Теперь из то-пьрво ‘то первое, начальное’, и значило оно все, что угодно: и ‘только что’, и ‘тогда’, и ‘теперь’. Впервые топерь стало современной формой теперь в тексте Ипатьевской летописи под 1172 г., сменив неопределенное по смыслу наречие ныне («то перво полкъ идеть назадѣ»). В «Повести временных лет» рассказывается о крещении князя Владимира в Корсуни в 988 г. Владимир ослеп по Божьему изволению, и крещение должно было его «оздравити»; и как только епископ возложил на князя руки — «абье (тотчас) прозрѣ», испытав «напрасное (моментальное) ицѣление; и прослави Бога, рекъ: “То перво увидѣхъ Бога истиньнаго!”». Наречие сохраняет здесь значение исконного сочетания слов — ‘впервые’, и вместе с тем — ‘сейчас’. Символическое толкование глаголов вѣдѣти и видѣти в их взаимных отношениях в этом рассказе очевидно. Нелишне добавить, что и сочетание то пьрво восходит к выражению въ то пьрво ‘тогда’ (Материалы, 2, с. 1768). Тексты ХІ-ХІІ вв. дают значение ‘только что’: в той же Ипатьевской летописи под 1114 г., а еще раньше в древнерусском переводе «Жития Андрея Юродивого», о герое которого сказано, что был он настолько юн, что имел «брадицю то пьрво възникающю» (только-только обозначилась бородка) (Материалы, III, с. 950). По-видимому, новое значение ‘сейчас’ у наречия развивается постепенно и окончательно оформляется уже в измененной форме: то пьрво → топерь → теперь (последнее по фонетическим основаниям не могло возникнуть ранее конца XII в.). Таким образом, последовательность развития значений такова: ‘тогда’ → ‘только что’ → ‘теперь’. Движение смысла знаменует перенос от прошлого через момент наступившего в настоящее время. Прошедшее время отступает в сферу настоящего, но о будущем речи еще нет.
Что же касается формы по-томь, уже сочетание предлога с косвенной формой местоимения указывает на то, что наречие возникло не ранее XIV в., во всяком случае, тогда уже встречается слово потомки.
В древнеславянском и в древнерусском понятие о потомках передавалось словом внукъ (внуци Дажьбожи), т. е. конкретно как по-следующие по-колен-ия.
Во многих индоевропейских языках, как и в древнерусском, действует мысленная модель размещения во времени и в пространстве — «переднее в пространстве — прошлое во времени». То, что было прежде, — впереди (один и тот же словесный корень). В древнерусских текстах это наглядно представлено. В прямой перспективе — время, в обратной — пространство, для одного и того же движения. Пространство — прежде, время — потом.
Так постепенно идея будущего входит в языковое сознание, неся с собой новые перспективы для развития мышления. Прежде всего, древние представления о последних временах как конце целой цепи событий должны были разрушиться, потому что будущее по идее бесконечно. Именно это и было важно в передаче древних модальных «пожеланий»: они нескончаемы! Признав бесконечность будущего, тем самым мы предполагаем и бесконечную глубину прошлого: все, что вообще было в прошлом, оказывалось прошлым разной степени древности. Так чисто пространственная теснота системы прошедших времен обретает свою перспективу — после чего исчезает необходимость в столь тщательном определении каждого места в прошлом. Система прошедших времен сжимается до единственной формы, до прежнего перфекта, который утратил связку: язъ есмь пришьдлъ → яз пришьлъ → я пришел — к тебе с приветом...
Графически, на плоскости листа, все описанные изменения можно представить довольно точно. Круг времен разворачивается в векторную линию, это происходит на протяжении всего Средневековья; взаимная зависимость форм в их изменениях видна определенно:
Самое выразительное в преобразованиях: последовательное отстранение, отчуждение, отступление от настоящего времени «назад», к прошлому; прошедшие времена становятся «материалом» изменений, той «вещью», которая испытывает давление со стороны «идеи» времен. В схеме стрелки внутри круга обозначают зависимость времен друг от друга по правилу последовательности времен. Снятие модальности «пожелания» происходит в пользу новой векторной линии, но не по прямой слева направо, а снизу вверх (верх не закрыт!), в движении мысли к идеально высокому. Происходит прямление «настоящего» в связи с включением «будущего» от точки перфекта. Исходный момент разрушения системы — именно распад перфекта, между прочим и потому, что формально он связан с настоящим временем. Но об этом шла уже речь, и нет смысла круговым движением мысли возвращаться к ней вновь.
Вместо этого соединим в общей схеме пространственные и временные символы традиционной славянской культуры в отношении к их ценностной ориентации. Она предстает в таком виде:
«Перевернутость» отношений по сравнению с современным распределением сторон объясняется точкой зрения от природной реальности, от «вещи», а не от личности, которая оценивает тот или иной символический контекст. Символ невозможно оценить: он столь же реален, как и сама жизнь.
