Рассмотрим эти слова.
Все корни, выражавшие модальность пожелания, являются древними, но во многих индоевропейских языках они далеко разошлись по смыслу, потому что из частных и очень конкретных форм пожелания, пришедших из древности, каждый язык впоследствии выстроил свой собственный ряд степеней — от самой робкой надежды до высокомерности повеления.
Багати сохранилось в украинском бажати и в диалектном русском бажить — чего-то желать. Украинское бага «желание» и забаги «прихоти» передают старый смысл корня, но есть и более известные слова: Бог и богатъ, которые восходят к тому же корню. По исконному его значению, сохраненному, в частности, арийскими языками, багати — ‘стремиться, желать’, затем и ‘получать надел’ в дележе как свою часть, а еще позднее — ‘участь’ и ‘счастье’, как следствие чьей-то прихоти.
Волити — хотеть с желанием, даже повелевать, потому что корень тот же: велѣти. То, что волят, получают по личному выбору в результате собственного предпочтения, потому что и довълѣти — то, что надлежит, принадлежит по праву: довлеет.
Желати — тоже хотеть, но с неким оттенком сожаления (жалѣти, желя), с горестным чувством жалости, с тем самым чувством, которое в русском народе впоследствии и будет восприниматься как любовь и привязанность (жалеет — ‘любит’). Это уже во многом личное чувство, но оно проявляет себя также и при разделе добра. В 945 г. князь Игорь «пусти дружину свою домови, съ маломъ же дружины возъвратися, желая больша имѣнья» — т. е., по существу, жалея, что сразу же, во время полюдья, не отобрал у селян всё их «именье». Когда в «Правде Русской» читаем: «Истьцю личе взяти, а прока ему желѣти, что съ нимъ погыбло», — понимаем смысл такого желания: всё, что пропало — уже не получишь, и о нем — сожаление, понятое как неутоленное желание, между тем как все остальное (прока), что сохранилось у ответчика, свободно можно забрать. Желание — тихая скорбь по тому, что могло быть твоим, но уже — увы! — тебе недоступно.
Рачити — радеть, снисходить к кому-то в своем пожелании, слово связано с корнем рѣк-, рѣч-. Это такое желание, которое сопровождается озабоченностью, выраженной и в слове: желание и вместе надежда, что сказанное — сбудется. Славянские языки сохранили значение корня ‘хочу’, но в русском и украинском закрепился вторичный его смысл — желание, сопряженное с заботой: радеть, принимать снисходительно, весьма неохотно.
Напротив, хотѣти — охотно, с готовностью ‘хватать’, привлекая к себе, ‘присвоить, принять, овладеть’ насильно и навсегда. Хватать и хотеть одного корня, но и охота, охотный — также, и похищать, и хищник — все это разные формы описания одного и того же действия, связанного некогда конкретно со звероловством.
Не будем уяснять себе относительной последовательности появления всех этих слов — сделать это трудно, поскольку они представлены очень старыми формами (даже древнейших глагольных классов, как в слове волити). Все они в исходном своем значении одинаково обозначают конкретные действия человека в родовом обществе, но в момент, в который славян застает уже письменный текст, никаких остатков, во всяком случае — прямых остатков прошлого смысла, эти значения не имели. Глаголы багати и рачити вообще постепенно отошли на второй план и, сохраняясь в разговорной речи, в письменный текст не попали, потому что к моменту обобщения отмеченной идеи «хотети» они развили слишком много добавочных значений. Остались вѣлити, хотѣти и желати, которые, приспосабливаясь друг к другу, сразу же перераспределили между собой свои значения.
По формальной структуре глагол желати выражает состояние, которое, собственно, предшествует действию: робкое пожелание исполнить всё так, как намечено. Желает обычно женщина, потому-то она и жалеет, и не уверена в том, что желание — сбудется.
Желати — и любить, и заботиться — на это указывают и списки древних переводов («Апостола», «Псалтири», «Пандектов»). Иногда не совсем ясно, о чем речь, о любви или жалости, однако желают всегда чего-то простого, житейского, мирского. «Но чрево мое пища желаеть», — говорит Кирилл Туровский (Кир. Тур., с. 38), играя словами, потому что желает и жадает — слова, близкие и по смыслу, и по стилю. Желати всегда соотносится с жадати: желать спасения было бы слишком просто и совсем по-земному, поэтому в высказывании: «самъ бо любя ны и жадая нашего спасения» (Пост, с. 8) говорится о Боге: брюхо — желает, но Бог — жадает: боги жаждут. Стилистические оттенки слов имеют каждый свою меру в системе принятых обозначений. По разным спискам «Киевско-Печерского патерика» находим несколько случаев подобной замены глагола желаше на жадаше; вот один из монахов «желаше бо зело, еже заточену быти ему» (Печ. патер., с. 67) — одному из писцов это выражение показалось зазорным, и он заменил глагол на жадаше; не просто хотел, а жаждал, пылал желанием, страстью, изнемогал от мечты — быть замурованным в стену. Только подобное желание и можно исполнить, потому что оно свято.
