Сегодня, пожалуй, уже всем известно, что понятие — слово одного корня с глаголом по(н)яти ‘поймать, схватить, завладеть’. Заметим эти деликатные скобки, в которые поставлен звук -н-. Разница между глаголами поняти и пояти существенна. Древнее форма пояти, в ней приставка и корень исконного расположения в слове. Поняти вторично, эта форма могла возникнуть лишь после того, как образовались глаголы вън-яти, сън-яти, вън-имати, сън-имати, в которых приставки вън-, сън- исконны. В слове пон-яти наращение -н- возникло по аналогии, причем очень поздно.
Вглядываясь в форму понятие, мы отмечаем ее суффикс, который указывает на происхождение слова от глагольной основы. Все древнейшие слова отвлеченного значения обычно отглагольного происхождения. Они фиксируют «понятие», снятое мыслью с действия. Понятие, бытие, житие... остановленное движение, момент становления — скачок, воспринятый мыслью и закрепленный в слове. Однако все эти формы и многие, с ними сходные, также вторичны. Вместо известных нам бытие, житие некогда сосуществовали рядом имена без суффиксов: бытъ и быть, житъ и жить («Да претворится вся земная жить!» в старинном переводе значит ‘всё живущее’; «быть земная» — земное существование и т. д.). В этих именах тоже выражена отвлеченность, но отвлеченность, понимаемая весьма конкретно. Древняя «отвлеченность» заключается только во множественности представлений одного и того же (например, человека или любого живого существа). Это отвлеченность собирательности, которая только похожа на отвлеченность, потому что общие признаки качеств тут никак не представлены, не обобщены в слове. Все такие слова вообще не термины, они отражают первое движение мысли, схватившее нечто в движении, обобщают объем понятия (т. е. всё, что может быть, всё, что может жить, и т. д.), не представляя нам его содержания, т. е. признаков общего сходства. Имя опредмечивает выявленное представление, извлекая его из потока сознания, и только много позже (но уже в древнеславянском языке) с помощью обобщающего суффикса -jь- образуются отвлеченные имена житье, бытье. По образцу таких вторично собирательных имен и создано слово понятие.
Всё говорит о том, что слово это образовалось поздно.
Старинное значение слова сохранилось в сочетаниях типа «понятия не имею» — выражение конкретной способности к познанию, к «схватыванию» сути вещей, но в проявлениях этих вещей, в их признаках. Понятие как ‘понимание чего-то’ обычно еще и в XVIII в., но тогда же это слово понимали также как ‘представление’ («понятие добродетели», «понятие закона», «общие понятия жизни»); такое значение к концу XIX в. стало уже просторечным, в литературном языке оно заменилось другим. В середине XVIII в. поэт-дипломат Антиох Кантемир, переводя английских философов, сказал: «Я бы идею назвал по-русски понятием»; после него «идею» стали понимать как ‘мысль; понятие’. В те же времена и на Западе идея — столь же многозначное слово (и ‘мысль’, и ‘образ’, и ‘представление’, и ‘понятие’), так что русское представление о понятии как идее определено не так уж и строго. И лишь на протяжении XVIII в. славянское слово понятие завершило свой путь развития: ‘способность познания’ → ‘понимание’ → ‘представление в образе’ → ‘идея в символе’ → ‘понятие’. XIX век такое значение слова закрепил как термин.
Но вернемся к давним временам.
В родственных славянским языках обозначение понятия также связано с физически конкретным действием и также достаточно поздно оформлялось морфологически. То же самое, что и в других словах, которые передают интеллектуальные возможности человеческой деятельности. Постичь умственно — то же самое, что и достичь телесно. В древности глагол сягати обозначал действие ‘достать (обычно рукой)’, отсюда и досужий — человек сметливый и тароватый. В прошлом это положительная характеристика. Многие другие слова, долго сохранявшиеся в русских говорах, связаны с обозначением умного и смышленого человека: стремный ‘скорый’ от стремиться, дошлый ‘сметливый’ от глагола дойти (до всего самому), ловок от ловити, хитрый ‘хваткий’ от хытити ‘похищать’; даже слово предмѣтъ восходит не к глаголу мѣтити, а к слову метати. Важна не сама по себе цель — важно действие в ее достижении. Быстрота ног, меткость глаза, верность руки, связанные с естественными движениями тела, перешли в своих обозначениях на характеристики умственной силы и ловкости.
