Противоречие между язычески мифологическим местом и христианским космосом воспринимается как столкновение беспорядочно частного, как хаос — с порядком стройного мира. Пространство упорядочивается не в вещном мире — оно формуется идеально.
Два вида «пространств» соединились в один общий род: просторы стали пространством.
Хронотоп академика А. А. Ухтомского — это представленное в исходном синкретизме пространство-время, русская модель бытия-во-вне, идущая из Древней Руси идея, своим возникновением обязанная творческому единоборству языческих и христианских представлений о пространстве, времени и движении. На многих примерах в истории самых древних слов можно проследить перетекание смысла, обязанное развитию таких представлений.
Сѫ-тък-и — сутки как движение (ток), как пространство (со-тк-анное), как время («день и ночь — сутки прочь»). Взаимное перетекание времени в пространство и пространства во время определялось многими обстоятельствами жизни. Исследователи древнерусской культуры не раз отмечали важность для развития культуры преобладания того или иного вида искусства: интерес к музыке и поэзии преобразует пространство во время, интерес к живописи переводит время в пространство. Просторы России всегда служили материальным утверждением первенства пространства, как и любовь к слову, универсальность пространственных признаков постоянно воссоздается в самых бытовых, вульгарных даже речениях, вроде пресловутых ныне «где-то в июне», в сведении всего многообразия отношений к конкретно пространственным.
Тем не менее русские философы XX в. впадали в противоречие, несогласованно утверждая, что русская ментальность время порождает из пространства (Николай Бердяев) или, наоборот, из времени ткет пространство (Семен Франк).
Истина в том, что в точке мира нет ни времени, ни пространства.
Но всё это слишком отвлеченно, всё — вообще.
Представим себе предмет (или человека) в каком-то месте и опишем его позицию. Своего рода это «ниточка в пространстве», точка в математическом смысле: может быть и песчинка, но может быть и скала.
Прежде всего, предмет стоит к нам лицом. В древнерусском представлении не так, лицом стоит только человек, да и то если лицо открыто. Лицо для средневекового наблюдателя — это щека, свободное пространство лицевой части. Развернув лицо, становишься невидим: «И удари мя по лицу, и обратися лице мое назад» (Стефан, с. 101).
У предмета не лице, а передъ, слово, которое некогда значило ‘через, сквозь’, но рано изменило свое значение на ‘перед, прежде, до’. Через некое пространство, отделяющее меня от предмета, я ощущаю то, что находится прежде самого предмета, мысленно я добираюсь до него. По-видимому, некогда были другие слова со значением ‘перед, передний’.
Различные оттенки в передаче размещения в пространстве лица или предмета напротив наблюдателя имели особую важность. Судить об этом можно по тому, какое количество слов, передающих идею «напротив» (расположенное предо мною), сохранилось в языке, да и то лишь потому, что они стали исполнять роль предлогов: прѣзъ ‘против’, разъ ‘деленное (вижу переднюю часть)’, чрѣзъ ‘напротив вкось’, про ‘за (вместо)’ и т. д. (Потебня, 1881, с. 12).
Одно из таких слов — прямь, того же корня, что греческое πρόμος ‘передний, головной’ или некоторые германские со значением ‘передний, дальнейший’. В древнерусских текстах прямь значит ‘около, перед’; еще сохраняет свое значение, но уже испытывает давление со стороны слова передъ / прѣдъ. В древнейших переводах на славянский язык «прямо мнѣ» соответствует выражению «противу мнѣ», а в некоторых списках и «прѣдъ мною» (Евсеев, 1905, с. 142). У игумена Даниила в «Хождении» сказано: «И отъ востока лиць на стѣнѣ написано есть мусиею (мозаикой) Христосъ на крестѣ распять, хитро и дивно, прямъ яко живъ и вболѣ и возвыше, яко же былъ тогда» (Игум. Даниил., с. 20-21). Выделенное слово переводят «прямо как живой» (ПЛДР, 1980, с. 161), что неверно. Прямъ или прямъ в XII в. значило ‘непосредственно, без промежуточных степеней’ или ‘расположенный напротив’. Чисто пространственное безоценочное наречие (СлРЯ, 21, с. 27-28). То же и в загадочном тексте «Вопрошания Кирика» XII в.: «А зерно горющное прямь, рече, синапръ» (Кирик, с. 30), т. е. «а горчичное зерно, сказал (он), определенно горчица» (использовано греческое слово σίναπι).
Затем мы видим, что предмет растянут в пространстве, у него бока, или стороны. Русское слово сторона отличается от славянизма страна; сторона у предмета, страна у самого пространства. Да и само по себе пространство — то, что развертывается «по сторонам». Однокоренные этим словам — просторъ, простереть, а в глубокой древности к тому же корню восходили στέρνον ‘грудь, плоскость’ и древнегерманское слово stirna ‘лоб’. Оказывается, «сторона» не правая-левая у предмета, который я рассматриваю в XI в., а «лицевая сторона», половина, которая имеет свою плоскость с распространением в разные стороны. Человек встречает все лицом к лицу — в лоб, ему некогда озираться по сторонам. Таково было древнее представление о «стороне»: всё налицо под моим взглядом.