Глагол желати, благодаря внутреннему своему образу, в значениях часто пересекается с другим — любити. «Обрете Бога, его же желаеши» (Пандекты, л. 257 об.) — в болгарском варианте любиши). Желать и любить — одно и то же, и подобное смешение слов отражает достаточно древнее соотношение их смыслов.
По форме своей волити — глагол «мужской», это каузатив, значение которого заключалось в призыве к действию: волити — стремиться в бой, пойти на дело. «Волим под царя московского!» — воскликнули сподвижники Богдана Хмельницкого на Переяславской Раде: велим, а не просим.
«Яко Богу волящю, иду в монастырь», — говорит Феодосий в «Патерике». «Если попустит Бог...». Выражение «Богу волящу» в древней синтаксической конструкции, вынесенной прямо из старославянских текстов, было очень распространено в Древней Руси и попало даже в летописи. Писатели еще в прошлом веке использовали его на правах идиомы, например Тургенев в письмах. Славянская мысль упорно и твердо связывала проявления воли как высшей степени волеизъявления с Богом. Волити может лишь Бог, потому что и воля — неизбывная сила без границ и без края; правда, иногда и она может быть ограничена, но в таком случае глагол получает знак ограничения — приставку: изволити. Потому что изволить — предпочесть на основе свободного выбора. Проповедник начала XII в., обращаясь к киевлянам в Софийском соборе, говорит: «Въздыхаю стужаюся, как паче Христа изволисте дьявола, праздники бо его творите, дьяволя» (Еп. Белгор., с. 256). Вчерашние язычники славяне служат еще бесам, своим языческим богам, предпочитая их христианскому Богу. Киевляне «изволили» беса.
Изволити в текстах всегда встречается в особых случаях: изволить можно это — другому, одно — паче другого, лучше, лѣпее, «от болшаго зла изволити меншее» (Отв. Ио., с. 3), «Изволиша бо неправду, неже глаголати правду» (Кирилл, с. 40), т. е. всегда с каким-то осуждением, потому что «изволяют» обычно не то, что требуется законом или обычаем, а при всем при том — «якоже изволи, тако и бысть» (Жит. Авр. Смол., с. 22), как уныло сообщает автор жития в XII в.
Святополк, захватив престол отца, князя Владимира, сразу же после смерти последнего «изволи волею желание сердца своего» (Чтение, с. 7), т. е. добровольно решился и исполнил свое заветное желание, которое, как выясняется в дальнейшем, было столь же заветным не для него одного. «Изволяют» волей, сердцем — желают.
Изволяют то, что на сердце лежит, что обдумано. В переводах с греческого глагол изволити замещает целый ряд слов, общими значениями которых были ‘задумать’ или ‘решить’, ‘одобрять’ или ‘хватать’, ‘высказать’ и ‘предполагать’. «Не всякоя сладости изволити есть лѣпо» (Пчела, с. 38) — в болгарской редакции глагол заменен на избирать, а в греч. оригинале стоит αιρέσϑαι ‘овладевать, одобрять, понимать’ и ‘хватать’ — все вместе. Как ни близко к воле Бога то, что «изволяют» люди, — последнее слишком низменно, чтобы быть отвлеченно общим, неземным и истинным; это конкретные проявления воли, ограниченной правом выбора, а сам выбор не очень велик. Только впоследствии, за пределами древнерусской эпохи, смысловой зазор между волею Бога, Его же благоволением и изволением человека будет все расширяться, постепенно достигая невероятных пределов. В Древней Руси небо низко нависает над человеком, и человек слишком близок к Богу, потому и препоручает последнему свою волю. Изволение по смыслу слова близко уже к воле, но выбрать, как в сказке, можно только одно. Право выбора есть, воли — все-таки нет.
Говорят также, что слова въсхотети и изволити были в Древней Руси полными синонимами (Михайловская, 1974, с. 238). Это вполне вероятно, однако следует различать оттенки. Приставочные глаголы определенно смягчали исходную категоричность значения, отчасти нейтрализовали противоположности смыслов в сторону некой общей для них модальности. Длинные цепи приставочных слов, как раз ведущих свое начало с Древней Руси, и возникали для того, чтобы ослабить резкие противоположности исходных глагольных основ, породить промежуточные степени иерархических переходов, сложившихся в условиях феодального быта. Исходные основы еще различались строго. Так и хотѣти отличалось от волити.
Хотѣти по форме своей — итератив, эта основа отражает результат и желания, и воли; может быть, поэтому в настойчивой длительности их проявления и стали использовать данный глагол в качестве связки в составном сказуемом, при причастии или инфинитиве, когда хотели выразить идею будущего времени; в таких формах неизбежно сохранялся оттенок модальности, в те времена вполне еще ощутимый: «На колесницу хощю ити» (Александрия, с. 20) значит и просто ‘пойду’, и ‘выражаю желание пойти’, и ‘нужно’. «Цены не хощу прияти на дому моемь» (Соф., с. 3) значит просто ‘не возьму платы за дом мой’. Будущее таилось во мраке личной модальности и не воспринималось еще в качестве особого времени, поскольку не было заполнено действием и событиями.