В переводных текстах, пытаясь передать греческое слово κεφαλή ‘голова’ словом голова, славянские книжники постепенно перенесли и непривычные для славян добавочные значения греческого слова.
Поскольку начало каждого раздела книги украшалось заставками и киноварью, значение греческого слова ‘раздел в тексте’ стало использоваться и у нас — глава в оглавлении книги. Это книжное значение, оно и обозначается церковнославянской формой слова: глава, а не голова.
Голова выделяет человека из представителей животного мира, и об отдельном человеке (потом и о животном) стали говорить собирательно: голова. По важному признаку обозначают целое: голова человека — сам человек. Метонимический перенос: «пустая голова» — о глупом, «тупая голова» — о медлительном. Сохраняется «счет по головам» (чаще о животных в стаде), подати платили «по головам» (сколько человек в семье) и лишь много позже, уже по-христиански стали считать «по душам» («подушный налог»).
Поскольку кочан капусты или головка сахару внешне напоминают круглую голову, чуть позже, уже метафорически, по сходству, стали говорить «голова сахару», «голова сыра», а вслед за тем и «голова храма» или «глава храма» (о куполе церкви). Тоже важное отличие: голова — у сыра, глава — у храма. В принципе, подобных значений могло возникать множество, каждый раз использовался образ сходства: «голова» высокой горы, например, тоже голова.
Переносные значения по смежности, по сходству, по аналогии возникали обычно под влиянием книжной речи, но в разное время. Это помогает установить, когда именно случилось переосмысление «головы» как части тела в признак сравнения с чем-то сходным.
Глава как раздел книги — известное с XI в. значение слова; примеры метонимии отмечены с XII в., метафоры — с XVI в. Те значения слова, которые возникали согласно сходству (метафора в узком смысле), как отдельные значения слова в языке долго не сохранялись. Слишком субъективными казались сравнения купола или цельного сыра с головой. Чтобы закрепить в сознании возникшее в поэтическом тексте сравнение, потребовались новые средства языка, и они появились как раз в XVI в. Образовались многочисленные суффиксальные имена, каждое из которых так или иначе надолго закрепило одно из метафорических со-значений корня. Тогда-то и голова храма стала главой храма, а всё, что похоже на голову по виду и форме, стали обозначать новым словом головка: головка сыру, головка трости, головки сапог. Древние же метонимические переносы по смежности в языке сохранились, они не разрушали семантическое единство слова: голова ‘верхняя часть тела’ и т. д., но одновременно и обозначение самого этого тела, и основного признака человека («он — человек с головой», т. е. умный, сообразительный).
Итак, голова, сначала неопределенное по смыслу ‘вместилище жизненной энергии’, становится обозначением части тела, а затем — ключевого признака л ичности («ну, и голова!» — «дурная голова ногам покоя не дает»).
Наступило время, когда признак оказывался важным при назывании не только тела вообще (и у животного есть голова) и не отдельной даже личности, а целого общества. Опять-таки по примеру греческих слов у славян появилось обозначение голова ‘начальник, руководитель, старший в семье и т. д.’. Этот социальный термин стал выступать в вариантах, уже нам знакомых: голова — это сельский староста («сам себе голова» — сам себе начальник), но «глава государства» и «главарь шайки» — самое высокое и самое низкое опять соединились трогательно в общем корне, но различаются суффиксами.
И наконец, наступает самый важный момент в развитии словесного образа. Скажем иначе: самое главное.
К середине XII в. слово голова в русских летописях употребляется не только в значении ‘разум, рассудок’, но и в значении ‘совесть’, даже ‘душа’, а вот в современном литературном языке такого значения у слова уже нет. Для нашего современника главное в голове не красота или уши, но — мозг, и все словари настойчиво нам внушают: голова — ‘верхняя часть тела, содержащая в себе мозг’. Ум, рассудок, сознание — мозг, всё то, что связано с интеллектуальной деятельностью человека. Голова — не сердце, не вместилище души. Счет по душам и счет по головам — тоже разные вещи.
Развитие значений слова голова в литературном языке достигло логического предела, в переносном смысле «голова» — символ всех умственных способностей. Поэтому новые переносные значения слова развиваться не могут, они разошлись по суффиксальным и тем самым окончательно сформировали все значения основного слова голова.
Вернемся к самому первому из них: ‘верхняя часть тела человека, верхняя или передняя часть тела животного’. У человека голова кверху, у пса — впереди него. Реальные отношения жизни, как они предстают перед нами, отражаются в языке. Так и различие между «верхним» и «передним» оказывается важным. Как только возникает возможность выбора, национальное предпочтение тут же сказывается, поскольку переносное значение всякого слова — это образ. На что обращает внимание русский или, например, англичанин, когда начинает сравнивать что-либо с головой?
