Мысли — от ума и от сердца, но это — разные мысли.
Так с «Ареопагитиками» на Русь приходит «психологизация познания» (точная формула одного из историков). Утверждение веры как предпосылки всякого знания выводит на первый план идею «совести», вообще нравственную, духовную составляющую no-знания, которая отныне станет постоянной для русской духовности — наряду с разумной составляющей в ментальности.
В XVII в. давление рационализма усиливается под влиянием идей, пришедших из Киево-Могилянской духовной Академии (Ничик, 1978, с. 117). Рациональное познание разделяется на интуитивное и абстрактное, на прямое и рефлексивное; истинное знание — очевидное, ясное и определенное. Теперь уже речь заходит и о рассудке. Средневековое слово разсудъ ‘разбор обстоятельств дела (в том числе и судебного)’ только в самом конце XVII в. начинает означать ‘способность рассуждать’ (СлРЯ, 22, с. 68-69). Но это еще не «рассудок» в современном смысле: не качество ума, а просто его проявление в определенном смысле. ‘Способность логически мыслить’ новое слово разсудокъ станет обозначать в XVIII в. Рассудок в понимании XVII в. — это скорее то самое «общее чувство», чутье, которое вместе с памятью позволяло судить о том, что ум получит от чувственного познания. «Разсуд» сравнивает полученные органами чувств «виды» (образы) предметов и, находя в них сходные признаки, абстрагирует их в более «общем образе», или «понятии» (скорее представлении: conceptus), которое собирает (concipit) в себе все сходное, что существует во многих вещах. Такие «понятия» неопределенны (imperfecti) потому, что существенные и несущественные их признаки еще не разделены, однако и те и другие отмечены в слове-термине («мысленное слово»); именно слово ведет весь процесс познания от чувственного восприятия до выделения самых существенных признаков, которые на фоне общих сходств представляют сущностное различие.
Ответом на подобное тяготение к рассудку, на измену «разуму», были труды протопопа Аввакума. Он — «старовер», и как таковой, не отрекается от «Ареопагитик», свои рассуждения он строит «по Дионисию». Это гносеология «ума и сердца». В «Житии» самоуничижение Аввакума в части собственного «невежества» достигает пределов, до которых не доходил еще ни один «книжный списатель». Не только «неука я человек и несмысленъ гораздо, болши тово — жить не умѣю» (Жит. Аввак., л. 83) — но вплоть до «говна» (там же, л. 88). Однако дело не в этом: «Но аще и не ученъ словомъ, но не разумомъ; неучен диалектики и риторики и философии, а разумъ Христовъ в себѣ имамъ» (там же, л. 83). Все, что не от Бога, то «зло и проклято и мудрование» (там же, л. 10).
В «настоящие времена» «вѣрный (сердцем) да разумѣет, что делается в земли нашей» (там же, л. 8). «Поспѣши и направи сердце мое начати с разумом и кончати дѣлы благими, ихже нынѣ хощу глаголати аз, недостойный. Разумѣя же свое невежество... прося: Господи, управи умъ мой и утверди сердце мое не о глаголании устен стужатиси, но приготовитися на творение добрыхъ дѣлъ... да воздохнувъ от сердца и языкомъ возглаголь...» (там же, л. 4).
Основное для Аввакума — ум, с которым он обращается по-свойски: «а лежа на умъ взбрело» (там же, л. 34), «и на умъ-де взбрело обещание» (там же, л. 69), «какъ умъ у него изступилъ!» (там же, л. 40 об.), Пашков-воевода «умышлялъ в уме, чаялъ, меня без него и не вынесет Богъ» (там же, л. 52 об.), «молодъ леты... да умъ столетен» (там же, л. 70 об.), «здравъ бысть да умъ исцеле» (там же, л. 92) и др. Ум, а не разум предполагает и более глубокую форму воплощения в мысли.
Поэтому у Аввакума в его «Житии» основной глагол — вѣдати: не вѣмь, не вѣдаю (очень часто), и практически по одному разу встречаются знати, думати: «Да опять стали думать (церковные иерархи) в ссылку меня послать» (там же, л. 63 об.): «Козма-то, не знаю, коего духа человек» (там же, л. 61 об.). Глагол разумѣти при изложении «Ареопагитик»: «Дитя, али не разумѣешь, яко вся сия внѣшняя блядь ничто ж суть, но токмо прелесть, и тля, и пагуба» (там же, с. 6); слово блядь в исконном значении, речь идет о «заблуждении» еретиков, о ереси.
К концу XVII в. сложилось определенно дуалистическое представление о формах познания и действия. Многие тексты выделяют особое значение слова разумъ как ‘знание’, в котором совмещены смысловые содержания греческого слова σύνεσις ‘рассудок, понимание, знание, сознание’ и ‘совесть’ (в христианских текстах) и слова γνωσις ‘знание, познание, узнавание’; такое совмещение представлено, например, в руководстве для издателей «О исправлении в прежде печатныхъ книгахъ Минеахъ» (О исправлении, с. 103). Проблема co-знания есть проблема со-вести, т. е. совместного вѣдания (не знания, не мышления, не разумения, не думания!) глубоких сущностей. Знание как сознание связано с традиционным средневековым представлением о символе-знамени (его следует «понимать», сознавая); знание как познание связано с возникающим в это время представлением о знаке, который следует «понять» (по-я-ти), т. е. ухватить сознанием в узнавании. Конфликт между символом и понятием неизбежно выразится в перестройке всех форм интеллектуального действия.
