Злонамеренный, злонавязчивый, злопамятный... а затем злонамеренность, злонавязчивость, злопамятность... Связь имени с исходным определением ощущается еще и в современном словоупотреблении; злодушие, например, Владимир Даль определяет как «свойство злодушного», т. е. это либо «злой по душе», либо «от злой души исходящий». Зло переменчиво и взаимообратимо, оно постоянно раздваивается, в случае надобности исходя из чего-то другого — от зла, злодея или самого злодейства. Это и находит свое выражение в понятии, скрытом за словом. Злонамеренность — «свойство злонамеренного (у кого цель действий — дурная, злая; с умыслом делающий зло, сознательно вредящий)».
Сравним цепочку слов, образованных с помощью всех трех «наставок». Их не так уж и много.
Благодушие — добродушие — злодушие
благомыслие — добромыслие — зломыслие
благонравие — добронравие — злонравие
благодѣяние — добродѣяние — злодѣяние
Никакие другие сложения с благо-, добро-, зло- не образуют столь законченного ряда соответствий. Это значит, что наша классификация по принципу выделения «души — разума — воли» отражается в языковом мышлении объективно, находит отражение в ключевых словах культуры. Возможные словесные варианты (типа зломыслие, злоумие, зломудрие) представляют собой всего лишь оттенки общего смысла, которые связаны именно и только с «мыслью» как воплощением «ума». Что же касается «состояний» (благодарьствие) или «отношений» (благолюбие), то характеристики «злого» тут не участвуют. Зло само по себе обрывает все связи и отношения; оно не терпит состояний, поскольку изначально деятельно, и не приемлет отношений, потому что всегда эгоистично. Оно внутренне замкнуто на себе самом, и Благо не распространяет на него своих лучей. Оно нацелено на разрыв и распад, и в этом полностью совпадает с аналитичностью мысли, всегда готовой не соединять в подобии и тождестве (как добро и благо), но различать в противоположностях. Зло и есть противоположность Благу. Только добро-благо и возможно в этическом поле средневекового сознания, поскольку основная установка этого бытия — жить по образу и подобию. Только добро-благо структурируют нечто, подобное системе, потому что лишь в системных соответствиях «пустое место» не остается пустым. В ряду благолюбие — добролюбие отсутствует член злолюбие, и немедленно возникает уже указанная двусмысленность смыслового раздвоения: любостяжание материального характера (зло всегда материально) — или «любовь к добру духовному». То же происходит, например, и со значениями слова доброденствие, которое получает даже разговорную форму доброденство: с одной стороны, это благоденствие — покой и мир, а с другой — «красная жизнь» отдельного лица, жизнь, которая может стать вовсе не «красной» для его соседа или работника.
Если задуматься о значении тех же слов, пользуясь лишь русскими диалектными словарями, получилась бы следующая картина. В «Словаре русских народных говоров» прилагательных и глаголов, образованных с помощью наших префиксов, довольно много, однако существительных — увы! — почти нет. Да и распределяются они интересно. Образований от благо- нет вовсе, от добро- всего три (доброрадство, доброумие, доброхот — книжного происхождения, но в необычном значении), а со словом зло- образований множество, в том числе и существительных, и все они отрицательного свойства, связаны с поведением человека в его действиях — зловредство, злонырство, злочасье... Корни говорят сами за себя, и добавление префикса ничего не изменяет. В народном сознании «злое дело» сохраняет все признаки отрицательности, тогда как «злая мысль» никак не явлена.
Для книжника неприемлемы «злые» мысли, простой народ не одобряет «злые» дела.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ДУША И ЛИЧНОСТЬ
Душа — идея и жизнь не стережет, она её тратит.
Андрей Платонов
Античное представление о душе хорошо изучено, в частности, по текстам Гомера (Рюше 1930).
Душа в жизни героев «Илиады» и «Одиссеи» не играет никакой роли, но психической силой жизни она выступает здесь в различных своих формах — аффективной, волевой или мыслительной. В душе коренятся: гнев, мужество, любовь и ненависть, дружелюбие и враждебность, печаль и скорбь, удивление и восхищение, стыд и страх, ужас и надежда, сострадание и жалость; в ней содержатся воля и внутреннее побуждение к действию, соображение и сомнение, а также воспоминание, мудрость и суждение. Слово душа Гомер использует также для выражения задумчивости, настроения и характера. Есть всеобщая жизненная сила, распространенная по всему телу, более всего связанная с грудью, указанием на которую иногда заменяется и сама душа для выражения всех указанных чувств и ощущений. Также сердце, расположенное в груди, метонимическим напряжением мысли предстает вместилищем чувств, особенно эмоций. Такого рода «душа» пробуждается путем насыщения кровью, поэтому в мертвом теле, которое лишено крови, нет и души.
