Такое понимание времени в романе американского фантаста, приписанное инопланетянину, есть, по существу, современное представление о времени как родовой категории, охватывающей всякую, всю, вечную последовательность и длительность.
Однако именно таким образом и воспринимал время древний и средневековый человек. Время (веремя) — собирательный термин для обозначения всех видов длительности, и законченной, и длящейся, и вечной. Время — ‘вертун’, *vert-men — того же корня, что глагол вертеть. Время не уходит, но оно возвращается. Оно и то же и не то же. Оно во многом создание культуры, потому что связано с ощущением времени. Память возвращает прошедшее, а фантазии рисуют будущее. Давно замечено, что исходный Логос в сознании человека разделился на имя и глагол, чтобы тем самым точнее и определенней выражать идею места (имя) и идею времени (глагол); а это показывает, что когда-то время осознавалось как пространство, и во многих древних языках сохранились следы такого совпадения времени и пространства (Мюллер, 1887, с. 241). Что такое древнеславянские и древнерусские глагольные времена, как не тщательно распределенная в пространстве последовательность событий?
А суффиксы имен по происхождению все пространственного значения, точно так же, как глагольные суффиксы по происхождению временного значения. Существовало множество «наивных» средств разграничения имен и глаголов, необходимых в устной речи, и многие из них сохранились в виде остатков. Например, чередование долгих и кратких гласных в корне слова. Через категории и формы родного языка происходило то, что психологи понимали как «рост инстинкта времени», включающего «психологические часы», а историки культуры называют «процессом постепенной субьективации времени по мере его абстрагирования» (Стеблин-Каменский, 1976, с. 54).
В самом общем виде представления о времени, свойственные Средневековью, можно описать в трех равнозначных оппозициях, так или иначе отраженных в сознании или в деятельности средневекового человека. Эти представления могли бы запутать его, если бы не язык, многозначностью своих терминов ловко ускользавший от психологических ловушек, в которые ставило обывателя смешение типов и функций категории «время».
Первое двоение связано с противопоставлением реального, вещного времени, которое существует объективно в наличности изменчивого предметного мира (а), и субъективного, схваченного в сознании простым ощущением изменчивости самого субъекта: вот я юн — а вот уже стар (б). Противопоставление основано на количественных различиях чисто вещественных отношений, следовательно, чисто пространственно; даже основная единица измерения — день — есть двушаговые перемещения: день — ночь, день — ночь... Форма движения такого времени — повторяющиеся циклы, скольжение по кругу; как заметил А. Ф. Лосев, при таком восприятии времен оно одновременно и динамично, и статично (возвращение на исходную точку, конец — он же и начало). Такое, по существу языческое, представление о времени известно Древней Руси до XIV в.
Второе двоение основано на качественных различиях и потому представлено как движение по вертикали: конкретно бытовое время (в) противопоставлено сакральному, всеобъемлющему в своей полноте и статичности (г). Важнее, особенно для христианина, освященное — сакральное время (Гуревич, 1972; 1981), оно направлено от настоящего в будущее — совершенно немыслимая для древности ситуация, которая порождает и развивает идею будущего времени («языческое время» направлено от настоящего к прошлому: предки, деды и т. д.). Новое представление о времени в Европе развивается с XIII в., и основано оно на некоторых утверждениях Аристотеля. Но гораздо раньше, в V в., блаженный Августин различал время как память человека (г) и время мира, время с миром и в миру (в): «если бы вещи были неподвижны, то не было бы и времени» (Майоров, 1979, с. 292). Время, говорит Аристотель, бесконечно уходит в прошлое и в будущее, но время имеет и конец — он в середине, там, где «теперь», что, собственно, и не есть время, а только точка отсчета времени: она начало будущего и конец прошедшего, так что время по-прежнему воспринимается как круг, хотя для самого Аристотеля это не круг, а цикл; точка «теперь» есть конец одного времени и начало другого (Аристотель, 1939, 3, с. 179 и сл.). Именно таким описывает соотношение времен Иоанн Экзарх, следуя в этом своим византийским источникам (Колесов, 2002, с. 292-294). Не без влияния его «Шестоднева» подобное представление о временах развивается и на Руси, сначала на уровне заимствованных формул речи, которые всё умножаются числом (типа «глубокая страсть» или «нижнее время»).
С XV в. такое представление о времени распространяется, и даже в языке появляется множество словесных и грамматических форм, которые помогают разграничить различные степени этого качества — времени. Мы рассмотрим их подробнее, когда коснемся основной единицы данного членения — годъ; годное или угодное время.
