вещь, не включая в себя никакого представления о предмете.
Особенность слова вещь как русского слова заключалась в том, что из назидательной литературы «Измарагдов» и «Златых Чепей» русские вынесли нравственное осуждение вещи — не дела, а поступка, не деяния, а греха. Только после того как этот аспект исходной синкреты через образцовые тексты был освоен и выявлен не только семантически, но и идеологически, в культуре, стало возможным и дальнейшее «разложение» семантики по существу бездонного по смыслу слова вещь. ‘Предмет поучения или беседы’ смог, например, стать просто ‘предметом’, т. е. вещью. Понижение семантики слова и его стилистического ранга шло параллельно и окончательно закрепилось как норма в XVI в. Слово стало «русским». Окутанное дымкой давнего христианского осуждения, слово вещь никогда не получило никаких положительных со-значений. Случилось так потому, что семантические преобразования слова происходили в системе самого русского языка, в его литературной форме и притом в обстоятельствах социальной и культурной жизни, значительно отличающейся от таковых же у других славян. Судить об этом можно и по оригинальным русским текстам, которые, правда, получают наше слово довольно поздно.
В Словаре русского языка ХІ-ХVІІ вв. слово вещь разработано, исходя из представлений современного читателя и параллельно со значениями слова в современном языке — начиная со значения ‘предмет, явление окружающей действительности’. Вещь как ‘предмет’ вторично, да и надежные примеры такого употребления приводятся только от XVI в. («Минеи» Макария), а некоторые цитаты, приведенные здесь, сомнительны вообще. Так, земьнии вещи в цитате из Успенского сборника ХІІ-ХІІІ вв. толкуются как ‘понятия, представления’ ([Мария:] — не дасть помысла своего въ печали земьныихъ вещий, нъ тъкмо въ любъвь Божию), т. е. слово вещь определяется исходя из противоположности другим именам в тексте и в связи со значением определения-прилагательного. Мария помыслила — следовательно, ‘представление’; на самом деле это место связано с противоположностью земной суеты и вечного блаженства на небе. Эта противоположность, действительно, может мыслиться Марией и всяким другим субъектом речи, но сама по себе не есть ни понятие, ни представление. Земные вещи — мирские поступки, действия греховные и противоположные божественной чистоте.
Столь же дробными, а потому надуманными являются и данные в Словаре значения ‘случай, событие, несчастье, поступок, грех, вымысел, клевета’ и т. д. Перед нами, конечно, «перевод» соответствующих текстов на современный язык, выражающий наши представления о том, что именно должно было быть в данном древнерусском контексте. Происходит это потому, что синкретизм значения в древнерусском слове не удовлетворяет современного лексикографа, и свою задачу он видит в необходимости «раскрыть» содержание неизвестного теперь понятия. На самом же деле во всех подобных случаях (в моем распоряжении около 500 цитат из древнерусских памятников) речь попросту идет о неблаговидном поступке или деле, причем значение порицающей оценки сопровождает основное значение слова и отдельной лексемой передано быть не может. Точнее этот смысл старого слова определен в Словаре «Моления» Даниила Заточника (Лексика, с. 32-33): вещь — ‘занятие, дело, образ жизни’; впадати в вещь — совершать неблаговидные, преступные действия. Стоило бы добавить, что подобные неблаговидные поступки совершаются по внушению словом со стороны: «князь не самъ впадаетъ въ вещь, но думцы вводять», — говорит и Даниил Заточник. В этом и заключается смысл христианского представления о греховности — посредством враждебного голоса, слова, внушения.
В СлРЯ ХІ-ХVІІ вв. значение ‘предмет (тема, вопрос) обсуждения’ показано по переводным текстам «Синайского патерика» и «Кормчей», следовательно, эти примеры никак не отражают древнерусского значения слова, тем более — значения разговорной речи.
С XV в. в русских текстах появляются значения ‘имущество’, ‘товар’, т. е. в известном смысле уже «вещи» (1480 г.), а также ‘козни, интриги’ (1499 г., по-видимому, под влиянием греческого оригинала в новых переводах Геннадиевской Библии, что также не следует упускать из виду); с XVI в. известно значение ‘известия, новости’, а также ‘способ, образ’ какого-то действия. Эти последние значения образовались уже в русских текстах и представляют собою дальнейшее развитие книжного слова, связанного со значением ‘знать’, ‘говорить’, ‘делать’.
