Настоящий как истинный, подлинный, естественный в данном положении вещей понимается только с XVI в. (также и в значении ‘главный’).
Прошедшего нет, будущее — не наступило. Настоящее есть бесконечно малая точка соприкосновения несуществующего прошедшего с несуществующим будущим. Время за нами, время перед нами, при нас его нет.
Лев Толстой
История глагольных форм и личного местоимения покажет нам развитие представлений о времени в той мере, как они оформлялись в языке.
В современном русском языке момент речи и личная точка говорящего определяют последовательность времен: прошедшее — настоящее — будущее. Эти времена не равноценны, поскольку субъективное время лица и объективный момент самого действия (выражается категорией вида) не сопрягаются в высказывании безусловно. В пределах «настоящего» времени действие длится, но не завершается: делал-сделал — делаю-сделаю — буду делать. Простое будущее по личной форме глагола совпадает с настоящим временем, и это естественно, потому что настоящее время — время настающее; это одно и то же время в отношении к реальному действию, но разные «времена» в отношении к их оценке говорящим.
Различие между глагольными временами состоит в противопоставлении рода и лица. В прошедшем времени есть родовые обозначения действующего лица, но отсутствует указание на само лицо; в настоящем и будущем важно указать действующее лицо, тут действуют или будут действовать, тогда как родовые различия малосущественны:
делал / сделал
делала / сделала
делало / сделало
делаю
делаешь
делает
сделаю
сделаешь
сделает
Настающее и настоящее и здесь совпадают формально, доказывая свою родственность в прошлом.
Но не случайно сказал когда-то о русском глаголе один из славянофилов, Константин Аксаков: «Время прошедшее не есть действие, а время настоящее не есть время». Типично русское представление о «наполненном» времени. Современные формы прошедшего времени — остатки древнего перфекта (язъ есмь дѣлалъ); значение же перфекта состоит в обозначении результатов прошлого действия («сделавший») для настоящего (есмь). Древнерусское прошедшее время выражало признак результата, а не само действие, и было направлено точкой зрения говорящего. Объективное время прошлого описывается субъективно от момента речи. Антропоцентризм подобных выражений налицо.
Отличие от средневекового человека также заметно: тот оценивал реальное время событий, не накладывая на него своих оценок.
Третье отличие касается категории лица. Форма 1-го лица даже произношением, в устной речи, у большинства глагольных основ выделена, противопоставляясь формам 2-го и 3-го лица: бегу — бежишь, бежит, люблю — любишь, любит и т. д. Лицо говорящего, который определяет удобный ему момент речи, четко выделяется на фоне других лиц. Важность формы 1-го лица подтверждается и тем, что с ее помощью (при опущенном личном местоимении) образуются определенно-личные предложения: «Думаю, завтра смогу». Формы 2-го и 3-го лица образуют неопределенно-личные («тише едешь — дальше будешь») и обобщенно-личные («цыплят по осени считают»). Чем ближе к идее «третьего» лица, тем отвлеченнее (обобщеннее) идея действия, направленного либо лицом слушающим (2), либо лицом, о котором речь (3).
Существуют и другие отличия между этими категориями и формами, но уже и указанных достаточно для некоторых утверждений.
Утверждения таковы.
Лицо говорящего, 1-е лицо, определяет момент речи и исходную точку высказывания. Соответствующие формы отмечены особыми признаками, благодаря которым такие формы не могут затеряться в потоке высказывания.
Углубляясь же в прошлое, мы увидим, как постепенно исчезают категории и формы, с помощью которых сегодня мы выражаем идею отвлеченного времени в нашем субъективном личном представлении. Да и сама идея как бы тускнеет, все больше овеществляясь в конкретности связанного с нею действия. Действие казалось важнее точки зрения о нем, так можно было бы определить отличие древнерусских представлений о времени от современных нам. Вещь важнее идеи вещи.
Изменение в характере выражения времени обусловило многие преобразования в языке.
Категория глагольного вида сложилась, распространяясь лишь на отдельные смысловые группы слов (глаголы действия, движения и другие конкретные по смыслу) только к концу XVII в. Это значит, что до XVII в. идея будущего времени не получила еще окончательно должного оформления как категория языка. Модальности выражения сохранялись, и особенно в разговорном народном языке: «буду делати», «стану делати», «хочу делати», «начну делати», «имею делати», да и просто: «Иду косить!».