Третье двоение как бы совмещает количественные и качественные характеристики времени, представляя их энергией движения во времени (д) или жизненной силой в вечности (е). На текстах переводной «Диоптры» такое понимание времен описал Г. М. Прохоров (1987, с. 73-86). «Самодвижущее время» становится временем векторным, поскольку, как полагали наследовавшие эту точку зрения славянофилы, время есть сила в ее развитии (в сознании это метафорическая связь элементов), тогда как пространство — сила в ее сочетаниях (метонимические связи) (Хомяков, 1905, I, с. 325). Эта энергия необратимого действия уже далеко отходит от замкнутых и оцепенелых схем и круга и вертикали; она порождает новые времена и исполняет все сроки. Если в пределах первого двоения особенно богата система прошедших глагольных времен, а во втором — настоящего времени, теперь из туманных модальностей пожеланий-приказов сгущается идея будущего времени. Всё это будет показано на примерах, а сейчас заметим, что основной единицей данного двоения являлось слово вѣкъ — сила и мощь. Вѣкъ — это значит ‘всегда’: «вечности не будет, вечности не было, а вечность есть» (Гегель 2, с. 54), она всегда осуществляется в настоящем времени. В славянском переводе «Ареопагитик» сказано: «и въистину вѣкъ, понеже иже присно сый, самъ истъ, тѣмже и вѣкъ глаголется» (Ареопагит, с. 402) — поскольку, всегда существуя, [Бог] сам всегда в себе пребывает, — это и есть вечность. А то, что «въ умныхъ (мысленно) вѣкъ, се есть чювьственыхъ лѣто» (там же, л. 518); оно преходяще — мирское время.
Вечность предстает как время, еще неделимо единое, противоположное «вертуну», и различие между определениями временной и временный хорошо передает это различие. «Повесть времянныхъ лѣтъ» — рассказ о проходящих годах жизни, «временных» — непостоянных, а не преходящих (Звездова, 1996, с. 31).
Три типа двоений-оппозиций отражают присущее средневековому «реализму» соотношение земного и небесного, вещи и идеи; двоения передают некое ветвление признаков в их количественном, качественном и энергийном измерении:
Объективное время ане имеет связи с сознанием б, которое оценивает время в ви д и понимает его в д и е.
Первое двоение представляет момент, когда на основе восприятия движения в пространстве возникает общая идея времени; второе двоение приводит к идее условий и связей, определяемых действием времени; третье двоение, всё больше удаляясь от вещного мира, создает идеально отвлеченные понятия о времени как категории. Вечное определяет вещное, поэтому познание основано на этической оценке и вытекает из нее. Древнерусское представление о времени еще целиком вещно, средневековое время — словесная сила, современное время — это идея вечного. «Русский всё смотрит в вечность, — говорил Василий Розанов, — подай ему “вечность”». В последовательности осознания времени проявляется становление европейской ментальности; например, «измерения времени — настоящего, будущего и прошедшего — это становление внешности как таковой» (Гегель 2, с. 56), сознание накладывает на реальность времени свои пограничные знаки. Историк утверждает, что «средневековое время отличалось от циклического времени древности и локального времени Нового времени» (Кузнецов, 1979, с. 88). В апокрифе «Хождение Богородицы по мукам» и в хождениях древнерусских паломников представлены разные «времена», но они близки по своему характеру, потому что одинаково являются цельными и не дробятся на составы и моменты. Они заряжены энергией действия — мощью в одном случае, и силой — в другом. И только на протяжении XVII в., а особенно в XVIII в. развивается идея предела времени (как и пространства), т. е. его членение с приближением к точке и к мгновению (там же, с. 114). День и год не измельчились в порошинки моментов, однако максимумы «веков» потребовали введения минимальных мгновений.
Конечно, это чистая схема, основанная на реконструкции. Вдобавок, в одно и то же время люди исповедовали различные взгляды на время — как прагматично деятельные (а = б), как этически ценностные (в = г) или как логически понятные (д = е). Двоения же абсолютны и не изменялись во времени, потому что они эквиполентны (равнозначны); отсутствие противочлена уничтожило бы противопоставление в относительности его частей, а это значит, что исчезло бы о-со-знание времени. Но само по себе ветвление неустойчиво в главном, оно как бы аналитически представляет то, что в Средневековье существовало как цельность общего — как символ.
Определим приблизительные границы этого целого, например, на его представлении в древнерусских текстах (Лихачев, 1967). Время здесь — соотнесенность событий, причем вневременное — столь же важный элемент повествования, что и время. «Иначе говоря, в фольклоре нет временной перспективы, определяемой личностью автора, — так же точно, как в средневековом искусстве нет пространственной перспективы, определяемой положением неподвижного глаза художника, наблюдающего за натурой. И тут и там отсутствие перспективы определяется отсутствием личности творца, как бы находящегося в тесном и стабильном слиянии со своим произведением» (там же, с. 243). Слиянность автора с его творением сродни неотчужденности средневекового человека от его природной среды: это не