бояринъ предстает в значении ‘старший в княжеской дружине’: когда едет князь, то «бояром же и слугам и отрокам его» подобает за ним следовать (Жит. Сергия, с. 356). Но позже значение слова расширяется. Довольно часто оно обозначает тех, кто стоит над массой, простонародьем, чернью и купечеством (Пресняков, 1909, с. 254): «бояре и чернь», «бояре и люди». Бояре, таким образом, – владельческий класс. Но на смену боярам пришли дворяне. Сначала бояре и дети боярские были выше дворян, со второй же половины XVI в. и особенно в XVII в. дворяне стали выше детей боярских, хотя еще и не достигли степеней боярства (Дьяконов, 1912, с. 267-268). Постепенно функции «княжа мужа» переходят к дворянам (к придворным князя), тогда как бояре составляли уже вполне самостоятельный класс владетелей. Все чаще теперь появляются сочетания с определениями, которые уточняют статус лица: бояре думные, бояре ближние, бояре большие да бояре меньшие, а то и бояре великие или бояре вячшие, бояре лучшие, не говоря уж о боярах старых или боярах старейших, но все это – бояре. Лишь с середины XVIII в. окончательно исчезают бояре, но старинное слово не ушло из языка: боярин преобразовалось в барин. Однако внутренний смысл слово сохранило: барин обозначает также представителя владельческого класса.
Прочие древнерусские обозначения владетелей постигла такая же судьба, а многие попросту исчезли. В отличие от слова боярин/барин они не стали обозначением какого-либо класса лиц.
Многие из таких слов – заимствования, и источники различным образом представляют их значения. Вот пример: ти́унъ – совершенно русское слово, судя по тому, что ударение его (на первом слоге) отличается от ударения скандинавского источника thjónn ‘слуга’. Древнерусское тиунъ/тивунъ – и ‘слуга’, и ‘дворецкий’, и ‘домоправитель’, и ‘наместник’, и ‘опекун’, потому что не было тиунов вообще, а был только какой-либо конкретный, этот тиун, с известной степенью доверия к нему со стороны его хозяина; он был и слуга и владыка одновременно, как и полагалось в средневековой иерархии.
Другие обозначения старших пришли из книжного языка и обычно являются переводами с греческого. Властелъ как самое неопределенное по значению в быту не пользовалось симпатиями, это перевод греческого árchōn ‘архонт’, т. е. вождь. Властитель употребляется в «Повести временных лет» однажды (Львов, 1975, с. 218); властелъ и властелинъ известны в книжных текстах с начала XIIІ в. Слову владыка (встречается часто) в «Повести» противопоставлено единственное употребление слова вельможа, последнее – слово высокого стиля и также калька с греческого. Напротив, слова, использовавшиеся для перевода тех же греческих слов – боляре, боляринъ, бояры, – очень часто встречаются именно в русских текстах, начиная с древнейших. Боляре – предводители войск и правители областей, члены боярской думы. Значения многих греческих слов как нельзя более точно наложились на смысл славянского: «бол-яринъ большой» не так уж и «велик», «боляринъ» еще не «вельможа».
Различные формы проявления власти отдельной личности отражаются в средневековых текстах в самом разнообразном виде. Греческое тактиконы (чинители в древнейших переводах) соответствует со временем словам чиновьники и бояре (Евсеев, 1905, с. 94); воевода и князь то и дело меняются местами, потому что сам воинский чин до XV в. еще привязан к социальному положению князя; в переводах слова евпат и упат обозначают, кажется, то же, что и воевода, а иногда бояринъ и даже начальникъ, судя по разным редакциям древнерусских текстов. Словам стратиг и калугер соответствует слово начальникъ, которому неожиданно в том же повествовании может быть синонимично слово воевода, словом вельможа часто переводят греческое dynástēs ‘сильный’ (ср. современное династия), и потому в какой-то момент вельможа может быть синонимично слову сильникъ. Игемон и гегемон иногда бывают равнозначны слову владыка, а иногда – бояринъ, а в некоторых случаях – и вельможа (Ягич, 1884, с. 42). Греческому axiólogos соответствуют достославникъ или сановникъ (Хрон. Георг. Амарт., с. 339), что, несомненно, заимствовано из болгарских книг, потому что только в них начиная с XI в. axíomatikós передается как сановьници, последнее попадает и в «Повесть временных лет», но в странном словосочетании сановьници боярьстии (Лавр. лет., л. 10) для обозначения византийских сановников русским словом бояринъ; таков обычный прием средневекового писателя. Появились и другие слова, тоже книжные. Воевода, вожь и начальникъ так же конкурировали друг с другом при обозначении воинского предводителя, как бояринъ и старҍишина при указании на земского руководителя. Но если присмотреться к тем же текстам «Повести», станет ясно, что воевода и бояринъ (слова, употребляемые довольно часто) являются основными в именованиях этого рода, а прочие только дублируют их.
