по-ряд-ок (‘последовательность’ → ‘порядок’). От слов сан и лад ничего подобного в части отвлеченных терминов логического характера русская мысль не вывела, и ясно почему. Первое слово — слишком высокое, второе — самое низкое, простонародное, слишком явно выражает идею мира, спокойствия, некой неги чисто чувственного замеса, чтобы на его основе выработать термин нового — понятийного — характера. Стилистически средние и семантически «одномерные» (в пространственном смысле) мера, ряд, чин оказалось возможным использовать и для новых целей. Слово лад в народной речи обросло сотнями производных, разошлось по частям речи, получило множество суффиксальных образований — но так и осталось объемно-вещным, выражая общий смысл народной этики: жить в миру да в ладу — то и ладно!
В индоевропейских языках слова, выражающие понятие «сердце», указуют самым корнем на понятие центральности, серединности.
Павел Флоренский
«Средние» точки системы не маркированы по разделительным признакам и потому способны к изменениям и развитию.
Понятие середины, центра какой-то системы весьма существенно для всякого иерархически построенного общества. Центр — это точка отсчета и мера всему. Латинское слов centrum обозначает не только центр (круга), но также и зернышко, из которого все и растет. Греческое слово κέντρον и того конкретнее: это ‘игла’ или ‘жало’, откуда значение ‘срединная точка — центр’, и даже ‘побудительное начало’, а лучше сказать — ‘страсть’.
Греческое слово объясняет Иоанн Экзарх. Он пишет: «О кеньтрахъ. Четыре убо мѣнять мѣста суща на небесѣхъ, яже общею рѣчью зовуть кентра, еже ся зовуть строкы; а особь свое имать кожьдо имя... Кеньтра, иже суть строкы... В четырех тѣхъ кентрѣхъ» (Шестоднев, л. 117 об.-118б). «Кентри, иже суть посредѣ ихъ» — это четыре части света, в каждой из которых свои знаки зодиака; кентра — родовое слово, общее для каждого из четырех (общею рѣчью). Кентра — она же строки. Слово строки в данном случае использовано удачно, славянам оно понятнее, чем какая-то кентра. Строка родственна глаголу стрекати ‘колоть’ так что исконный смысл имени — ‘укол, тычок’ откуда и точка (одно из значений слова строка). Центр-строка — это место циркульной иглы, которая отмечает точный центр идеального круга. Образ, постепенно прорастающий в символ, а от символа ставший понятием.
Но строка — и ряд, ряд знаков, выделенная на поверхности последовательность точек. Значение ‘ряд, строчка’ в этом слове вторичное, оно известно с XIV в. (ряд букв на странице) и даже позже (отвлеченно как ‘ряд’ с начала XVI в.). Ряд как реальная последовательность предметов, строка — их явленный символ.
Но представление о центре осознавалось некогда на подручном масштабе измерений, на человеческом теле.
Самое древнее слово для обозначения центра — ятры, винительный падеж ятровь и однокоренное ему утрь (впоследствии утроба), сохраненные в слове нутро и в предлоге внутрь. Слова эти давно утратили значение «середины» и потому послужили для обозначения известных внутренних органов, у различных славян по-разному: ятро — это и печень, и легкое, утроба — или печень, или сердце, или материнская утроба. Что это слово древнее, доказывается архаическим типом его склонения и многочисленными соответствиями в родственных языках. В греческом, например, этот словесный корень связан со значением ‘внутренность’; он знаком нам по слову дизентерия, что буквально значит ‘без внутренностей’. Поэтично, но точно.
Желание дойти до сути подвигло славян на новые поиски подходящего термина, которые увенчались успехом, и они получили слово ядро (в другом произношении — недро, откуда и наши недра). Исконное значение слова ‘опухоль, нарыв; вздутие’; слово ядреный того же корня. Удалось что-то «прощупать» в центре человеческого тела, и это «что-то» создавало иллюзию обретенного наконец-то «центра» — серединочки. Не обошлось без ошибок, которые сохранились нам в назидание: ядрами одни называли такие «вздутия», как женская грудь или, напротив, мужскую мошонку. Ни то ни другое не было топографическим центром тела, но, может быть, наши предки думали не о топографии?
Более углубленные поиски не удовлетворили снова; теперь в качестве «центра» были осознаны лоно и чрево (черево). К нашему времени эти слова также разошлись в значениях: означают и лоно, и колени, и грудь, и брюхо, и кишку — и всё, что угодно. Но в древности общими для всех них было одно: что-то лежит в этом «лоне» или «чреве» — в серединочке где-то, недоступное взгляду. Младенец, проглоченная пища... что-то.
