[201]. Это был скорее всего иррациональный страх, но Павсаний сам подал к нему повод.
Судя по деталям, которые приводит Фукидид, отзыв носил официальный характер: «Эфоры отправили к нему глашатая с приказом, навернутым на скиталу, следовать за глашатаем и в случае неповиновения объявляли ему войну» (I, 131, 1). И скитала, и глашатай, и обычная формула угрозы свидетельствуют о том, что к Павсанию продолжали обращаться как к официальному лицу, опекуну юного царя Плистарха. Опальный полководец снова подчинился, хотя имел полную возможность просить убежище у персидского царя, и тот, бесспорно, ему бы его предоставил. Этот факт — беспрекословное подчинение Павсания рескрипту эфоров — свидетельствует, с одной стороны, о лояльности регента по отношению к спартанским властям, а с другой — об его уверенности в своем повторном оправдании. Действительно, создается впечатление, что он не испытывал страха перед эфорами и не боялся ответственности за свои действия на Востоке. Вероятно, Павсаний твердо надеялся как на поддержку друзей и единомышленников, так и на силу денег. Фукидид прямо говорит, что Павсаний собирался «уладить дело подкупом» (I, 131, 2).
Мы с доверием относимся к сообщению Фукидида относительно намерения Павсания «решать вопросы» с помощью взяток[202]. Он обладал большими материальными ресурсами, принадлежал к спартанской элите, сохранял родственные и дружественные связи с некоторыми ее представителями, прекрасно знал о притягательности богатства для своих сограждан. На этом основании, видимо, и зиждилась его уверенность в своей безнаказанности. И действительно, пока не разразился скандал, связанный с подстрекательством илотов, спартанские власти не спешили с наказанием Павсания. Фукидид объясняет такое странное поведение эфоров и их крайнюю нерешительность тем, что они следовали существовавшему в Спарте правилу «никогда не спешить и без явных доказательств не предпринимать против спартиата чего-либо непоправимого» (I, 132, 5). Здесь, конечно, важна оговорка Фукидида: власти проявляли осторожность только в отношении спартиатов, то есть полноправных граждан. Так, насколько мы знаем, они нередко смотрели сквозь пальцы на бегство высокопоставленных спартиатов, уже приговоренных к смертной казни или только еще ожидающих суда. Их никогда не преследовали и не требовали выдачи[203]. В Спарте при исключительно малом числе граждан ценился каждый спартиат, и власти готовы были закрывать глаза даже на бесспорную вину того или иного персонажа, если его считали «настоящим спартанцем» (Xen. Hell. V, 4, 32). Кроме того, спартанцы очень боялись судебной ошибки, которая могла бы привести к расколу гражданского коллектива и, в конечном счете, — к гражданской смуте. Но в данном случае, как замечает П. Родс, «нежелание эфоров действовать кажется исключительным даже для осторожных спартанцев»[204].
Наши источники единодушны в том, что никакого повторного суда над Павсанием после его прибытия из Колон не было. Эфоры сколько могли оттягивали судебное разбирательство, хотя сам Павсаний самоуверенно заявлял, что суда не боится и «готов добровольно отвечать перед судом всем, кто пожелает выставить против него обвинения» (Thuc. I, 131, 2). Его уверенность в собственной безнаказанности явно имела под собой основу. И действительно, на первых порах эфоры проявляли крайнюю нерешительность. Они то приказывали арестовать Павсания, то выпускали его из-под стражи и даже предоставляли ему свободу передвижения и возможность общаться со своими конфидентами. Все поведение эфоров свидетельствует о том, что среди них были явные сторонники Павсания. Тот же расклад сил существовал, вероятно, и в герусии. Даже когда вина регента уже представлялась бесспорной, двое из пяти эфоров рискнули его предупредить о предстоящем аресте (I, 128–134, особенно 134, 1).
Возможно, Павсанию и на этот раз удалось бы выйти сухим из воды, если бы он не погубил себя тем, что обратился за помощью к илотам. Как рассказывает Фукидид, эфоры «вели розыск о каких-то его переговорах с илотами… Павсаний сулил илотам свободу и гражданские права, если те поднимут восстание в поддержку его замыслов» (I, 132, 4). Согласно Фукидиду, в данном случае инициатива исходила от Павсания, а не от илотов. Это сообщение Фукидида, как правило, не вызывает никаких сомнений у исследователей. Оценивают обычно только степень вовлечения илотов в заговор и радикальность планов Павсания.
