Всхлипывания становились все громче, и соседи выиграли. Грета подошла к двери и отперла все замки, кроме последней цепочки, не дающей двери распахнуться. После чего выглянула в щелку, чтобы убедиться, что это действительно Ческа.
– Ческа? – Как Грета ни вглядывалась в щель, там никого видно не было.
– Мамочка, я тут, внизу, я сижу на полу. Я так устала, что не могу подняться. Пожалуйста, впусти меня.
Грета поглядела вниз и увидела светловолосую женщину, которую тут же узнала по телевизионным передачам. Сделав глубокий вдох, Грета отомкнула цепочку и медленно открыла дверь. Ческа, которая сидела, прислонившись к ней, практически упала в квартиру.
– Мамочка! О, мамочка, я так тебя люблю. Поди ко мне, обними меня крепко-крепко, как раньше. Ну пожалуйста. – Ческа протянула к ней руки, и Грета взяла их. Она буквально втянула ее в дом, потом закрыла за ними дверь и снова заперла ее. Хорошо, что Ческа совсем не выглядела страшной. На самом деле совсем даже наоборот – она была похожа на маленькую грустную девочку.
– Пожалуйста, мамочка, ну обними меня. Никто не любит Ческу, ты понимаешь, никто меня не любит.
Грета неловко стояла возле нее, желая почувствовать, услышать или увидеть хоть какое-то проявление памяти о своей дочери, которую она, судя по всему, принесла в этот мир. И, согласно рассказам Дэвида, растила и любила до тех пор, пока Ческа не уехала в Голливуд, пока она сама лежала в больнице после аварии.
Она часто думала, почему же ее дочь никогда не приходила ее навестить и никак не связывалась с ней. И сейчас, глядя на эту женщину, она изо всех сил желала, чтобы те чувства, которые она когда-то испытывала к Ческе, вдруг пробудились бы сейчас, когда она была перед ней. Но точно так же, как это было с Дэвидом, когда она впервые увидела его, смотреть на Ческу было все равно что увидеть незнакомку. Но Грета все равно сделала так, как она просила, – опустилась на колени и обняла Ческу.
– Мамочка, мамочка… Ты так мне нужна. Ты же спасешь меня, правда? Не давай им забрать меня отсюда, пожалуйста.
Грета могла только слушать бормотание Чески. Было очень странно, что взрослая женщина такого же размера, как она сама, сидит у нее на коленях и ведет себя как младенец. Но Грета предположила, что, может быть, материнство и должно быть таким.
Через какое-то время она тихонько предложила, чтобы они встали с пола и перешли в гостиную.
– Может быть, тебе надо что-то поесть? Или, может, чашку какао? Я люблю его по вечерам.
– Да, мамочка, я знаю. Мы раньше пили его вместе, помнишь? – сказала Ческа, когда Грета усадила ее на диван.
– Ну конечно помню, – соврала Грета. Увидев, что Ческа дрожит, она вынула из комода одеяло и накрыла ее.
– А помнишь такие бутерброды, которые ты делала мне, когда я возвращалась после ночных съемок? Что это было? Да! Мармит![2] Я так их любила…
– Правда? – неуверенно переспросила Грета. – Ну, я могу сделать их для тебя, если хочешь.
Грета прошла в кухню, удивляясь тому, что Ческа, похоже, не знает, что она ничего не помнит. Ну что ж, значит, она просто будет притворяться. Когда она ставила чайник, ее снова охватила волна страха, но она не поддалась ей. Эта женщина – ее дочь, и она не представляет совершенно никакой угрозы.
Ческа съела бутерброды с мармитом, выпила какао, и Грета сказала, что им обеим пора идти спать, потому что уже час ночи.
– Мамочка, а можно мне спать с тобой, как раньше? Я не хочу быть одна. Мне приснится страшный сон…
– Всем снятся сны, но если ты хочешь спать со мной, это ничего. Я дам тебе что-нибудь переодеться, у тебя же с собой ничего нет.
Грета подошла к шкафу и достала оттуда ночную рубашку, жалея, что не может рассказать Дэвиду, что ее дочка наконец к ней вернулась. Она подумала, что довольно странно спать в одной кровати со взрослой незнакомой женщиной, но ей было так приятно, что она снова кому-то нужна, что снова может за кем-то ухаживать.
Ческа переоделась, и они обе легли в постель.
– Тут так чудесно. Я в безопасности. Думаю, что я смогу заснуть.
– Очень хорошо. Ты кажешься очень уставшей, так что тебе надо поспать.
– Да. Доброй ночи, мамочка. – Ческа повернулась к ней и поцеловала в щеку. – Спи хорошо.
Грета выключила свет и лежала в темноте, прислушиваясь к ровному дыханию дочери. Она коснулась своей щеки в том месте, куда ее поцеловала Ческа, и у нее на глазах выступили слезы.
Когда Дэвид на следующее утро пришел в больницу, Саймон уже был возле постели Авы.
– Привет, дядя Дэвид. Доктор сказал, я в порядке и могу идти домой, – сказала Ава, целуя его. – Вы же уже познакомились, правда?
– О да, – ответил Саймон, обмениваясь с Дэвидом ироническим взглядом.
– На празднике у ЭлДжей и вчера вечером в театре? – переспросила она.
– Да-да, – подтвердил Дэвид.
– Ну, так где же ЭлДжей? – Ава поглядела на них обоих.
