Сҍмя, племя, предҍлы – все эти слова он употребляет только в цитатах из Писания. Языци вместо народи – тоже остаток библейской терминологии в словаре Туровского и его современников.
Слово народи у Туровского обозначает просто людей одного рода-племени (такие люди приходят, например, к Соломону за судом, их бранят фарисеи, они восстают против Христа). Словом народи назывались в библейских текстах люди, словом же языки (в отличие от народи) – не всякие люди, а только язычники, которые могут быть того же самого племени, что и освященные «народи» («И будуть ми людие от языкъ мнози» – Кирил. Тур., с. 16); «народи» приходят «отъ странъ», ибо «странамъ вҍра» (с. 5), «и приведуть братию нашу от всҍхъ странъ» (с. 16); словом люди именованы безумные; крестят и учат людей, старцев, которые составляют указанные «народи»; «язычьскы намънуеть люди» (с. 6-7), потому что слово люди можно употребить по отношению к неверным, в отличие от «верных» – тех, кого называют народи. Языческие представления отражены и в понятии об отдельном человеке. Человек – физическое проявление плоти, в которой не осталось никаких следов духовного, так что можно и «бҍсы от чловҍкъ прогна» (с. 44), поскольку бездуховную плоть именно бесы и населяют.
В отличие от высокого слова страны (из таких «стран» вышли «народи»), земля употреблено по отношению к некой поверхности, на которой есть место и зверям, и пресмыкающимся (с. 47). Человек и земля – нижний уровень именования, они обозначают слишком «телесные» и «земные» явления, чтобы включать их в живую ткань символического христианского образа. Но слова сҍмя, племя, предҍлъ также не годятся для этого, ибо присущи определенным библейским контекстам и потому всегда однозначны в своей отнесенности. Игра слов и построение живого образа происходят на среднем уровне обозначений. Слов люди – языци и народи – страны вполне достаточно, чтобы в обобщенно-собирательном виде указать и на противоположность «верных» «неверным», и на отличия в их размещении на земле. Некоторая вещественность сохраняется и в обозначении люди – языки (у самого Кирилла Туровского языкъ часто употребляется для обозначения органа речи, с помощью которого можно «вещать»), но не в представлении о народах и странах, которые даны по возможности наиболее отвлеченно, как массы и пространства, неисчислимые и не дробящиеся на части. Слова народи и страны ближе к высокому стилю и символу.
Последние дни Пафнутия Боровского в 1477 г. описывает его ученик Иннокентий; пораженный количеством пришедших проститься с блаженным, он говорит: «Не токмо же от князь и отъ княгинь, но и отъ прочего народа, отъ боляръ же и отъ простыхъ со всҍхъ странъ приходящихъ» (Пафнутий, с. 494) – в этом отразилось совершенно новое представление о совокупности лиц: князья выделены из народа, обособлены от него. Однако все остальные понимаются здесь как собирательная совокупность народа(простые и боляре). Эти попарные соотношения прослеживаются во многих книжных текстах, сохраняются на протяжении веков и понятны еще сегодня (журнальные и газетные рубрики говорят нам о «странах и народах», а не о «людях и языках»).
Итак, человек и люди – слова, которые имеют особое значение, потому что само желание снизить их стилистический ранг показывает нам пристрастное отношение церковного писателя к словам, языческое народное осмысление которых отличалось от принятого в книжной литературе, восходящей к библейским текстам. Они выражали идею о «человеке», который дан сам по себе, и о «людях», независимых в своем отношении к каким-либо установлениям власти (например, свободных от влияния церкви). Это следует из текстов Кирилла Туровского. Проследим это на других текстах.
Самая важная подробность: в древнейших текстах слово человҍкь обычно употребляется в форме множественного числа. Что же это за «чловеци»?
В «Печерском патерике» говорится о том, что человек – подобие Бога, однако противопоставлен ему: славы ищут «от человекъ», а не от Бога (Патерик, с. 101); «чловҍци» – не ангелы и потому не видят Бога (с. 87), вообще же они ближе к Богу, хотя и укоряют последнего (с. 168), беса всегда можно отогнать «отъ чловҍкъ». Люди просвещаются «в человъкы» посредством Божественного крещения (Поуч. свящ., с. 111); «къ живущимъ бо на земли человҍкомъ» обращается Иларион (Иларион, с. 169), а слава князя Владимира именно в том и состоит, что «бысть князь Володимиръ акы уста божия, и человҍкы от лести диаволя къ богу приведе» (Похв. Влад., с. 342б). В борениях неба и ада человек находится где-то посредине – это общее место христианской литературы. У Иоанна Экзарха «небесьскыи ангели и земьни намъ человҍци» (Ио. Экзарх., с. 20); такие оценки могут меняться местами: «земние ангели и небеснии человҍци» (Поуч. свящ., с. 111); вся разница в том, что в отличие от ангела человеку – существу во плоти (Прол. поуч., с. 262б) – противопоставлен «богъ, имый человҍци, богомъ зовемъ бога» (Ио. Экзарх., с. 90). До XVII в. троичное заселение сфер подчеркивалось в любом тексте; даже в грамматическом руководстве части речи, грамматические категории и формы языка делятся по относительной ценности в зависимости от того, с чем они соотносятся: с ангельским ликом (имя), с тем, что «отпадшо» (например, с бесами соотносится глагол), или с тем, что «посрҍдне» (чловҍци соотносится с причастием, промежуточной между глаголом и именем формой). В «Житии Ольги» обнаруживаем интересное противопоставление: «И бҍша вси людие невҍдуще бога, и [Ольга] немалы печаловаше, видящи вся человекы прелщени дьяволомъ» (Жит. Ольги, с. 381). Гражданское состояние (людие) противопоставлено здесь духовному посвящению (человекы). Важно одно: то, что выражено «причастной» формой человҍки (а не люди, не народъ), противопоставлено Божественным силам; лишь понятие, выраженное формой чловҍци, достойно подобного сопоставления, всегда представляя некое множество. Сочетание мнози бо человҍци часто встречается в древних текстах, оригинальных и переводных.