Все выделенные слова являются ключевыми в определении души, мы неоднократно будем к ним возвращаться.
Греческие слова ψυχή и θυμός совпадают в силу того, что воплощенные в них силы обитают в теле, действуют равным образом, например, связаны с кровью, истекают из ран или воспаряют в дыхании. Этимология слова ψυχή выразительна — это дыхание; θυμός дан как всеобщий принцип жизненной силы, как животная жизнь со страстями, тогда как ψυχή — силы душевные, осуществление жизни, ибо без нее наступает смерть. Так Гомер выражает древнейшее представление о «двух душах» — о духе и крови, что находит свое выражение и в некоторых текстах Библии. В трудах других античных авторов находим то же представление о душе как жизненном принципе, непременно связанном с кровью: жизненная сила заключена в тепле, в органическом и душевном. Значение крови как носителя жизненной энергии понятно и в Ветхом Завете, тогда как Новый Завет для обозначения живого человека использует сочетание «плоть и кровь» σαρξ και αιμα, что соответствует древнееврейскому выражению, обозначавшему всякое живое существо грубым указанием на «мясо». У христиан дух уже становится Духом и по-новому определяет соотношение жизненных сил человека. В новозаветном христианстве Логос как воплощение Бога αρχίτυπον уже напрямую соотносится с идеей Духа, а не души. Это именно идея, а не «вещь», тогда как душа все-таки «вещна». Душе даны страсть и мощь — интенсивность бытия, совмещенная в чувстве и в созерцании (Ильин, 6, кн. 2).
Воспарение духом, сменившее истекание крови, становится основным представлением в дальнейшем развитии идеи «души». Кровь истекает в землю, вздох возносится к небесам. Водная и воздушная стихии несоединимы еще и потому, что соотносятся с двумя другими, столь же почитаемыми свойствами природных сил: с землей и огнем. Отметим славянское представление о крещении, то есть освящении души духом: корень крѣсъ в глаголе крѣсити означает высекание огненной искры (в воздушной среде), тогда как западное христианство предпочитает говорить об окунании в воду (baptisma). Воскрешение происходит в огне — такова установка новой веры, с которой не всегда согласится язычник, для которого кровь остается важной составляющей «души».
За многие минувшие столетия представление о душе почти не изменилось, так что современный человек думает о ней то же, что думал язычник тысячу лет назад. Правда, он не представляет ее в виде огня, звезды, пара, ветра, даже червя или птицы, и менее всего — духа предков, как было тогда, очень давно, когда уподобление играло основную роль в осмыслении отвлеченных понятий ценностного порядка. Современный человек мыслит отвлеченно и потому менее конкретно. Кроме того, в древности наличие души признавалось только за человеком, затем ее существование распространили на окружающий мир (анимизм; тем самым человек признал свою связь с этим миром); наконец, уже в христианских представлениях идея души объективировалась в духе, который, как казалось, может существовать и сам по себе как сущность всякой души. Анимизм — это преимущественное верование древних славян непосредственно перед принятием христианства, он сохранялся в крестьянской среде долгое время после этого события. Такое верование возможно только в развитом варварском обществе с сильной социальной организацией. Множество известных нам косвенных данных о быте славян до XI века указывает на это. Если умерших сжигают, чтобы, очистив душу в огне, избавить ее от тела; если их оплакивают и сопровождают ритуальными убийствами живых, с тем чтобы души умерших не вернулись обратно; если возможна профессия чародея, который воздействует на душу; если живые носят амулеты для защиты от смерти и талисманы для магических действий на загробный мир; если развит фетишизм — овеществление души в виде предметов, — если все это есть, как все это и было у древних славян, мы имеем дело с верой в душу — душу человека, животного, растения, камня. Таков один из промежуточных этапов в развитии человеческого мышления. Причина вещей, движущая их сила, состоит в отвлечении от самих вещей. Язычник все-таки материалист, и для него не существует бесплотной души или всемирного Духа.
Идея Духа пришла с христианством и изменила представление о самой душе. Но «телесность» в проявлении духа — по-прежнему вне сомнений. «Духъ бо есть божественный (хоть и божественного происхождения, но) и скоро очютить (всегда поймешь, если он) от Бога будеть, якоже и бессловесное (как и все неощутимое), от аиера (от воздуха) духа имѣюще, прѣже человѣкъ разумѣюще, яже от аера бываема» (Флавий, с. 234). Именно так, дух