При постепенном освобождении от предмета, при постепенном превращении предмета в качество мысль все еще опирается на предмет.
Константин Аксаков
Древнерусское представление о качестве описано еще в X в. и дано в переводах Иоанна Экзарха. Каждая вещь «качьство имуще естьствьное, рекше — свойство, имъ же ся отлучаетъ и отдѣляетъ» (Шестоднев, л. 70 об.). — Качество выделяет предмет из числа других предметов определенным — типичным — признаком; так, у огня — тепло, у воды — сырость и прохлада («студеность»), однако огонь не именуется теплотой, а вода студеностъю, они сохраняют свои имена: вода, огонь. Сами по себе качества не существуют, ибо «нѣлзѣ тому тако быти» (там же, л. 71), они всегда входят в состав вещи, являясь их признаком, огонь называется огнем, и только потом явлены его качества: он теплый и сухой (там же, л. 73). Бог сотворил каждый плод «и образы и качьствьными въкусы» (там же, л. 82 об.), и всё на свете обладает собственным качеством. Хотя вода — имя, но саму воду узнают не по слову, а по качеству воды, ибо вода «свое качьство, рекше студеньство — имать, и въздухъ — влагу, огнь же теплоту, нъ та акы пръвая стухия, сложенымъ по образу, глаголанному мыслию, видима суть» (там же, л. 89), ибо всё телесное познаваемо чувствами («подъпадающа чювству») по своим прирожденным качествам. Именно качества материализуют особность вещи («видима суть»), явленной в образе мысли:
«Слово и дело» совместно порождают и «образ мысли».
Постижение качеств состоит в выделении типичных признаков вещи («тела») через слово в его идеальном «образе», т. е. в мысли. Это позиция средневекового номиналиста, который исходит из цельности вещи и мысленно должен согласовать идею вещи с ее выражением в слове. Когда Святослав перед битвой при Доростоле (971 г.) клянется: «Да будемъ золоти яко золото!» (Лавр. лет., л. 87), — в его речи типичный признак золота не дан ни как цвет, ни как качество металла. Хотя это место переводят буквально, но с претензией («Да будем желты как золото!»), символический смысл воинской клятвы здесь заметен. Золото не только желтое, да и сравнивать себя с чистым золотом для Святослава было не свойственно.
В других книгах нашего исследования мы неоднократно касались свойственного Средневековью выделения типичного признака — качьства — в подвергнутой наблюдению «вещи».
Древнейшие цветообозначения конкретны, именем связаны со своим «телом»; вещь и ее качество воспринимаются равноценно как предметы, ибо «качество есть душа вещи» (Потебня, 1968, с. 23). Например, оттенки красного разбросаны вокруг: редька, русак, рдянь, руда, рысь... — все одного словесного корня, но в отношении к разным природным про-явлен-иям; также оттенки серого: дик, сив, зекр, модр, бус, голуб и пр. Типичный признак цвета выделяется из плоти самой «вещи». Скорость ящерки, борзость коня, быстрота речной стремнины, ясность сокола... — всё это частные обозначения скорости, связанные с типичными признаками именно (и только) ящерки, скакуна, реки, сокола и т. д. Добрый молодец и красна девица определяются одним и тем же признаком молодости (в существительном) и здоровья (в определении), но по-разному выражают свои родо-половые качьства. И так далее, не станем повторяться.
Подобные качества синкретичны, потому что они вбирают в себя все функционально важные свойства данной вещи. Так, цветообозначения одновременно содержат указание на силу (тон) как признак принадлежности вещи данному классу предметов (физически — разная длина световой волны), на яркость как свойство в отношении к свету (разное количество отраженного света) и как насыщенность уже обобщенного цвета (свобода от примесей белого — качество цвета). «Трехмерность цвета» еще не осознана в ее аналитических свойствах, может быть, потому, что и отвлеченность причины, качества и количества еще не выделена сознанием как отражение самостоятельных категорий.
После XV в. основным познавательным процессом становится выделение на словесном знаке содержания понятия, т. е. определение «идеи», а не самой вещи. Этот момент был описан как идеация признака на основе реального качества вещи (Колесов, 2002, с. 83-97, 239-243, 336-342, 406). Такова позиция средневекового «реалиста», который, отталкиваясь от имени-слова, пытается соединить идею вещи и саму вещь. Теоретические основания этого подхода к делу были заложены в переводных текстах «Ареопагитик».
Теперь происходило обобщение конкретных множеств в определенные родства, типы и классы. Мир собирается в группы предметов согласно сходствам и подобиям. Например, в названиях цвета все оттенки красного собираются в обозначении светлых и темных тонов (червоный и чермный), а затем по насыщенности (обобщаются в слове