– К сожалению, нам пока не удалось спросить у твоей матери об этом, – сказал Дэвид. – Она так и не вернулась в «Савой» этой ночью.
– О боже! – Ава закрыла лицо руками. – То есть теперь у нас двое пропавших.
– Дэвид, ты уже видел это? – спросил Саймон, протягивая ему выпуск «Daily Mail».
Дэвид взглянул на первую страницу и был поражен, увидев там большую фотографию Чески, казавшейся в своем полном блеске и обеими руками обнимающей Аву, которой явно было неловко.
«Потерянная дочь Джиджи: душераздирающая история о том, как всемирно известная звезда сериалов Ческа Хэммонд вернулась в Англию после восемнадцати лет отсутствия, чтобы найти ребенка, которого она оставила. ЧИТАЙТЕ НА СТРАНИЦЕ 3».
Дэвид перевернул газету на третью страницу.
«Ческа Хэммонд, в свое время одна из самых известных актрис Англии, в последнее время достигшая всемирной известности в роли Джиджи в сериале «Нефтяные бароны», вернулась жить в Англию. И скрывающаяся за этим история оказалась гораздо более захватывающей, чем во всех фильмах, где она снималась.
Я встретилась с Ческой в ее номере в отеле «Савой». Столь же ослепительная наяву, как и на экране, но чуть более хрупкая и ранимая, отчего она кажется лишь немногим старше, чем тот ребенок, ради которого она вернулась домой, Ческа поведала мне свою непостижимую историю.
«Мне было пятнадцать лет, когда я узнала, что беременна. Конечно, я была очень наивна и позволила воспользоваться этим человеку гораздо старше себя (она так и отказывается назвать имя отца). Конечно, в то время моя карьера прекрасно развивалась. Я только что снялась в «Позвольте в вас влюбиться, сэр!» и меня хотели видеть в Голливуде. Я могла бы поступить так же, как делает множество девушек в моем положении, и сделать аборт, хотя в то время они были запрещены».
Губы Чески дрогнули, и на глазах появились слезы. «Но я просто не могла этого сделать. Я не могла убить свое дитя. Я сделала ужасную ошибку, но это была моя ответственность, и я не могла погубить крошечное невинное существо из-за собственной глупости. И тут моя мама попала в ужасную аварию, и, думаю, это только укрепило меня в мысли иметь ребенка. Так что я скрылась на то время, что была беременна, а после того, как она родилась, я договорилась со своей тетей, что она будет заботиться об Аве. Если бы студия в Голливуде узнала о ней, моя карьера была бы разрушена и я не смогла бы содержать своего ребенка».
Ческа сделала паузу, переводя дыхание и глотая слезы. «Я оставила ее в Уэльсе, в прекрасном сельском доме, зная, что она в хороших руках. Конечно, я посылала на ее содержание все до последнего пенни, что только могла…»
Ава, которая уже прочла все это, сидела молча, наблюдая за лицом Дэвида во время чтения.
«…И я постоянно писала тете, спрашивая ее, не хочет ли она отправить Аву ко мне в Лос-Анджелес на каникулы, но она никогда не соглашалась. Конечно, я понимала почему. Для маленького ребенка это было бы очень тяжело. Так что даже притом что это разбивало мне сердце, я решила, что Аве лучше там, где она есть. Так было до тех пор, пока я не узнала, что моя тетя тяжело больна. Я тут же бросила все и вернулась домой, чтобы заботиться и о ней, и о своем ребенке. И я намерена остаться тут».
Я вижу, как Ческа нежно кладет руку на плечо своей дочери. Восемнадцатилетняя Ава, копия своей матери, улыбается ей в ответ. Связь между ними очевидна. Я спросила Аву, что она чувствует по поводу возвращения своей матери.
«Это чудесно. Так чудесно, что она вернулась».
Я спросила, не чувствует ли она какой-либо обиды на мать за то, что она так надолго оставила ее. Ава качает головой. «Нет, вовсе нет. Я всегда знала, что она здесь. Она присылала мне такие чудесные подарки, писала мне письма. Я понимаю, почему ей пришлось сделать все это».
Потом мы с Ческой обсудили ее планы на будущее. Она пожимает плечами. «Ну, я надеюсь снова начать работать, как только смогу. В будущих планах у меня один телесериал, и еще я хотела бы попробовать себя в театре. Это будет нечто новое для меня».
Я спросила ее о мужчинах в ее жизни, и она смущенно опустила глаза и хихикнула. «Ну, есть кое-кто, но я предпочла бы пока ничего не говорить об этом».
Я попрощалась с актрисой, которая была знаменита в Голливуде своими выступлениями за пределами экрана ничуть не меньше, чем представлениями на нем. Судя по ее спокойному, уверенному виду женщины, глядящей на свою дочь с нескрываемым обожанием, не остается сомнений, что материнство смягчило ее и одновременно сделало взрослее. Добро пожаловать домой, Ческа. Мы все, как и Ава, рады этому возвращению».
Дэвид закончил чтение и решительно закрыл газету. Он посмотрел на Аву, пытаясь угадать ее чувства.
– Меня чуть не вырвало прямо на газету, пока я все это читала. Но я не могла, потому что тогда доктор мог бы подумать, что я все еще больна, и оставил бы еще на день. – Она слабо рассмеялась, изо всех сил делая вид, что ей все это легко. – Но гораздо важнее, куда могла деться Ческа. Она же не была у тебя, Саймон?