Слово бокъ также отличалось в значении от современного; это просто ‘палка, крюк, клюка’ или что-то вроде того. «Руки в боки» — передача исходного образа, который предполагает некие «клюки» с обеих сторон (человека).
Того, что сзади, не видно. Задняя сторона человека — вид со спины; задняя находится в конце, задница — наследство, которое наследник получит по-зад-и своего благодетеля, как остаток его богатства, после него. Задъ — ‘прочь, в сторону’, а вовсе не однозначно ‘назад’. Скорее ‘задняя сторона’, например тылы войска или обратный проезд (СлРЯ, 5, с. 177). И здесь пространственное размещение передается словом с исходным значением движения. «И цесарь, приемъ слово и задняя испыташа, истины искаше» (Флавий, с. 230) — получил известие и под его углом зрения рассмотрел все последние события.
Впрочем, здесь, как и обычно в древности, присутствует вариантность в обозначении одного и того же. Конкретные различия определяются частным характером положений размещенного в пространстве конкретного предмета. В «Шестодневе» Иоанна Экзарха мы находим противопоставление «передняя часть» — «задняя часть» (например, «задняя часть» «есть оплещие» (Шестоднев, л. 219б); в чем-то может быть лѣвый или дѣсный бокъ, хотя обычно упоминаются лѣвая и дѣсная сторона; полуденная или северная — тоже сторона, но нет, например, «задней» стороны. Сторона связана с пространством, как и рука — но уже по отношению к человеку (как и бокъ), тогда как часть вполне предметна и представляет не направление, а вещь.
Важность передачи именно направления движения вызывала необходимость в появлении новых речений — по мере того как старые становились обозначением сторон неподвижной «точки в пространстве» или, наоборот, развивали из себя значение времени. Ведь движение происходит не только в пространстве, но и во времени. Слова передний и прежний одного корня. Появляются десятки обозначений, связанных с идеей пространственного перемещения.
О-пять или въс-пять — в сторону своих пяток, ‘назад’, а следовательно, и ‘снова’. В древнерусском переводе «Пандектов Никона» «въз[в]рати абье (тотчас) назадъ славу едину» (Пандекты, л. 336 об). — в болгарском уже опять. Слово снова — очень позднее образование, в древнерусском языке его нет. Слишком отвлеченное и притом чисто временное указание на возвращение вспять.
Разнообразие оттенков перемежающихся «переда — зада» поразительно. Имеются слова, сегодня уже никак не связанные с обозначением пространственных характеристик. Например, слово прокъ как про-къ, т. е. ‘обращенный вперед’; ср. по-перекъ кз *per-kos. В русских говорах прок значит ‘на следующий год’, т. е. вперед, а впрок ‘навсегда’; древнерусское слово прокъ — ‘остаток на будущее’, отсюда и впрок, и прочь, и прочий ‘каждый, любой’, и даже определение прочный, которое совершенно изменило свое значение: ‘другой’ → ‘следующий’ → ‘будущий’ → ‘постоянный’ (с 1450 г.) → ‘крепкий’ (Материалы, III, с. 1606).
Кроме того, у каждого предмета есть край, которым оканчивается любая сторона. Но этим словом обозначался либо берег, либо конец чего-либо. Само слово коньць происходит от слова конъ ‘край — начало или конец (предмета)’. Конъ и край ограничивают предмет в пространстве, но отчасти и во времени, если время понимается как продолжение пространства.
Коньць и край различаются. Может быть «страна конечная» (там же, л. 52 об.), но сторона крайняя не встречается. Говоря о земле «ей нѣлзѣ се преклонити никако же съ своихъ коньць — якоже и иже къ небеси краи суть, то равно отстояние имать всуду» (Шестоднев, л. 52), Иоанн Экзарх утверждает, что края являются крайними (последними), и не всегда совпадают с концами — границами. Козма Индикоплов полагает также, что «конець имать миръ», а рай расположен там, «идѣже и краи небо... краемъ земли всяко совъкупляемо» (Козма, с. 48, 50). Районы древнего Новгорода — конци, размещенные по окружности от центра и в отношении к центру. Краи в развернутой линии — не конец; так, войско перед боем определяется словом рука (полк правой или левой руки). Дружинники «конець копия въскоръмлени» (Сл. Игоря) — обнаженным острием. Конец всегда остр, край — широк. В комментарии к тексту Д. С. Лихачев (1950, с. 383) отметил, что слово конець в древнерусском языке значил не только ‘окончание’, но и ‘оконечность’ (границу), по смыслу же выражения «копие преломити конець поля Половецкаго» это есть «ближайшая к Руси оконечность Половецкой земли, т. е. ее