Начало, которое наступает сверху — русское представление о «голове»; начало, что ведется спереди — английское представление, отраженное в слове head (в русском словесном образе это скорее «лицо»: лицом к лицу, налицо, лицевая часть). Английское слово не имеет переносных значений, связанных с нравственными категориями (‘совесть’, ‘нрав’, ‘душа’), для англичанина это особая сторона жизни, отчужденная от интеллектуальной. Когда русский человек говорит «голова походной колонны», он имеет в виду переднюю часть полка, и солдатские шеренги сравнивает с продвижением животного. Вообще значение слова, которым голова отмечена передней (а не верхней) частью, русские употребляют только в специальной терминологии (геологи, техники, военные). Это как бы «новый перевод» с западных языков, которым присущ такой образный строй мысли. Раньше переносные значения старинных слов мы развивали под влиянием христианских текстов, переведенных с греческого языка, сегодня ту же роль толчка для развития новых словесных значений пытаются исполнять технические тексты, обычно английские. Разовьет ли эта прививка русский язык, пока неясно.
Но, может быть, это и главное, однако не основное.
Главное находится сверху и возглавляет ряд. Основное лежит в основе и основывает собственный ряд. Для христианской культуры важнее «главное», божественное нисходит сверху; для народной языческой существенно «основное»: для жизни важно опереться на что-то надежно прочное. Небеса и мать сыра земля — вот герои мифов. Они не противники, но соперники, и любой человек для себя решит, что является сутью этого мира.
И сделает выбор.
«Итак, священные писатели знали о высоком значении головы в духовной жизни человека; тем не менее, повторяем, средоточие этой жизни они видели в сердце. Голова была для них как бы видимою вершиною той жизни, которая первоначально и непосредственно коренится в сердце» (Юркевич, 1990, с. 74).
Человечество веками вынашивало уверенность в том, что философия есть знание ценнейших предметов в их основной сущности.
Иван Ильин
Выделение главного, основного из массы второстепенных деталей, сопутствующих каждому явлению и предмету, несомненно, известно славянам. Среди древнейшей лексики находим корень *čel-, основным значением которого могло быть именно данное, выделяющее самое важное в целом ряду однородных фактов.
Тем не менее мы никогда не узнаем, как именно понималось главное-основное, чем-то выдающееся и потому особенно заметное в предмете или явлении. Может быть, потому, что не отдельные признаки, а целостность вещи определялась сознанием как нечто выходящее за пределы обычного. Главное не понималось, а представлялось в своей цельности. Например, в древнерусском языке для такого выделения служило слово изящный, т. е. ‘изъятый (из множества подобных)’. Исторические тексты и основанные на них словари показывают, что изящным сначала называли особенно сильного, затем особенно знатного, потом — особенно богатого, наконец — особенно красивого. Но — в полном наборе признаков выделения как цельность. Так что и по корню *čel- трудно понять: было ли это выделение по некой подробности или только по детали? В какой мере сознательно подчеркивалась именно она — или просто бросалась в глаза?
Так, сложное слово человек образовывалось с помощью этого корня — в переводе на современный язык понятий нечто вроде ‘главная сила’, ‘основная работоспособность’ (имеется в виду возраст «человека»). Так представлялся в своих значениях социальный термин человѣкъ.
Но и чело, и челюсть также связаны с тем же корнем, и было бы непонятным предпочтение, оказанное выдающейся вперед челюсти сравнительно с высоким челом, если бы не чисто внешнее сходство в самом факте выделяемости на плоскости лица, морды или лика. Не главная, основная, верховная, а именно чем-то выделяющаяся часть: деталь, а не подробность. Так выделяется и челка, нависшая над бровями и, судя по суффиксу уменьшительности, ставшая важной деталью в известную историческую эпоху. По греческим хроникам известно, как изумлялись византийцы внешнему виду князя Святослава: обритая голова с одинокой густой челкой — «признак княжеского достоинства».
В русских говорах долго сохранялось слово челесник, оно обозначало широкое устье в печи, и само это слово подчеркивает важность входа в домашний очаг, столь существенный и в ритуальных сказаниях древней сказки: Баба-яга на широкой лопате помещает в печь — хотя бы на краткое время — каждого молодого члена семьи (рода- племени), указывая ему на «главное» в доме. Одновременно это и главное испытание подростков во время обряда инициации — посвящения в мужчины. Некоторые древнерусские тексты сохранили нам и прилагательное