Постепенно от неопределенного представления о внутренности, противоположной внешней плоти, славяне перешли к выделению отличительных, чувственно ощущаемых признаков середины. Сначала это какая-то выпуклость, какой-то жизненно важный орган тела, а затем представление о середине, как бы отвлекаясь от собственно тела, распространяется на что-то иное в том же теле. Конкретно-чувственное восприятие центра было знакомо и позже, даже в современных славянских языках ядро — либо лоно, либо чрево, либо даже сердце. Не печень или легкое — вместилище души (как полагали древние), но — сердце. Середина и сердце — общего корня. Не здесь ли искать?
Латышское слово sirds ‘сердце; мужество, гнев’ — такова ближайшая параллель к славянскому слову сердце. Сердить — раздражать «середину», которая является вместилищем гнева, эмоции скорее духовной. Руками гнев не прощупаешь, но разместить где-то надо. Гнев поместили в сердце. Последовательность в развитии co-значений славянского слова словари отражают так: ‘сердце’ → ‘сердце как символ души’ → ‘раздражение, ожесточение, ярость’ → ‘центр, середина’ → ‘глубина чего-либо’ (СлРЯ, 24, с. 78-80). «Глубина чего-либо» — явно из греческих текстов. «Вздохнув из глубины сердца» — метафора Иоанна Златоуста, рано переведенная на славянский язык.
В старославянских и древнерусских текстах находим множество однокоренных слов, теперь забытых. Сердоболи, например, значит ‘родственники’, но это вовсе не те, кто «болеет» за вас сердцем. Болеть — становиться сильным, поэтому и сердоболи — те, кто совместно связаны внутренней силой общей энергии рода. Церковное слово сердобольный восходит к этому слову, связано с сердоболями, но значит оно не то, что теперь мы находим в нем: это слабый человек, у него за все болит сердце. Изменилось значение слова боль — и все изменилось: что некогда было хорошо — стало плохо. Вот еще и усердие ‘желание, благорасположение’, т. е. чувство, прямо противоположное гневу, но тоже связанное с движением сердца. Усердство — бодрость, но бодрость не тела, а духа, т. е. сердца. Об одном русском князе в 1216 г. летопись сообщала: «Бѣ самъ крѣпокъ, и мужество и великую силу имѣя, и усердство»— всё вместе: и силу имел как язычник, и душевную бодрость в сердце, как положено христианину.
Так с именами существительными. Они незаметно изменяли свои значения. Но прилагательные упорно сохраняли то значение корня, которое в них вошло в момент образования самого прилагательного (с определенным суффиксом, которого прежде не было). Если кто-то взглянет «сердечныма очима» — это не метафора, а выражение простого желания взглянуть на дело внутренним взором. В древнерусском переводе жития Николая Угодника (XI в.) есть такое место: «Ты бо вѣси сердечная, испытая сердца и утробы...», что можно понимать и так: «Ты следишь за нутром и центром, так что видишь все потаенные помыслы».
Как ясно, всякое «внутреннее» обязательно связано с «внешним», воплощается во внешнем; внутреннее без внешнего существовать не может. Так и сердечная жила, по мнению славян, «выходит наружу» в виде безымянного пальца. Безымянным он называется потому, что силу его не хотели спугнуть никаким именем; по причине особой важности, святости и значительности это имя под запретом. Кольцо, воплощающее нравственную силу души, надевают на этот палец. Оно держит сердце на привязи. Но если внешние проявления сердца издавна окружены столь тщательными предосторожностями и вниманием, понятно, что и само сердце уже определенно осознавалось средоточием жизненной энергии.
Многовековый путь размышлений вел мысль человека от почек, печени, легкого и диафрагмы к сердцу как идее центра жизненной силы (а в ней, в свою очередь, видели мочу, кровь, дыхание). Сердце-центр — как точка отсчета. Современное представление о мозге как центре восходит к Декарту (так говорят); наши предки вершиной вершин почитали сердце.
Отметим одну особенность слова сердце.
В древности все имена весомы, они были крупными, даже грубыми — просто корень, еще не облепленный суффиксами, — но вместе с тем есть у славян два ласковых слова, с уменьшительным суффиксом искони: солнце и сердце. Оба слова как близнецы-братья, и развивались они одинаково: и по формам, и по звучанию, даже по ударению своему отличаясь от прочих слов. Как будто было какое-то сходство между ними, как будто они в родстве. Но какое сходство, какое родство? По важности? по функции? как обозначение центра?
Солнышко в небе — сердечко во мне...
Одно мы знаем: славяне поклонялись солнцу — христианские проповедники обращались к их сердцу.
Однако из всех слов, когда-либо обозначавших «серединочку», лишь слово сердце у всех славян всегда значит только ‘сердце’. Общее для всех славян слово, значит, и явилось оно давно, еще в праславянскую пору. К тому времени, отставив ятры, утробу, недро и прочее, славяне признали человеческое сердце серединой всего.
Середина-сердце располагается не посреди тела. Это именно центр, середина