первый иной (Флавий), т. е. все то же инъ — инъ, потому что первый по-прежнему воспринимается как единственный инъ. Однако следует заметить: ни разу не встречается сочетание типа «один — иной» — это было бы не просто указанием на следование сходств, но и усилением смысла, что в любом случае оказалось бы излишним, поскольку одинъ — это и есть инъ. Таким образом, в древнерусском языке инъ и иной всегда соответствуют греческому άλλος ‘другой, последующий, всякий прочий’. Он сам по себе, хотя и стоит в общем ряду себе подобных.
В сущности, нет более точного описания в распределении лиц в родовой общине: каждый одновременно и один, и иной, индивидуально выделен, но социально всё тот же.
Другой же всегда противопоставлен остальным. В законодательных текстах часто встречаются противопоставления первое — другое, одинъ — другой, овый — другой, оный — другой и т. д. — самые крайние противоположности, намеренно и четко отделяющие другого от первого, одного и того. Не только противопоставление тут важно отметить, но и некое сходство, что позволяет, собственно, и выстроить данный ряд сопоставлений по общему какому-то признаку. «Идеже бо будеть единъ, то не будеть другого» — иначе и не мог бы сказать Иоанн Экзарх в начале X в. Не иной или, скажем, второй, а только другой, потому что в данной противоположности заложено и родство обоих.
Древнерусский автор XI в. говорит об убийстве юных князей Бориса и Глеба, величая их «славною верстою», т. е. равными во всем (хотя годами они различались): «единаго брата» уже погубили — «нъ тъ (Святополк) на другаго посылаеть» убийц (Чтение, с. 11). Образ настолько цельный, братья так близки по всем своим важным признакам, что в разговоре о них всегда говорят об одном и другом, который действительно был «другом» в общем печальном деле: оба погибли от рук старшего брата. Противоположность двух в границах общего особенно заметна в текстах, где такое «общее» указано определенно. «И оттуда есть верста едина вдалѣе до мѣста, идѣже святая Богородица видѣ двои люди, едины смѣющася, а другия плачющася» (Игум. Даниил, с. 62); «Родистася у него два сына: единъ о дву главу, а другый одиной главѣ» (Сказ. Китоврас, с. 258); «Или два друга иметася быти (схватятся драться): единаго же на другаго имет, зло ино раздавит» (Устав Влад.). Люди, сыновья, друзья — их всегда двое, но в их обоюдной противоположности они выступают вполне однозначно и одномерно как один и другой, различаясь степенью общего признака.
Иной и другой противопоставлены неявным образом; нет указаний на близость лиц. Монахов кормят в монастыре, и они едят, «инии же — зелие варено, друзии же — сурово (сырым)» (Печ. патерик, с. 94). Действие лекарств неодинаково: «иному — врачество, другому же — на пакость» (Пандекты, л. 173б). Также не одинаковы иноплеменники: «А инии глаголеть таурмени, а друзии печенези» (Повесть, с. 229), так что и в битве с ними поступают по-разному: «И ту инѣхъ изъимаша, а другия избиша» (Ипат. лет., л. 233, 1190 г.). «Овие бо камениемь побиваеми, а друзии же прѣтираеми» (Феодосий, с. 10), один бежит на ту сторону, а тот — на другую (Александрия, с. 16), «она суть горѣ вознесена, другая же долняя вещи держится» (Клим., с. 122), «и абие (тотчас) устремишася невѣрнии: овии же съ оружиемъ, а друзии съ дрекольемъ» (Жит. Леонт., с. 352) и мн. др.
Лишь в редких случаях подобную последовательность выражения можно понимать как разложение общности на одного и всех прочих, ему последствующих. Обычно это проявляется в текстах, где один действительно одинок: «И възведъ очи свои и видѣ единого бѣса, сѣдяща на свиньи и величающася (гордящегося), а другыа округъ его множество текуще» (Печ. патерик, с. 96) — один противопоставлен многим, всем остальным, бесам. Если вообще нет никакого противопоставления «одному», а речь заходит о всяких других, в летописях говорят просто: «другая избиша», «другая разбегошася», «другие избьены быша». Все остальные, которые еще оставались на месте.
Среди греческих слов, которые переводились с помощью славянского слова другой, есть и такие: δεύτερος ‘второй’ (древнерусские тексты предпочитают слово второй, а не другой), έζης ‘по порядку, рядом, друг подле друга’ (переводится также словами прочии, ближний), λοιπός ‘остальной, остающийся’, но также и ‘будущий’ в общем порядке следования (переводится также словами другой и прочий). Из сказанного можно заключить, что слова второй и другой одинаково важны как представляющие тот же признак, хотя, конечно, между ними имеются и различия.