Момент настоящего был способен длиться, но мог и закончиться тут же, сразу. Чтобы подчеркнуть особую длительность действия, в состав глагольной основы стали включать суффиксы типа -ыва- (подѣлывати). Вместо видовых различий глагольные основы стали выражать различные способы действия, и каждая глагольная основа может варьировать в широких пределах. Обозначение действия и его оценка формально разошлись и теперь представлены в виде самостоятельных глагольных категорий: времени и вида. Способы действия выделяются как специальные семантические группы слов.
Таков был взгляд на мир в древности: глагольная форма выражала действие в его самодостаточности, и вещь и действие диктовали человеку свою особую важность. Не мысль человека направляла движение времени, но времена и вещи жили в собственных своих измерениях. Можно вернуться к образу иконы; как и на ней, в высказывании не точка зрения наблюдателя создает перспективу (прямую), а каждый предмет и самое малое движение независимо от остальных надвигается на наблюдателя своим реальным признаком (обратная перспектива).
То же и в отношении прошедших времен. Форм прошедшего времени было множество: аорист, имперфект, два перфекта и составные сложные формы, так или иначе обозначавшие прошлое действие в отношении к другим действиям в прошлом. Правила последовательности времен располагали формами действия в зависимости от других действий и в соответствии с тем, как они протекали в реальности. Мы уже заметили, что это даже не «время» в современном нам понятии, а скорее пространство прошлого, в котором каждое действие находит свое место (как в рассказе о злодеяниях Святополка).
Прошлое казалось более важным, чем будущее, в прошлом находится корень жизни. Время сакральное, вечное, и профанное, бытовое, также строго выделяются. Аорист становится выражением идеального времени потому, что в повествовании это чистая глагольная основа, во многих формах не осложненная никакими суффиксами. Между двумя представлениями о времени, в сущности, исчезает граница. В древнерусском «нет времен», поскольку их наличие перекрыто пространством вещей в их изменениях-действиях. В современном языке также «нет времен», поскольку понятие о реальном времени перекрыто субъективным впечатлением о временах.
Всегда приходится пользоваться добавочными словами, которые помогают точнее ориентироваться во времени. Не только в глагольных формах отрабатывалось представление о текучем векторном времени. Особенно важны наречные формы — определения к глаголу.
«То, что прошло — это вечор, он был вчера; то, что будет — это утро, навстречу которому идет сегодняшний день, поэтому мы говорим — завтра» (от сочетания за-утра), — писал Ф. И. Буслаев. Когда мы находимся в движении — настоящего нет, хотя имеются формы его выражения, постоянно изменяющиеся. По отношению к сего-дня это дьнь сь, как наречие днесь; вовсе не сегодня, а ‘этот день’, самый близкий по времени, только этот, сей, у которого было вчера, у каждого днесь свое вчера. Чувствуется привкус древнего ощущения в кружении времен. Сегодня — это обобщенное и отвлеченное от конкретности действий днесь, уже не связанное с этим именно днем. Сегодня возникло достаточно рано, на это указывает изменение форм сочетания. Имя существительное дьнь переходило из одной парадигмы в другую, изменяя форму родительного падежа; изменялась и форма наречного сочетания: сего дне → сего дни → сегодня (с XIII в.).
Вечер был вчера и уже завершился на днесь; сегодня имеет продолжение в будущем — это утро, навстречу которому идет сегодня. Поэтому мы говорим завтра, а оно придет за утром, в той единственной последовательности, которой и полагается быть в пространстве времен. Завтра появилось с XVI в., но исходная форма заутра тоже могла употребляться в значении ‘завтра’. «Не дѣите мене днесь, а заутра поиду из города» (Новг. лет., 1216 г.) — «не трогайте меня в этот день, а назавтра я и сам уйду».
Вчера и завтра очень тесно связаны с исходным значением своих корней, и по многим текстам видно, что в совместном употреблении они могли обходиться без использования соединяющих их днесь или сегодня. Вот описание сговора в XIV в.: «Не хожаше зять по невѣсту, но приводяху вечеръ, а заутра приношаху по ней, что вдадуче»: приводили невесту в дом к жениху, и только назавтра приносили приданое.
Попарные формулы выстроились в общую последовательность времен по типу того, как это происходило и с выражением категории времени у глагола, и теперь у нас представлена трехчленная формула, появлением которой мы обязаны средневековому принципу градуальности: вчера — сегодня — завтра.
Тогда — теперь — потом.
Тогда и по форме очень древнее слово, как и должно быть: ведь это указание на прошлое.