У Павсания, видимо, еще со времен Платей были установлены какие-то связи с илотами. В его армии их находилось огромное число — 35 тысяч (Her. IX, 10; 28–29), причем большая их часть принадлежала к легковооруженной пехоте, а не к обозной прислуге. Сознательно или нет, но Павсаний дал некоторым илотам, находящимся в его армии, возможность обогатиться, поручив именно им собрать персидские трофеи после Платейской битвы и закрыв глаза на их махинации с золотом и драгоценностями (IX, 80). Возможно, каких-то из воевавших в его армии илотов Павсаний приблизил к себе и оставил в своей свите. Кроме того, в окружении регента должны были присутствовать и собственные илоты, которые сопровождали его в качестве слуг. Как заметил Детлеф Лотце, судя по некоторым замечаниям в источниках, «между отдельными спартиатами и их слугами могли устанавливаться личные доверительные отношения»[205].
Иногда из сообщения Фукидида о переговорах Павсания с илотами исследователи делают излишне радикальные выводы: Павсанию приписывают демократические идеи, а эфоров характеризуют как истинных угнетателей илотов[206]. Видят в нем также смелого новатора и непосредственного предшественника царя-реформатора Агиса IV, планирующего дать свободу илотам и открыть им доступ к гражданству[207]. Но более обоснованным мне кажется мнение тех ученых, которые в действиях Павсания усматривают прежде всего намерение укрепить армию, пополнив ее состав бывшими илотами, и провести в Спарте военную реформу подобно военной реформе Фемистокла в Афинах[208].
Как мы полагаем, нет ничего невероятного в том, что Павсаний, у которого в армии было много легковооруженных илотов, планировал освободить небольшую их часть для того, чтобы превратить в профессиональных военных (эта практика получит широкое распространение в ходе Пелопоннесской войны). Но маловероятными кажутся предположения, высказанные, в частности, Г. Дикинсом и М. Демиром, что Павсаний собирался использовать инициированный им мятеж илотов для силового захвата власти, уничтожения эфората и установления собственной тирании[209]. Весьма затруднительно толковать предание в столь радикальном ключе. Мы полагаем, что планы Павсания так далеко не шли. Как отмечает П. Олива, если Павсаний действительно решился обратиться к илотам за помощью, то вовсе не потому что был революционером. Скорее это был шаг отчаяния[210]. Он и так сильно рисковал, заигрывая с илотами, ибо знал, что нет в Спарте большего преступления, чем подстрекательство илотов к восстанию. Но, с другой стороны, судя по недавнему опыту своего предшественника царя Клеомена, подобная угроза, даже гипотетическая, настолько пугала власти, что могла заставить их пойти на значительные уступки и обещания[211]. Возможно, Павсаний собирался использовать постоянно присутствующий в среде спартиатов страх перед огромной массой рабов-илотов. Ему вовсе не надо было поднимать восстание илотов, чтобы достичь каких-то преференций для себя, достаточно было просто угрожать властям такой возможностью. Рискнем предположить, что Павсаний обманывал и илотов, и спартанские власти. Для него это был просто ловкий ход, с помощью которого он собирался добиться преимущества для себя и своих сторонников. Так что мы согласны с мнением Дж. Джорджини, что Павсаний в истории с илотами действовал как провокатор[212].
Однако илоты повели себя не так, как ожидал Павсаний. Они проявили лояльность по отношению к спартанским властям и донесли на Павсания. Правда, эфорам этот донос показался настолько невероятным, что до тех пор, пока они не получили бесспорных доказательств вины Павсания, они отказывались ему верить. Только тогда, когда не оставалось никаких сомнений в связи Павсания с илотами, эфоры решились предъявить ему обвинение в государственной измене. Эта финальная акция, направленная против Павсания, была связана исключительно со страхами перед внутренней революцией. П. Родс, оценивая реакцию спартанских властей на угрозы, исходящие от регента Павсания (как до него от царя Клеомена), полагает, что «страх перед тем, что этот человек может сделать, был, вероятно, более важным фактором, чем раздражение на то, что он уже сделал»[213].
Но, что вообще было характерно для хитроумных и осторожных спартанских политиков, болезненную и опасную тему илотов они оставили в стороне, а в качестве официального обвинения выдвинули против Павсания обвинение в предательстве. Так они теперь трактовали переписку Павсания с персидским царем.
Следует указать на то, что далеко не все исследователи верят в достоверность сообщения Фукидида о продолжающейся уже в Спарте переписке Павсания с Великим царем. И более того, высказываются предположения, что недостоверна вся часть рассказа Фукидида, где речь идет о связях Павсания с Персией. Так, Г. Дикине утверждал, что Павсаний «попал в ловушку благодаря сфабрикованной эфорами истории об его мидизме», а обвинение в связях с персами называл смехотворным