Второй всегда следует за первым и завершает его дело — в этом основное назначение слова въторой. Метали жребий — «первый и второй» (Александрия, с. 22), праздновали первое Рождество, а за ним и второе (Соф., с. 262б, 273 об.); вторая молитва после первой (Студ. устав, с. 228), второе страдание после первого (Жит. Вас. Нов., с. 49), второе пришествие состоится, поскольку первое уже было (Пост, с. 11), но это — не Страшный суд, а — конец всему: «Егоже хощеть от васъ истязати въ вторый свой приходъ» (Еп. Белгор., с. 112). За вторым вообще больше нет ничего, потому что это — последнее, что выступает в общем ряду: «Ключится имѣти ми вещь добру ину, по нѣи вторую...» — начинает русский переводчик «Пандектов Никона» (л. 296 об.), а у болгарского редактора этого текста иначе: «другую же послѣдную...». Второе хуже первого уже потому, что оно выступает после первого: нищим «отдамъ добрѣйшая и собѣ держю вторая», т. е. не самые лучшие из своих одежд (там же).
Ясно, что второе противоположно первому, но только первому, а не тому-другому, как в слове другой. Это последовательность счета, последовательность реальная, легко измеряемая во времени и в пространстве, но... третьего пока не дано: первым счет начинается, вторым — кончается. То, что первое, — хорошо, все второе — конечно, бренно и потому плохо.
В следовании иной — другой — второй заключен глубокий смысл, скрывающий в себе существенную черту социальной и культурной жизни.
Иной отражает разделение одного надвое (и я, и не-я) в полном уподоблении одного другому: литовское слово inas сохранило значение ‘действительный, правильный’, обе «половины» соответствуют друг другу.
Другой — это друг, т. е. спутник, товарищ на основе присоединения (кто-то иной, как ты). Другойсходен с иным по качеству и, хотя уже отделен от него, но без него немыслим: дружина без князя — не дружина.
Второй — это ведущий далее от иного-первого и другого-друга; древние арийские языки определенно указывают на то, что исходный корень слова въторъ — *vĭ- — значит ‘врозь’ — и вперед! Порядковым к имени дъва слово стало потому, что после разделения ин-ого на од- инъ и друг-ъ и потребовалось указание на то, что с этого момента счет продолжается — ведется дальше. Присоединяются всё новые порядки, и каждый из них имеет смысл, поскольку нуля нет, и всякий новый «другой» предметно явлен как наличность.
Но это еще не всё.
На этом примере мы видим распадение энантиосемии в древнем корне синкретического смысла (-ин-) и, вместе с тем, как следствие, постепенное вовлечение мысли в символические связи со-значений. Один — через другой, один как единственный, а другой как друг, и второй как некий, — и всё это в неопределенности тайного смысла при ясности конкретных значений.
Символ рождается на глазах и отныне становится культурным обеспечением духовной жизни людей, постоянно осознающих тройственную связь состояний и лиц: я — один, ты — другой, но есть еще кто-то третий, который где-то рядом, который следует за тобой, со временем становясь то ли другом твоим, то ли тем единственным, без которого нет ни жизни, ни славы рода.
Принцип органического развития по ступеням, через свет, изливающийся сверху вниз, в исторической жизни имеет нравственное и религиозное значение, — он охраняет личность, свободу, духовную жизнь.
Семен Франк
В современном языке степень — сравнительная величина, количество, размер, качество того, что подвергается рассмотрению. Степень родства, ученая степень, степень мастерства, степень знания, степень опасности. В равной степени, в малой степени, в высшей степени... до известной степени, до такой степени, до последней степени... Всё это дается в отвлеченном смысле, удаленном от конкретности вещей и предметов в их целостном виде. Даже в грамматических определениях степени сравнения — сравнительная и превосходная — выражают отвлеченность признака или качества. Такие сочетания — все новые, в древнерусском их не было.
В древнерусском языке слово степень окутано неопределенностью многих частных, конкретных co-значений, связанных с практическими нуждами человека: это и ступени лестницы, и сама лестница (лествица), и подножка, на которую становятся ступней, и порог, за который можно запнуться все той же ступней, и возвышение, и основание чего-то, на что можно стать ногами. Куда бы мы ни посмотрели — всегда степень связана со стопой, и на нее можно ступать. Переносное значение, только отчасти имеющее отвлеченный характер, но каким-то образом похожее на одно из современных появляется в самом конце XV в. и значит ‘должность, степень в иерархии должностей’. В XVI и особенно в XVII в. явились в социальной иерархии различные степенные бояре, степенные дьяки, которые в петровские времена стали просто чинами и чиновниками определенного класса. Тогда-то, в XVIII в., и возникали одно за другим те сочетания со словом степень, которые известны нам сегодня. Они, действительно, слова новые, а их отвлеченное значение является продуктом Нового времени.