится место и добру, но в очень усеченном виде.
Современное же представление о зле охватывает неизмеримо большее поле сознания, что и находит свое отражение в словах. Зловѣрие (зловѣрство) еще сохраняются как слова и сегодня, но главное — в широком распространении слов, обозначающих не духовно-душевную, а умственно-рассудочную сферу человеческой деятельности.
В самом деле, зловредство, зложелание, зломудрие, зломысленность, злонамеренность, злопамятство, злопомышление, злоумышленность, злоразумие, злоречие, злословие, злоязычие и прочие подобные термины, не исключая и злорадства, встречаются не только в словарях. Именно интеллектуальная деятельность человека со времени, прошедшего от XV в., получала такое количество отрицательных определений, и легко понять, почему это случилось. Мысль в противоположность чувству (ум в противопоставлении душе) не пользовалась симпатиями церкви, но и сама по себе мысль, по нравственным признакам неопределенная, давала основания для сохранения предосторожности. Мысль, ум, разум сами по себе отмечены положительно, но возможность злоупотребления ими все-таки существовала и оценивалась негативно. Но — только мысль! Свободная от противопоставления блага-добра мысль, новая энергия человеческого существования, неизвестная в эпоху раннего Средневековья и не очень активная в Средние века, проявляла себя все настойчивее. Усиление понятия «зла» наш язык видит в активной расточительности «злой силы» — мысли, не навязанной нравственностью и не освященной благодатью.
Такой вывод — не натяжка. Древние сложения с префиксами благо- и добро- с самого начала образовались как имена существительные, независимо от того, были ли они калькированы или созданы славянскими книжниками. А имя существительное есть имя — существенный признак, который скрывает в себе понятие или символ в законченно созданном виде.
Не то у сложений со зло-. Они в большинстве своем вторичны и долго существовали в виде глагольных форм или как прилагательные, т. е. обозначали не сущность как законченность идеи (в мысли), а согласно случайному признаку, который мог варьировать в широких пределах.