Рациональное и чувственное в познании совместно образуют знание, полученное разумом. Постижение идеального абсолюта, а также истекающей от него истины возможно энергией веры, заключенной в слове.
«Разумное» зависит от «словесного», но и чувственное направлено разумом. Познание нового есть всего лишь углубление в наличное знание. Знание и истина уже даны в божественном Откровении, остается только раскрыть его смысл, заложенный в слове-Логосе.
«Изборник» 1073 г. — энциклопедия раннесредневековой мудрости — хорошо исследован, в том числе и в отношении к проблеме «знание» (Бондарь, 1990; Замалеев, 1987). Тексты этого большого тома много раз переписывали на Руси, они ходили в списках, а по кратким изложениям их учили поколения русских людей. Сорок авторов и более 350 текстов под одним переплетом позволяют сделать общий вывод о том, что могли знать о философских проблемах в Древней Руси.
В процессе познания «тъчью же умъную мыслью» человек способен управлять миром, потому что «разумѣти Бога» значит прежде всего понимать всё в вере через разум: «разумъ — у человека», человек — это животное разумное, именно Бог наделил его разумом, и потому знание не может существовать в отрыве от нравственности. Познание осуществляется не аналитически на основе собственно явления, а каждый раз как бы «от общего», «сквозь призму религиозной догмы», через христианские постулаты единичные явления или предметы истолковываются по схеме «от абсолютного» как масштаба всего сущего (Бондарь, 1990, с. 40). Это, собственно, не познание, а именно знание, даже скорее «ведение»: движение мысли не вширь и ввысь, а вглубь: тайну наличного символа следует объяснить, а не познать (знание ведь выше познания), и потому совсем не случайно эмоции страха и радости сопровождают такое углубление в смысл символа.
Подобное познается подобным — потому что это и есть знание уже известного до того. Таково основное убеждение средневекового человека, полученное из древности, и субъект познания еще не очень отделен от объекта познания. Познание сведено к знанию. Даже абсолютное уже дано, предъявлено, существует вечно. Вот оно: откровение, которое одновременно с тем задано в развитии мысли. Познание — оно же и знание. «Познавать что-нибудь в мире — значит иметь это в себе», — утверждал Бердяев, а уж он-то разделял многие убеждения средневековых неоплатоников (Бердяев, 1985, с. 188).
Знание от познания отличается одним незаметным свойством. Знание прагматично, познание, в сущности, идеально. То, что известно, воплощается в деле, используется в жизни. Познавая новое, мы получаем возможность рациональным, духовным, волевым усилием устремляться к помысленному, еще не обретшему форм, не уложенному в схемы, масштабы и модели. Древняя Русь руководствовалась советами Аристотеля, пропущенными через словесные потоки христианских его толкователей. Но Аристотель, опираясь на вещь, исходя из предметности мира, в своих заключениях стал на твердую почву естественных фактов, вещей и событий. Так развивался жесткий прагматизм строителей «нового мира»; трезвые номиналисты, они и слову-то верят до известных пределов. Их мудрость — в деле.
И логика их столь же «вещно-телесного» свойства. В «Изборнике» 1073 г. отрывки логического трактата: «Нъ нѣсть никоегоже приобштения свѣту къ тьмѣ, — рече апостолъ, — нъ свѣтъ къ свѣту присвоиться и къ правьдьнууму правьдьное, и къ добрууму доброе, и къ нетълѣньнууму нетълѣньное; супротивьное же къ съродьнууму, то ужичьств има: не бо можеть дубъ добръ плода зъла творити» (Изб. 73, л. 29). Подобное к подобному, но подобное природно-вещное, независимо от того, говорит ли о «вещи» или о ее качествах. «Приобштение» — то же, что и «присвоиться» — общее и есть свойство. Даже «родство» по роду понимается весьма конкретно: ужичьство не просто родство по признакам, а скорее наследование по праву родства; у дуба могут быть желуди, и никак иначе. Технология знания ценностей мира представляется более ценным приобретением, чем метод ы познания.
И даже позже, в XV в., убежденность в том, что знание выше познания, остается, хотя теперь уже задаются вопросом («еретики»): откуда же знание, если познания — нет?
Чтобы уяснить себе средневековое содержание «знания», необходимо обсудить общие соображения исторического характера. Без этого трудно понять смысл слов познание или знание.
Первое соображение таково.