Таким образом, после рассмотрения всей словарной статьи вещь выясняется, что значение ‘дело, деяние, поступок’ оказывается все-таки единственно достоверным на протяжении всей истории древнерусской письменности, по крайней мере до XVI в. Это значение определяется всеми древнерусскими памятниками уже с XII в., когда обозначился постепенный отход от исходного синкретизма значения слова вещь и началось сопряжение вещи с дѣлом. Летописные сообщения о вещах земских или вещах церковных (как в Никоновской летописи XVI в.) подтверждают, что речь и в данном случае идет о делах светских и церковных, а свободное употребление слова вещь в форме множественного числа (вещи), конкретизируя семантику слова исчислением предметов, отражает значение ‘имущество, пожитки’ (Кочин, с. 45). В украинских и белорусских источниках это слово не известно до XVI в.; лишь у Ф. Скорины употребляется вещь в значении ‘рэч’ или ‘істота’ (Скарына, с. 49). На то, что значение ‘предмет, вещь’ вторично, указывают и производные: вещелюбивый, вещелюбие, вещественный отмечаются с XVII в., а вещица и подобные — только с XVIII в. Это значение слова является крайним пределом выделения отдельных co-значений из прежней синкреты и вместе с тем — логическим завершением длительного процесса русификации заимствованного книжного слова. Понижение в стилистическом ранге сопровождало развитие оценочных значений слова (неодобрительно о деле или поступке), а постепенное вхождение в систему самого русского языка приводило к столкновению с семантикой близких по значению старых слов. Происходило последовательное «снятие» некоторых значений прежней синкреты путем переноса их на соответствующие русские слова и прежде всего — на слово дѣло. Развитие семантики слова вещь в русском языке и последовательность постепенного «снятия» co-значений ‘дело’, а впоследствии и ‘речь’ можно проследить на типологически сходном материале русских народных говоров, доступных непосредственному наблюдению с 1820 г. (запись слова вещети́нье́ — общее название лекарств, снадобий в вологодском говоре).
В народной речи обращает на себя внимание некое глубинное, не поддающееся точной лексикографической обработке соответствие между парами дело — вещь и вещь — речь. В частности, первое проявляется в постоянном соответствии между делом и вещью в неопределенных по смыслу высказываниях типа «вишь ты, како дело» — «значит, такая вещь»; с ними в XVII в. совпадало по употреблению и слово мѣсто («ты, это место, как знашь»), в том числе и у протопопа Аввакума, широко отражавшего народную речь, «вяканье», в своих текстах. Дело, вещь, место — самые общие слова почти междометного значения, и в таком их использовании как бы всплывает исходный синкретизм слова вещь. Вещь в некоторых современных говорах напоминает такое употребление в средневековых текстах, особенно в сочетании с прилагательным в составе сказуемого, ср.: гумно — апасная вешш, ад жилья падальшы строилась; меня каг за лытку кусила собака, и полный гот лытка болела: собака-та — она вешш страшная. В этих контекстах указание на неопределенное, безличное дело присутствует вполне явственно.
Однако ни среднерусские тексты после XVI в., ни современные русские говоры прямых соответствий значениям слова дело уже не имеют; следовательно, к началу национального периода в развитии русского языка выделение соответствующего co-значения из старой синкреты вещь уже завершилось. Напротив, речь и вещь по своим значениям отчасти связаны друг с другом, развитие семантики слова вещь в русских говорах определялось его столкновением со значениями корня вед-ати.
Книжник типа Даниила Заточника совершенно правильно употребляет слово вещь, которое и из самого контекста определяется как ‘греховное действие, обязанное внушению со стороны враждебной силы’. В известном смысле — это философский термин, обозначающий враждебный чувственный мир, сотканный из событий и существ, которые можно покорить с ловом и делом, воплощая их в вещи. Это и вина, и дѣло, и естество — и причина, и свершение, и результат. Динамизм мышления древнего русича проникал и в это первоначально церковное понятие: его интересует не результат, а процесс.
Правильно определить вещь — значит почти разгадать ее природу. В этом схоластики были правы. Трудность — и немалая — в том, чтобы найти правильное определение.
Георгий Федотов
Философская сторона дела поучительна своими результатами. В сущности, средневековая категория «вещь» полностью укладывается в формулу семантического треугольника: идея-мысль + слово-знак + вещь-предмет. Это и есть синкретичная по характеру проявлений средневековая вещь, представленная как последовательность действия: замысленное в идее → высказанное в слове → исполненное в деле → представленное как результат в артефакте — в вещи. Весь вопрос в том, откуда исходит идея и во что облекается слово — также синкретичные по существу категории.
Во второй книге нашего исследования показано развитие постепенно осознаваемых элементов такого рода «вещи».
Иларион Киевский определяет в понятии и тем самым фиксирует в самостоятельном слове идею-мысль, представляющую