ходили о контактах Павсания с персами, как предлогом для освобождения Византия от спартанского правителя. Никаких протестов со стороны Спарты не последовало.
Когда это произошло, точно неизвестно. Предлагают различные даты — от 477 до 470 г. Единственным серьезным основанием для более поздней датировки является сообщение Юстина-Трога (IX, 1, 3), что Павсаний сохранял господство над городом в течение семи лет, то есть с 477 по 471/470 г.[188]
Большинство ученых считают сообщение Юстина неприемлемым и полагают, что Павсаний на самом деле был изгнан не позже 476 г. Они уверены, что Юстин ошибся, неправильно поняв свой источник — Помпея Трога[189]. «Маловероятно, — пишет Дж. Лейзенби, — чтобы афиняне стали терпеть присутствие Павсания в Византии целых семь лет. Византий был жизненно важен для их контроля на пути в Черное море, и едва ли можно поверить, что они стали проявлять толерантность к спартанскому присутствию в этом стратегически важном городе»[190]. С. Я. Лурье также указывает на 476 г. как год взятия Византия Кимоном. По его словам, «афиняне не могли оставить этого ключа к хлебу в руках тирана Павсания и его тайных союзников-персов». Датировку Юстина С. Я. Лурье отвергает как несомненную путаницу и указывает, что это место в рукописи вообще испорчено[191].
Нам также кажется маловероятным сценарий, согласно которому Павсанию дали бы возможность целых семь лет находиться в Византии. В том не были заинтересованы прежде всего афиняне, уже обладавшие достаточной силой, чтобы освободить этот важный стратегический пункт от спартанского присутствия. Вероятнее всего, Кимон взял Византий в 476 г. Последовательность событий была примерно такой: «сначала афиняне во главе с Кимоном, сыном Мильтиада, осадив, захватили Эйон на Стримоне, который тогда еще был в руках мидян, и продали его жителей в рабство» (Thuc. I, 98, 1). Это был первый акт союзного флота уже под командованием Кимона. И только позже Кимон направился к Сесту и Византию, в том числе чтобы наконец освободить город от спартанского регента. К тому времени и усилиями афинской пропаганды, и неосторожным поведением самого Павсания, давшего немало поводов для резкой критики[192], реноме спартанца было таковым, что вполне оправдывало в глазах всех греков насильственные действия против него.
После изгнания из Византия Павсаний перебрался в Колоны (в Троаде)[193]. Выбор Колон в качестве возможного убежища был не случаен. Этот город располагался недалеко от Даскилия, резиденции сатрапа Артабаза, вне зоны афинского контроля. Макс Дункер в свое время высказал интересное, хотя и маловероятное предположение, что Колоны были даром Павсанию от Великого царя, как если бы тот уже находился в изгнании[194]. Он напомнил, что целый ряд крупных политических деятелей Греции, оказавшись в изгнании, стали правителями приморских греческих городов[195]. Это была принципиальная линия персидской политики — в многонациональной стране ставить наместниками отдельных областей и городов местных лидеров. В случае с греческими городами такими лидерами часто становились известные политики-эмигранты из материковой Греции. Если бы Павсаний не вернулся в Спарту, он скорее всего разделил бы участь прочих знатных греческих изгнанников и закончил бы жизнь вассалом персидского царя. Здесь, в Колонах, Павсаний возобновил свое общение с Артабазом. Как долго оно продолжалось, неизвестно. Может быть, несколько месяцев, а может быть, и несколько лет. В Колонах Павсаний вел образ жизни, более подходящий персидскому вельможе, чем спартанскому офицеру. Его «мидизм» проявлялся, вероятно, в манере поведения, то есть в том, что больше всего бросалось в глаза и вызывало возмущение союзников еще в бытность Павсания главнокомандующим (Thuc. I, 130; 132, 1). Об его предосудительном образе жизни сообщает Корнелий Непот, который, видимо, для жизнеописания Павсания использовал именно Фукидида: «Он пользовался царской утварью и носил мидийские наряды, таскал за собой телохранителей из мидийцев и египтян, задавал роскошные пиры по персидскому обычаю, вызывавшие негодование присутствующих, не допускал к себе посетителей, гордо отвечал, жестоко командовал» (3, 1–3 / Пер. Н. Н. Трухиной).
Источники, к сожалению, не дают прямого ответа на самый главный для нас вопрос, действовал ли Павсаний, налаживая контакты с персами в Византии, а затем в Колонах полностью на свой страх и риск, или за ним стояли какие-то заинтересованные круги в самой Спарте, желающие заключения союза с Персией в качестве противовеса все возрастающей мощи Афин. В научной литературе диапазон мнений на этот счет достаточно широк. Укажем, однако, что большинство исследователей склонны видеть в Павсании скорее исполнителя воли своего правительства, чем самостоятельного политического игрока.
