милоти милость человек обязан разделить с другими в виде милостыни. Постоянные призывы раздавать милостыню, идущие с момента принятия христианства и философски узаконенные Владимиром Соловьевым, есть конечная точка всеобщего движения благодати, которая своим «касанием» в благодѣти порождает Благо, являя соответствующие степени милосердия.
Поэтому неверно «милосердие» понимать как милостыню. В градации милоть — милость — милостыня совместно представлены все степени «милосердия» — награды от благодати, но еще в этой жизни, в миру. С этой точки зрения милосердие выше справедливости, как вообще духовное выше физического, потому что любовь как естественное чувство не может быть обязанностью. Милосердие «есть распространение благодати» (Соловьев 1900, III, с. 310), явленность Любви одновременно во всех ее проявлениях. Так по непреложному закону сущностей русский «реалист» разграничивает идеальную и телесную стороны «милого». Он говорит о высшей милости как награде и о милостыне как подаянии. Точкой, в которой дань и дар сходятся, является «слово», и это слово — милосердие. Если русского человека «спросить, который из атрибутов Божиих, обычно исчисляемых, ему представляется особенно понятным и необходимым, он, наверное, не назвал бы ни разума, ни благости, ни святости и особенно могущества; он, наверное, назвал бы вечность и, может быть, назвал бы еще милосердие» (Розанов 1990, с. 219).
Понятие о милосердии развивалось довольно поздно. Греческая «филантропия» допускала возможность «любить человека» только своего круга, для греков не каждый и был «человеком». Латинская «гуманность» представляла собою чисто внешнюю сторону взаимных общений, не затрагивая сердечной склонности. Расширение круга «человеков», достойных личной «любви», и устранение языческого чувства, среднего между страхом и презрением к «чужому», такой любовью не охваченному, привело христианство к идее милосердия, которое, впрочем, не для всех оставалось одним и тем же христианским милосердием. Милосердие постепенно вызревало в формах дружбы, затем гостеприимства и только в конце концов выросло в «благотворительность» (Вундт 1887, с. 247). Таково сегодня буржуазно прагматическое понимание милосердия.
В древнерусской культуре милосердие — понятие духовное, родового смысла.
Слово милосердие — искусственное книжное образование, и притом очень давнее. Еще не перевели на славянский язык Писание, а слово было известно славянам. Это точное переложение на славянский (калька) либо непосредственно латинского слова misericordia, либо составленного по его образцу древнегерманского (готского). «Кроткое, любящее сердце». В Словаре В. И. Даля милосердие, сердоболя — любовь на деле, готовность делать добро всякому. Милосердие выше не только справедливости, но и выше любви, ибо это не просто чувство, но еще и проявление воли на активное чувство.
Древность слова подчеркивается отсутствием уменьшительного суффикса в слове сьрдьце. Смысл слова — сожаление, сострадание, жалости достойное состояние: а точно — ми-ло-серд-ие. Заметим особенность древнего этического сознания: если уж нельзя составить двухсложную формулу (стыдъ и срамъ), то хотя бы удвоением корней новое понятие передать нужно. В старославянских текстах милосердие подается как внутренняя сердечная жалость, почему в древнейших переводах Писания это сложное слово стало передавать многие греческие слова со значениями «сердечное сострадание», «долготерпение», «сострадательность», «благость» — высшие милости. Долгое время книжное слово представало в различных вариантах: милосердие, милосердство, милосердствие при образованных от них прилагательных милосердый или милосердный. Изменение формы прилагательного неслучайно. Оно отражает изменения в понимании признака. Милосердый — субъект милосердия, та самая сердечная душа, которая, получив по известной милоти милость, передает ее открытым сердцем. Милосердным может быть и факт, и действие, и событие, — все, что сам «милосердый» позволит явить в миру. Долгое отсутствие этого слова в русском языке — факт знаменательный. Милосердый сгорает в сердце.
С помощью этих искусственных образований переводились греческие слова со значениями ‘симпатия’, ‘жалость, сожаление’, ‘сочувствие, сострадание’. Милосердия просят одни — но подают его другие; это положительно окрашенное нравственное отношение людей друг к другу. В СлРЯ (4, с. 532) представлены формы такого отношения:
милосердие Ярополка — хочет мира, а не войны;
«милосердие свое на гнѣвъ преложи»;
«аще не възлюбите истиныи милосердия — погыбнете!»
В учебной литературе противопоставляются «милосердие» отца и «молитва» матери — это тоже разведение материальной и духовной формы «милостыни». Оно показывает, что древнерусское понимание милосердия сужается до жалости к убогим, обиженным, оставленным. Никакого оттенка «благотворительности» нет, это целиком духовное, сердечное расположение к людям, лишенным иных проявлений любви.