Глаголы вѣдати и знати соотносились как обозначение уже у-вид-ен-ного и, следовательно, наличного знания — и как выражение отсылки к рождению, возникновению нового знания. Следовательно, этимологические про-образ-ы данных глагольных корней, очень древних, подсказывают нам распределение «знания». Вѣдѣти / вѣдати как более древний по формам глагол, сохранивший много вариантов (в 1-м лице единственного числа и вѣмь, и вѣдаю, и древний перфект вѣдѣ), передает мысль, которую сегодня мы понимаем как знание: то, что имеется в наличии, уже полученное и из-вест-ное. Знати скорее обозначало не знание и не co-знание, а понимание, т. е. добываемое, получаемое знание.
Второе соответствие связано с этим же.
Различие смысла между вѣд- и зна- сохранялось всегда. Постоянное смысловое отталкивание двух глагольных корней можно описать, например, на противопоставлении имен съ-вѣсть и съ-знание, вѣдьма и знатокъ, вообще как противопоставление оче-вид-ного и ид-еи (είδ-ος — слово того же корня, что и вид). Кальки с одного и того же греческого слова συν-ειδ-ός, славянское съ-вѣс-ть и латинское con-scient-іа, развиваясь параллельно и в разных языках, в XVIII в. дали в русском литературном языке два слова, известные сегодня: совесть выражает глубинную духовную силу самопознания, а сознание — психологические основания рационального знания (со-зна-тельности). Ведьма «знает» тайное — знаток разбирается в обычных вещах, полученных в опыте. То, что очевидно, тоже соотносится со знанием, тогда как идея — это идеальная сущность предвечного.
Третье соображение согласуется с первыми двумя фактами.
Формы, производные от данных глагольных корней, опять-таки различаются по смыслу, сохраняя исконную противоположность. Повѣда́ ти в древнерусских текстах связано с выражением сообщения, какого-то сведения о ранее неизвестном, сокровенном; это — выражение мысли в слове. Познати — это выражение мысли в деле. «Адамъ позна Евву, жену свою» — тут не скажешь «повѣда». Впав в беду, «повѣдимъ убо страшьная» — узнаем и увидим все самое ужасное, о чем и так говорят, да мы не прислушиваемся. То, что «ведают», обычно в будущем или в далеком прошлом, «знают» обычно в настоящем. «Не вѣдаем, братья, град ли от нас плененъ будет, или мы от града», — говорит Даниил Заточник; все это «вѣдомо будеть».
Мы еще вернемся к этим глаголам, как особенно важным, например, в установлении того, почему для обозначения «знака» в древности использовали слово имя, и только в Средние века заменили сначала словом знамя, а затем и знакъ (от значити). Возникает предположение, что и понимание Средневековьем знания (вместо ве́дения) стало естественным результатом — и остатком — древнерусской идеологической системы, которая, собственно, и выработала новую идею положительного знания как свода с-вед-ений и из-вест-ных данных, уже не нуждавшихся для своего сохранения в постоянном «видении» образов или «слышании» (знать по чужим рассказам).
Для чистого интеллекта... точкой является радикально и абсолютно наименьшее, бесконечно малое.
Ортега-и-Гассет
В 1939 г. вышла в свет книга русского мыслителя и филолога Н. С. Трубецкого «Основы фонологии». Сын и племянник двух выдающихся философов, князь-эмигрант вобрал в свое творчестве многие традиции отечественной науки, а в исследовании, которое по справедливости он считал основным своим трудом, обосновал теоретические основы нового научного направления — структурализма.
Структурализм Н. С. Трубецкой понимал по-русски — как цельность живого в функциональной специализации его частей. Следовательно, ученого интересовали не схематические противоположности «чистых отношений», за которыми исчезает целостность целого, а сущность взаимных связей, воссоздающих (в том числе и в сознании исследователя) такое целое в его постоянном развитии. Структурные связи объекта создаются из противоположностей (оппозиций) на фоне сходств (основание сравнения различных объектов с целью уяснения их сущностных признаков). Именно в этом труде впервые описаны все три классификационных принципа, с помощью которых мысль исследователя или простого наблюдателя может вычленить в объекте структурирующие его сущностные признаки.
Начнем с простых примеров из истории русского языка, с помощью которых можно моделировать относящиеся к теме процессы. Сразу же оговоримся: трудно описывать язык и его проблемы с помощью языка, но еще сложнее описать в понятиях мыслительные процессы сознания. И в том и в другом случае это значит описывать предмет через него самого — исключительно неблагодарная задача, необходимость свершения которой все же ощущается.
Формализация описания поможет избежать некоторых трудностей, возникающих при исполнении этой работы.
В современном русском литературном языке два гласных звука, о и э, противопоставлены одним признаком: о произносится с действием губ (губной гласный о), а е — без огубления. Первый гласный звук в слове голова мы также произносим «похоже на о», но это о неогубленное, а, следовательно, с нашей точки зрения, и не о вовсе; мы воспринимаем его как звук, «похожий на а». Есть и другие признаки, которыми гласные ои