начало».
Слова начало и коньць общего корня, но начало связано с развитием действия (на это указывает древний суффикс), а конец осложнен уменьшительным суффиксом со значением малой ничтожности — обозначает не столь уж и важный результат действия.
Проблема начал и концов имеет особое значение в любом мировосприятии, для всякой культуры. Христианство маркирует конец, язычество — начало; в зависимости от ценности того или иного факта, он характеризуется именно такими словами. Хотя бы для того, чтобы отчуждать себя от бесовского царства, в котором «ни начала ни конца» нет, и от небес, где, напротив, всё пребывает в вечности, но пространства отсутствуют вовсе. «Иисус сказал: “Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале, и он познает конец, и он не вкусит смерти”» (Ев. от Фомы; Трофимова, 1972, с. 372). Так Иоанн Экзарх, повторяя слова Иоанна Дамаскина, замечает: «Да не вѣсть, откуду ли есть начатокъ, где ли е(сть) коньчалъ, нъ иже и есть очьрталъ, то не може рещи без начала и бес конца» (Шестоднев, л. 3 об.).
Оставим в стороне другие слова, некогда имевшие столь же конкретные и узкие (видовые) значения ‘край’. Они исчезли. Слово узгъ еще употребляется в славянских переводах кормчих книг («оставшюся частью узгу свяжет нозѣ» — Материалы, III, с. 1169).
Столь же древними являются более точные определения предмета в пространстве: верх — низ, широкий — узкий, малый — великий, глубокий — высокий, короткий — долгий ‘длинный’ и др. Во всех индоевропейских языках соответствующие словесные корни передавали одно и то же значение, например: узкий ‘сдавленный’, широкий ‘открытый’, глубокий ‘выдолбленный’ и т. д. как результат действия человеческой рукой, с помощью которой и производились замеры пространства. Все эти слова не связаны с обозначением времени, поскольку они указывали не расположение предмета в пространстве, а только его качества. Для временных «размеров» стали использовать другие слова, иногда замещая их «пространственными». Когда для обозначения «длинного» времени стали использовать слово долгий, для предметного обозначения взяли новое — длиньный.
То же случилось и с другими словами, уточняющими качество объекта.
Например, древнее слово со значением ‘круглый’ сохранилось лишь для обозначения пространственных границ: обьлъ. Небесная сфера — обьла, облы столбы и т. д. Наша вобла именуется тем же словом. Когда же из пространственных обозначений стали выделяться временные, потребовалось новое слово, способное обозначить «круглое время». Это слово — кругъ, заимствованное у германцев в начале новой эры. Но в текстах XI в. значения слов облъ и круглъ уже смешивались, хотя древнерусские книжники добросовестно старались противопоставлять их друг другу. У Иоанна Экзарха в X в. одновременно может быть «обло и кругловато тѣло небесное» (Шестоднев, л. 48), причем «на облѣ и круговатѣ тѣлеси» жидкости не стекают (там же, л. 42); само небо — обло (там же, л. 48 об.), оно — «всего бо облааго круга образъ» (там же, л. 53 об.). Круг может быть облѣи больше или меньше (там же, л. 54 об.), так что степень округлости — величина непостоянная. Как у концов есть края, так и у круга — облость. Более того, «аще ли обьло есть, то коньца не имать; еже бо всуду обло ес(ть), то где ему коньць?» (там же, л. 153 об.). Круг можно очертить, облый контура не имеет. Так и земля не стоит на одном месте, «нъ кругомъ грядеть» (там же, л. 123 об.), ходит по кругу. Облое телесно, круг — идеален; круг — кольцо, имеющее «облую» форму (из *ob-vьlъ). Человек может видеть «кругомъ грядуще вьсе, кругу бо очрьтену ему» (там же, л. 3 об.). У всякого тела «облые и тѣлесные круги» (там же, л. 107). У Козмы Индикоплова «камень облъ» противопоставлен «кругловидну небеси»: «круголъ образъ поразумѣваяше имѣющь небо» (Козма, с. 61, 52, 41).
В целом можно сказать, что древнерусская система не вырабатывает еще терминов родового смысла, гиперонимов из числа наличных, конкретных по смыслу слов. Пространственная характеристика как бы исходит из самого предмета, определяясь его собственными качествами. Гиперонимы не развиваются и потому, что в условиях символического мышления слова получают переносные значения, иногда используя их и терминологически. «Обельный холопъ» — полный, т. е. «круглый холоп» в своем бесправном житии. Сравнив с современными нам переносными значениями типа «круглый год» или «круглый стол», мы увидим отличие от древнерусских типов семантического переноса.
Средневековая метонимия использовала обозначения материальной (обл- — округлость), а современнная метафора пользуется идеальной (круг- — окружность) стороной одной и той же пространственной характеристики. Ни в том, ни в другом случае нет связи с возможными другими обозначениями окружности-округлости (например, со словом *banь ‘выпукло-вогнутая окружность’; ср. слово банка).