В таких условиях разум в отношении к уму предстает всего лишь частной формой интеллектуальной деятельности.
Речь идет о подлинности, а не об истинности.
Йохан Хёйзинга
Слово образъ многозначно с самого начала. Все современные славянские языки как общее для всех них сохраняют значение ‘изображение, подобие’. Из этого общего значения в качестве самостоятельного в русском выделяется дополнительное значение ‘икона’ (именно его нет в западнославянских языках — у католиков). Об-раз-ъ фактически и есть из-об-раж-ение; чередование корней raz-/rěz- передает впечатление ‘отпечатка, возникшего в результате удара, разреза, зарубки’. Южнославянские языки более других конкретизировали исходное значение; в болгарском и македонском это слово значит ‘лицо; щека’, в сербском — ‘щека’. В народных русских говорах образ также может значить ‘лицо’, ‘облик’ или ‘вид’ (СРНГ, 22, с. 192).
В литературном языке последовательное выделение со-значений слова зависело от значений многих греческих слов, которые переводились с помощью одного этого. В «Изборнике» 1073 г. оно соответствует следующим греческим словам:
τύπος: «приведѣмъ послушьства и образи и указы» (л. 45);
εικών: «по образу Божию... съзьданъ бы человекъ» (л. 52);
μορφή: «приимъ рабии образъ истиною» (Христос) (л. 52);
χαρακτήρ: «хоштеши ли лукавааго образа разумѣти свойства: зависть, ненависть...» (л. 69);
τρόπος: «по четырьмъ бо образомъ съгрѣшаеть чловѣкъ: по незаапу, по прѣльсти, по неразумѣнию, по любъви» (л. 145).
Только к последнему употреблению относятся все случаи слова видъ (буквальные повторения: «мудростьнии же видове суть четыре: мудрость, прауда, цѣломудрье, доблесть» — л. 151), хотя обычно это слово соответствует греч. είδος.
Гораздо ближе общее значение ‘тип, сорт’ связано с этим словом в соответствии с греч. ιδέα или εικών, иногда слова видъ и образъ просто смешиваются в одном и том же контексте. Другим вариантом являлось слово подобье, и со временем образовалась формула образъ и подобие.
Все слова греческого языка, в различных славянских переводах соотносимые со словом образъ, можно было бы выделить в четыре группы различной семантической ценности:
а) ‘вид, очертание’ в словах τύπος, εικών, μορφή, χαρακτήρ, είδος, σχημα;
б) ‘подобие (чего-то чему-то)’; ‘изображение’ в словах εικών, χαρακτήρ, ανδριάς, ομοίωμα;
в) ‘форма воплощения; способ, образ действия’ в словах μορφή, χαρακτήρ, είδος, σχημα, τρόπος;
г) ‘образец, тип; прообраз’ в словах τύπος, χαρακτήρ, είδος, υπογραμμός.
За пределы этих смысловых ограничений не выходит ни одно из приведенных греческих слов. Последнее подтверждается сопоставлением со значениями слова образ в современном литературном языке: 1) ‘вид, облик’ — 2) ‘изображение чего-либо в наглядном виде’ — 3) ‘порядок, направление чего-либо, способ’ — 4) ‘образец’; для значения 2 имеем самостоятельное слово образа́ (икона) для: значения 4 — образец. Это — окончательный результат постепенного смыслового развития слова.
Если выявить значение, общее для всех греческих слов, окажется, что значение а) — ‘вид, очертание’ — основное и для слова образъ. Оно — не исходное, но стало первым в ряду co-значений, и не без влияния со стороны переводных текстов.
В переводных средневековых текстах слово образъ обычно употреблялось в значении а), и особенно при переводе апокрифов; возможно, такое ограничение связано с содержанием этих запретных произведений еретической мысли. В «Житии Николая Мирликийского», кроме а), возможно уже и значение б); в обширных по составу текстах («Житие Василия Нового», «Хроника Георгия Амартола», «Александрия», «История иудейской войны», «Пчела») значения а), б) обычны, а в двух последних изредка выявляется значение в). В памятниках светского характера, также переведенных на Руси, это слово используют редко и обычно употребляют в первом значении. Любопытны славянские глоссы-переводы к тексту «Хроники Георгия Амартола»: «история рекше образница», «история рекше изъобразия», «иконии рекше образникъ», «иконьника рекше образника», «скиму (схему) рекше образъ» и пр. Следовательно, образъ — это всякое из-ображ-ение, овеществленное подобие оригинала, воспроизведенное тем или иным способом.
В переводе «Пандектов Никона Черногорца» слово образъ используется в трех первых значениях (а) — б) — в)), не считая традиционных цитат из Писания, в которых может встретиться и четвертое. Сопоставление древнерусского перевода с болгарской редакцией текста показывает, что слово