Так и понятие означает буквально ‘схваченное’, ‘настигнутое’. Отражен тот самый промежуточный уровень между вещью и обозначающим ее словом. «Говоря о переходе образа предмета в понятие о предмете, в более исключительно человеческую форму мысли, мы увидим, что этот переход может совершаться только посредством слова, но при этом будем помнить, что само слово никак не создает понятия из образа, что понятие, как и многое другое в личной и народной жизни, навсегда остается для нас величиною, произведенною, так сказать, умножением известных нам условий на неизвестные нам и, вероятно, неисследимые силы» (Потебня, 1976, с. 84). История слов показывает, что «неисследимые силы» можно опознать и определить.
Итак, образ предмета переходит в понятие о предмете, но в границах слова; хотя само слово понятий не создает, оно является «способом образования понятий» (тоже слова Потебни). Как же они об-раз-у-ются?
Через символический образ, через образ подобия — символ.
Много лет назад О. М. Фрейденберг на примере древнегреческого языка прекрасно описала этот путь — развитие словесного образа через обогащенную форму (символ) к понятию: «Тотемизм рождает образ, родовая эпоха — форму, государство — понятие» (Фрейденберг, 1978, с. 65). В европейских языках эпохи Средневековья процесс проходил те же стадии (которые также были связаны с развитием общественных отношений), но символ-форму в них создавали христианские тексты. «Да, понятие существует до определяемого им факта и не в силу альтернативы — либо сперва факт, а потом о нем понятие, либо сперва понятие, а потом факт, — а потому, что и самый факт, и понятие об этом факте всегда возникают из непохожих на себя, различных в отношении себя видов. Так, образ ‘раба’ в отношении к понятию “раб” протогенетичен с до-понятием. Понятие „раб“ создано образом, ничего общего не имевшим с этим понятием ...который логически ничуть не связывает сущность социального явления, раба, со словом, эту сущность определяющим. Так понятие „раб“ существует еще до того, как рабы исторически появляются. Как же оно существует? В образе ‘раба’. Явление, когда его нет, живет в другой форме или другом значении; скрытое появляется, явление принимает форму скрытого» (там же, с. 45), а это, явленное в другой форме, уже и есть символ.
Не боясь повторений, сделаем одно отступление. Оно поможет включить полученные результаты в общую перспективу развития европейского мышления как явления культуры.
То, что шло на Руси самобытно русским путем, вовсе не беспутно; вся Европа совершенствовала свой коллективный разум точно так же, хотя и в других формах, в несколько иной последовательности развития интеллектуальных «шагов».
Исходная точка всякого разумения и вразумления — образ, словесный образ в слове родного языка. В туманной дали времен он был общим у всех индоевропейцев, но со временем изменялся под влиянием природной среды, идеологии и форм социальной жизни. Но причина — образ, конечная цель — понятие.
И тут возникала сложность.
Нельзя, конечно, понять саму вещь. Ее можно поять — схватить физически, делать с нею всё, что захочешь, или просто создавать ее. Понять ее в понятии невозможно, потому что поняти — овладеть, а не просто схватить — овладеть ее женской сутью, войдя в глубину идеи; да, можно понять идею, а точнее — вещь, которая стала идеей.
Собственнический инстинкт европейца: он хочет овладеть всем на свете — и овладевает вещью в понятии. На Западе готов и латинский термин: conceptus.
Понятие концепта исторически углублялось: в Европе раннего Средневековья conceptus — представление (образ), позднего (у схоластов) — символ, начиная с Декарта это скорее уже понятие. Каждая из трех содержательных форм слова на своем этапе осмысления служит для того, чтобы собирать (она concipit), объединять в себе сходное, существующее во многих вещах, и тем самым в своем мнении (личном суждении каждого автора версии) создает определенную концепцию (conceptio) знания.
Так, еще в Древней Греции «понятия рождались как форма образа, и их отвлеченность заключала в себе еще не снятую их конкретность» — «античные языки имели много терминов для образа, но ни одного для понятия» (там же, 1978, с. 181, 273).
Между действием системы образов и действием понятийной системы находится время развития символа — образного понятия. Тогда создавалось положение, при котором в художественном тексте возникала возможность посредством знакомого образа истолковать культурный символ и тем самым понять смысл символа, пре-образ-уя его в понятие. Глубокая мысль того же автора: «Физические категории обратились в моральные непроизвольно, в результате возникновения понятий» (там же, с. 430). То, что прежде передавалось словом как природные проявления тела — в образе-представлении о нем, — стало восприниматься как нравственные требования духа — в символическом понимании того же. Вина как ошибка в действии стала проявлением виновности; грѣхъ как сердечный жар стал обозначением греховности, и т. д. Этические воззрения суть процессы преобразования символических образов в понятия.
Вся европейская философия — это проникновение в тайну слова, в недрах которого вызревало