Предпочтение только двух слов со специализированными значениями показывает, что древнерусские обозначения развиваются в сторону гиперонима, но роль слова с родовым значением там исполняет одно из слов с одновременным видовым значением. Как, собственно, и должно было быть до XVII в.
Предлоги, расширенные предметным распространителем -d-, могли обобщенно представать как имена, сохраняя при этом некоторое предложное (местное) значение. Не все предлоги, но некоторые из них, и важно, какие именно: пере-дъ, за-дъ, по-дъ (под печи); на-дъ не стало именем. Как субстанция вещи воспринимались только три плоскости: передняя часть, задняя часть и нижняя часть, которая также отличается от пустот, описываемых с помощью конкретнозначимых слов типа дупа (дупина ‘отверстие’, ср. дупло), юдоль, тьло, дъно и др. Направление вверх не опредмечено (не овеществлено) именно как направленность движения или хотя бы его идеальной формы — взгляда. Незамкнутость верха носит сакральный характер, своим словесным покровом человек оберегает себя от бездны, с тылу и на всякий случай — щитом — спереди. Вверх он растет. Он растет и куполами храмов, и сказочными присловьями. В качестве приставки при глаголах стали использовать слово низ- (низ-вергнуть, с-низ-ойти и пр.), и только его; ни вверх, ни назад, ни вперед сокрушительное движение не направлено. «Голое», свободное от дополнительных оттенков смысла движение направлено вниз; движение вперед и вверх обозначено как у-стремл-енность: стрѣмиглавь как сломя голову — вперед, или как заломив шапку — вверх. Стрьмь — ‘прямо’ и до полной завершенности ‘совершенно’.
Важно, что у славян главенствует идея «верха», не совмещенная с идеей «переда». Иоанн Экзарх тщательно описывает человеческую голову; она имеет три части — спереди тѣмя, сзади тылъ (за-тыл-ок), посреди връхъ, причем «верх» «и скрание (висок, щека) зовуть, еже есть лобъ» (Шестоднев, л. 213). То, что расположено до темени — лице, «между бо обою очию ес(ть) чело», а «задняя часть» шеи — оплещие. Поскольку существуют еще «горнии връхове, обрастоше дрѣвомъ» (там же, л. 102б), а также другие, весьма конкретные обозначения верхушки, темени, кровли, куполов и т. д. (СлРЯ, 2, с. 100-102), ясно, что на слове верх Средневековье развивает и вырабатывает логически точные родовидовые отношения, выражая их в языке. В данном случае родовые понятия о пространстве формировались наряду с выделением временных характеристик движения и действия.
Истиной пространства является время; так пространство становится временем.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель
Долгое сохранение синкретизма пространственно-временных отношений в значениях слов пространственной ориентации наталкивает на мысль: не воспринимали ли славяне мир в предметном единстве всех его координат?
Такое предположение высказано; но объемное представление пространства предполагает и пространство — «четырехмерное, а не трехмерное» (Рыбаков, 1987, с. 556). В основе четырехчастной композиции лежит не круг, а крест, направленный на все четыре стороны. На форме складня 1412 г. Б. А. Рыбаков показал развертку такого «древнерусского пространства»:
Высоту и глубину, но также широту и длину (долготу) человек отсчитывал от себя, тем самым поставив себя в центр объема. Всё во-круг становилось о-крест него, составляло о-крест-ности пере-крест-ка, на котором находился он сам.
Крест, символ христиан, о четырех концах, и в «Богословии» Иоанна Экзарха (Богословие, с. 254) определенно сказано, что у креста имеются высота, глубость, длъгость и ширость, но самое важное в нем — это средоточие центра, от которого ведется счет: «середьнее с гвоздьмь»! В «Шестодневе» описываются не сакральные, а бытовые вещи; они трехмерны, отличаются «и мѣстьною длъгостию, и шириною, и глубиною» (Шестоднев, л. 69 об.). У них нет высоты. Даже тело человека «натрое растоящися, рекъше яже имать длъгость и ширость и глубость, еже есть тълъстина» (Богословие, с. 190 и сл.). В переводе «Диалектики» Иоанна Дамаскина (один из источников Иоанна Экзарха) сказано, что тело «имать три растояния: длъготу, широту, глъбость, рекше дебелость» (Богословие, с. 160). Толщина, или дебелость представлена как одно из частных (вещных) проявлений глубины.
Ширина, широта, ширость — признак пространства, простора. Поэтому в переносном значении можно сказать о широте моря, богатства и т. д., можно также ширятися ‘носиться (по пространству)’, «яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся», реять в полете; в русских говорах широй ‘чистый, открытый’; «чистое поле» — открытый простор.
Длина, длъгость