Значения обоих слов – бояринъ и воевода – сохранились до наших дней (боярин – тот, кто набольший, является сильным представителем прежнего рода, а воевода – тот, кто ведет в бой «воев»); так обычно бывает с особенно важными словами. Если добавить к этим словам многие другие: старҍишина, староста и наставники – мир древних руководящих лиц покажется весьма многочисленным. Но это – книжный мир перевода, результат страстного желания достичь в описании такой же разветвленной иерархии должностей, какая существовала в Византийском государстве. На самом деле в быту, в разговоре и в княжьем устройстве было только две ступени: князь, т. е. абсолютный верх, вершина, – и все остальные. В этой складывающейся противоположности самая верхняя ступень социальной иерархии отмечена тем же признаком «освященной неподвижности», что и «старець» в родовом быту или верховный «владыка» в церковной иерархии.
Собирая всю совокупность слов, обозначавших степени власти в самых различных сферах общественной жизни, в бесконечных их вариантах, имевших и свою собственную, стилистикой текста оправданную логику проявления, за кажущейся сложностью и даже запутанностью словоупотреблений мы все-таки обнаружим и последовательность в появлении новых терминов, идущих на смену прежним, вынесенным из родового быта, и некую их иерархию, специализацию.
Из родового быта унаследованы термины гражданской власти (старый и его производные, включая и чисто церковные, например, старець), обозначения военачальников идут оттуда же (поконникъ, начальникъ). Однако и те и другие на протяжении средневековья последовательно заменялись более точными и оттого всегда специализированными именованиями. Все термины государственной власти приходили извне, заимствовались из книжной традиции разных по происхождению источников. Они развивались постепенно, внедрялись в сознание, претерпевая обычные для разговорной речи изменения формы: государь из господарь или царь из цесарь одинаково «сжались» в разговоре до удобных «русских» слов.
Но в развитии терминологии был еще и четвертый путь, который связан с правом власти: не гражданская, военная или государственная, а верховная – вождь как идейный вдохновитель движения или большого национального дела. Тут важны были не чины, не сан, не высшее место в официальной иерархии, а личные качества человека, безусловно выдающегося. Понятие о «вожде» возникало и формировалось в термине постепенно, по мере того как понятие о «личности» выделялось из расплывчатого представления о «лице».
Вполне естественно, что в средневековых условиях идейного дуализма и в таком обозначении конкурировали два термина, это слова глава и вожь.
Довольно рано слово глава стало обозначать «вдохновителя» какого-то дела, скорее всего под влиянием «образа» византийского слова kephalé, для которого свойственны значения и ‘голова’ и ‘глава’. Митрополит Никифор, грек, в 1121 г. обращался к Владимиру Мономаху, великому князю Киевскому (он тоже знал греческий язык), со словами: «К тобҍ, добляя глава наша, и всеи христианьстҍи земли слово се есть!». Слово глава можно истолковать здесь как ‘вершина’, как ‘руководство достигнутым, сделанным, отвоеванным’. Иногда его можно было понимать и в прямом смысле; вот что говорит Епифаний Премудрый о Сергии Радонежском: «Вся убо сиа чудная она глава добрҍ устрои» (Жит. Сергия, с. 368), здесь как будто отражена игра слов; но это вовсе не значит, что Сергий, игумен, – «голова», он – «глава» всему
В литературе можно найти указания на то, что в древности у индоевропейцев представление о божественной власти метафорически обозначалось с использованием образа «головы» (Бенвенист, 1969, т. II, с. 35 и сл.). «Глава» в отличие от «вождя» – руководитель скорее духовный, чем политический или военный; глава воплощает обычно не только исполнительную, но и законодательную власть (там же, с. 15). Древнейшие примеры переносного употребления слова глава в этом смысле – все из практики церковных деятелей. Сочетание сотенный голова (со словом голова в русской форме) появилось не ранее XVII в. (Улож. 1649 г., с. 16); сочетание начальные головы для обозначения рядовых начальников известно в деловых текстах с XVI в. (СлРЯ ХІ–ХѴII вв., вып. 4, с. 63).
Обратимся к слову вождь (древнерусский его вариант – вожъ). В «Пандектах» оно использовано для передачи значения ‘поводырь’, ср.: «Горе вамъ, вожеве слҍпии» (с. 222б), это цитата из Евангелия, переведенного за три столетия до этого; во всех остальных случаях там, где в болгарском тексте стоит вождь