«Человеци» отличаются не только от Бога, но и от животных (Жит. Авр. Смол.), они рождаются (Александрия) в отличие от ангелов, которые пребывают всегда, и могут быть самого невероятного вида. Александр Македонский в своих походах обрел «нҍкако мҍсто, идеже бяху человҍци безглавни» (Александрия, с. 77), «идеже бяху человеци дивии» (с. 75) и т. д., в том числе с головами зверей или птиц, как это описано Козмой Индикопловом и другими наблюдателями этого странного мира. И тем не менее все названные чудовища – «человҍци», поскольку их отношения с Богом не оспариваются и не подвергаются сомнению. «Человек» воспринимается в его отношении к Богу, но как противоположность ему; поэтому какими бы причудливыми ни были его обличья, они не принимаются во внимание, они не важны.
Более того, «человеки» бывают злые, они крадут и грабят (Патерик), однако каждому ясно, что этому их научает дьявол. Летописец рассказывает об убийстве князя Андрея Боголюбского. Заговорщики, прежде чем пойти к спальне князя, «бҍжаша съ сҍнии, шедше в медушу и пиша вино. Сотона же веселяшеть ҍ в медуши и, служа имъ невидимо, поспҍвая и крҍпя ҍ, яко же ся ему обҍщали бяхуть» (Жит. Андр., с. 328). Ни здесь, ни далее не было ни разу употреблено слово человҍци; «яко звҍрье свҍрьпии», «яко звҍрье дивии [дикие]» – так именуются попавшие во власть дьявола заговорщики; заговорщиков перечисляют поименно или указывают собирательно как «те» (в старинной форме винительного падежа множественного числа для мужского рода – ҍ), но «человеками» их никогда не называют, потому что в данный момент они во власти дьявола, служат ему, превратившись тем самым в зверей.
В свою очередь, «человеци» правят земной суд, противоположный суду небесному (Жит. Авр. Смол.), и часто судят несправедливо, так что, возможно, прав игумен Даниил, сказавший невесело: «отъ бога вся возможна суть, а отъ человҍкъ невозможна» (Хож. игум. Даниил., с. 105).
Переводные греческие афоризмы также представляют это земное подобие божества с характерными для него признаками. Ср. в «Мудрости Менандра»: «много зла человҍкомъ ражает рознь» (с. 17), «сила есть въ человҍцехь имҍние и власть» (там же). Самое интересное, что в греческом оригинале выделенных слов нет, они вставлены славянским переводчиком, чтобы уточнить, что речь идет о человеке на земле, а это люди особые, они и представлены не собирательно, а в совокупной множественности. Очень характерна такая черта: безличные отвлеченные высказывания невозможны в древнем сознании славянина. Неопределенно-личное выражение типа «много зла рождает враждебность» неприемлемо для Древней Руси, потому что каждое высказывание вполне конкретно должно быть привязано к личности или к классу людей. И только с понятия о конкретном человеке формируется представление о человеческом, что человеку по силам и что «выше человҍческыа силы» (Патерик, с. 167). Чловҍчьскь и чловҍчь – пока еще варианты в славянском книжном языке (Ягич, 1902, с. 85) в соответствии с греческим ánthrōpos. Однако слову родъ всегда сопутствует чловҍць (человечь; ср. Чтен. Борис. Глеб., с. 15), тогда как по отношению к Христу употребляют выражение сынъ чловҍчьскъ, и в этом различии степеней притяжательности выражается разница в отношении к «роду» и к «лицу». Человек воспринимается как часть рода(чловҍчь), а отдельная личность уже отчуждена от него, она только принадлежит роду, относится к нему (новая форма человҍчьскъ).
Ср. в «Пчеле»: «Человҍци подобии суть облакомъ, иногда в ино мҍсто воздухомъ носими» (с. 229-230); «держава страстьная не вдасть человҍкомъ быти яко человҍкомъ» (с. 32); слово человҍкъ употребляется лишь в форме множественного числа, но уже как перевод греческого ánthrōpa («человеки»). Бремя страстей мешает человеку оставаться человеком