Милосердие к павшим, даже к преступнику — это то, что русские женщины называли жалость и жалеть, а мужчины — милость. Простить сердцем, проявив сердечность. На такое чувство способен только сильный духом широкого сердца человек. Нечто более высокое, чем филантроп или гуманист, не говоря уж о «демократе».
О культе милосердия на Руси хорошо сказал В. О. Ключевский: «Оно больше нужно было самому нищелюбцу, чем нищему. Целительная сила милосердия в жестокий век — одно из главных средств нравственного воспитания народа — без этого русский человек чувствовал себя обделенным. А завет их жизни таков: жить — значит любить ближнего, т. е. помогать ему жить; больше ничего не значит жить и больше не для чего — жить!».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Все бо добро, но въ свое время.
Не исключено, что у всех народов понятие о «добре» развивается на основе какого-то одного, определенного признака «блага», поскольку Благо в идеальном смысле есть проблема коренных ценностей данной культуры. Слово благо, как мы увидели уже, обладает особой значимостью в системе культурных знаков, т. е. символов. Достаточно напомнить, что слово благо (в русском произношении болого) соотносится с арийским представлением о высшей ценности мира, а простейшее суждение «Бог есть Благо» представляет собой плеоназм, «масло масляное», потому что оба слова — одного корня в прошлом. У индусов добро — истинное (а зло — ложное), у древних греков добро — красота и храбрость, у латинян — превосходство рождения («добротность» исходного материала), у германцев добро по смыслу их словесного корня — это то, что полезно и подходит для дела. Таким образом, отвлеченное понятие (в той мере, как оно выражено в слове) строится на основе национальных пристрастий к определенным признакам содержания, выделяющих в сознании (как общие для всех говорящих на этом языке) самое главное, достойное быть отмеченным. Но по мере образования общего понятия все языки как бы сближались в одинаковом восприятии и осознании добра; от чувственного через социально оправданное идея блага развивалась к духовно-нравственному. Историки обращают внимание на то что во всех языках степени добра выражались с помощью различных словесных корней: хорошо — лучше, gut — besser, bonus — melior, αγαθός — βέλτιων, а у злого может быть один и тот же корень, что подчеркивает вторичность самой оценки (ср. злой — злее, худой — хуже, плохой — плоше). «Народное сознание склонно именно добру придавать безусловную оценку» (Эйкен 1900, с. 32).
Добро не столь отвлеченно, как благо; оно и относительно, и предметно, потому и обладает степенями проявления. Благо самодостаточно и сосредоточено в себе самом как внутреннее, сущность, во внешнем — в добре. Благо — цель, добро — средство, или как понимал это Владимир Соловьев, объясняя русское представление о Добре, Добро есть должное, как идеальная норма воли, а благо — предмет действительного желания, благополучие же определяется через понятие удовольствия, а благодать — осуществление добра в наиболее полной степени. Добро есть польза, понятая как счастье, или красота, понятая как жизнь, или же истина, понятая как Бог (Аз есмь истина, путь и животъ). Аристотель говорил о благе как совокупности всего — истины, красоты и пользы. Но также и в Новом Завете христианство еще не различало добро и благо — удвоение сущностей происходит в Средние века.
По текстам средневековой Руси мы определили три этапа в развертывании идеи «блага», как она представлена в значениях слова добро и его производных. Это последовательность перехода от пользы через добротность красоты и идеальности истинного соответствия благу. Все категории «блага» представлены тут идеально как сущности в соответствующем им материальном проявлении.
Истина блага — она же правда добра. С одной стороны модальности сознания, рациональная сторона «блага», истовый и истинный; с другой стороны — этические нормы правды, правильности и праведности.
Красота блага — она же лѣпота добра. Нелепость также стремится к абсолютному, но явлена в мысли, а не в чувстве.
Польга блага — она же успѣх добра. Слова лѣпота и успѣх в исконных своих значениях из современного языка исчезли, поскольку ни одно из них не выражало ни сущностного качества добротности, ни внешнего признака красоты, ни функционального проявления пользы.
Все три категории раздвоились, представая как идеальное в разуме (истина – красота – польза — это сущности) и реальное в чувстве, в нравственном переживании (правда – лѣпота – успѣх — это явления). Идеальное можно уважать и, взвесив всё, оценить — это степени отношения, которое определяется словом «дорогой!». Реальное можно любить и ненавидеть (это одно и то же чувство) и потому ценить или не ценить — эта степень отношения покрывается словом «милый!»