Уже Ульрих Карштедт выдвинул версию о Павсании как агенте спартанских властей в его переговорах с персами: «Фактом было то, что Павсаний в Византии был занят дипломатической деятельностью в русле намерений своего правительства»[196]. По мнению Карштедта, эфоры поручили Павсанию начать переговоры о заключении сепаратного мира между Спартой и Персией. Карштедт не сомневался, что Павсаний действовал в Византии «от имени Спарты и Симмахии», но позже это обстоятельство было настоятельно рекомендовано забыть[197]. А. Гомм также уверен, что эфоры скрыли, главным образом от союзников, тот факт, что Павсаний вновь получил официальное назначение[198]. А в статье М. Лэнг с говорящим названием «Козел отпущения Павсаний» прямо сказано, что «Павсаний был послан с дипломатической миссией в Византий, чтобы установить контакт с персами», и что «правительство было причастно к его преступлениям»[199]. Э. В. Рунг пришел к схожему выводу: «Следует согласиться с мнением ряда исследователей, что Павсаний действовал не только в собственных интересах… но и по тайному заданию кого-то из представителей спартанских властей, которые рассчитывали при помощи регента возобновить дипломатические отношения с Персией»[200]. Общая вражда к Афинам часто будет соединять Спарту с Персией и впоследствии.
Точка зрения ученых, видящих в действиях Павсания «руку» Спарты, представляется наиболее убедительной. Детальный рассказ Фукидида о долготерпении спартанских властей и очень осторожном отношении ко всем обвинениям, направленным против Павсания, — явное свидетельство наличия в Спарте влиятельных людей, сочувствующих Павсанию. Во всяком случае, только в расчете на надежный тыл Павсаний мог безбоязненно в течение долгого времени проводить более чем странную для еще воюющей с Персией Спарты политику.
Но Павсаний, как мы полагаем, не был только послушным исполнителем тайных или явных указаний спартанских властей. Источники единодушны в том, что он был достаточно самостоятелен на протяжении всей своей политической карьеры. Недаром и Геродот, и Фукидид характеризуют стиль его командования как тиранический (Her. V, 32; Thuc. I, 95, 3). Конечно, у Павсания, стоящего у истоков нового для Греции типа отношений с персами, помимо государственных были и свои собственные интересы: в случае успеха переговоров с персидской стороной он мог рассчитывать на какие-то преференции для себя лично. Он мог даже мечтать о царском титуле. Павсанию, члену царской семьи, блестящему полководцу и, возможно, самому богатому на тот момент спартанцу, претензия на царскую власть должна была казаться вполне реальной. В истории Спарты есть примеры подобных устремлений спартанских политиков, даже не относящихся к высшей аристократии. Так, согласно античной традиции, после смерти Лисандра, спартанского наварха и героя Пелопоннесской войны, в его доме нашли текст большой речи, общий смысл которой сводился к реформе царской власти. Как бы то ни было, обещанный Ксерксом неограниченный персидский кредит и большие средства, полученные в бытность Павсания военачальником Эллинского союза (Her. IX, 81), внушали ему уверенность в реальности любой политической авантюры. С помощью денег и связей он надеялся и впредь успешно решать стоящие перед ним задачи как внутри, так и вне Спарты (Thuc. I, 131,2).
Но де-факто карьера Павсания закончилась ровно в тот момент, когда он решился из Византия отправиться не на родину, в Спарту, а в Колоны, тем самым признав над собой вассалитет персидского царя. Вот туда эфоры его точно не посылали, это было вполне самостоятельное и, как оказалось, роковое для Павсания решение.
Гибель Павсания
Эфоры, найдя возмутительным и ничем не оправданным затянувшееся пребывание Павсания в Колонах, решили наконец открыто выступить против регента и потребовали, чтобы он немедленно возвращался в Спарту. Видимо, к этому моменту они почувствовали себя достаточно сильными, чтобы убрать с политической арены неудобную фигуру. Кроме старых обвинений в персофильстве, у спартанских властей появились претензии более общего порядка: регент, ведя абсолютно неприемлемый с точки зрения эфоров образ жизни, стал дурным примером для своих сограждан. Фукидид точно диагностирует «болезнь» Павсания, смертельно опасную для спартанского истеблишмента: «…его образ жизни, не схожий с установленными обычаями, и стремление подражать варварам давали множество поводов подозревать, что он не желает как равный подчиняться спартанским обычаям» (I, 132, 2). Мы согласны с мнением Дж. Джорджини, что «эфоры верили, будто Павсаний каким-то образом хотел разрушить спартанский космос, уничтожив то равенство среди гомеев, которое существовало внутри спартанской аристократии»