Она вскинула голову и облизала губы.
Эми Паркер вновь увидела, как он и она сидят в летнем мареве под тенью фуксий. Он весь черный, и черные волосы торчат из ноздрей. У нее вовсе не было намерения оставаться с ним наедине, да и случилось это только раз, и пробыла она с ним недолго, сразу ушла, зацепившись юбкой за фуксию. Он никогда к ней не прикасался, только в тот единственный раз, да и тогда коснулся ее всего лишь взглядом. Так чего же она испугалась? Пожалуй того, что потом пришлось скрывать. Он шел к ней по дорожке, рыжий такой. Она ждала его и знала, что будет дальше. Он весь пылал. Лео – его имя, так он сказал. Но он был и тем черным, от которого она испуганно убежала, только свою вину она видела теперь в другом цвете.
Стало быть, права была миссис О’Дауд, которая сейчас спросила:
– А где мистер Паркер?
Нет, в этом доме не очень рады старому другу.
– Уехал в город. По делам, – сказала миссис Паркер.
– Ох, – вздохнула миссис О’Дауд, – мужчины-то всегда могут чем-то отвлечься, но, я думаю, он тоже мучается по-своему, по-мужски, только вида не показывает.
Вот когда она подошла к главному, внезапно задохнувшись от волнения. Ее слова плыли, как легкие перышки на слабом ветерке. Она даже испугалась.
– Я ему очень сочувствую, – сказала миссис О’Дауд. – И вам, конечно, тоже, дорогая. Говорю и чувствую, как все нелепо. Но мы же друзья.
Она водила пальцем по шву своего черного пальто, которое надела уважения и приличия ради. Нафталиновые шарики в кармане миссис О’Дауд пронзили Эми Паркер ледяным холодом. Они перекатывались в кармане, гремели, взрывались.
– Что вы имеете в виду, миссис О’Дауд? – спросила Эми Паркер.
Ее подруга на миг пожалела о своей смелости.
– Я не понимаю, – сказала Эми Паркер.
– Ах! – судорожно выдохнула миссис О’Дауд.
Я насылаю на нее рассвирепевшую кошку, выпустившую все свои когти, ну что ж теперь делать. Но у меня-то самой хватит ли сил? – подумала она.
– Вообще-то я не хотела говорить, но подумала, что вы уже сами слышали.
– Я не слышала, – услыхала Эми свой громкий и холодный голос.
– Тогда, дорогая моя, – сказала миссис О’Дауд, заглядывая в свою незакрывшуюся сумку, которую брала с собой в важных случаях – когда шла платить налоги, на похороны и так далее, – и наконец отыскала в ней газетную вырезку, сохраненную неизвестно зачем; она много раз ее перечитывала и знала наизусть каждую фразу, но вот сказать не решалась, у нее не хватало храбрости, и она протянула вырезку Эми.
– Вот, – сказала она.
И Эми Паркер, мгновенно понявшая, что над ней раскололось небо, теперь узнала, что умер ее сын.
Она была одна, как в пустыне.
Рэй, повторяла она про себя, ведь я тебе говорила, я же говорила. Но что говорила – она и сама не знала.
А потом ее захлестнула любовь, она целовала его и плакала.
Соседка, глядевшая на то, что она натворила, не из злого умысла, скорей по мелкой бабьей вредности, тоже опечалилась, и вся она, в своей коричневой шляпке, старалась проникнуться печалью человеческой жизни.
Она хмурилась и даже вспотела, стараясь вызвать слезы. Лоснясь от испарины, она сказала:
– Такая наша женская доля – за все расплачиваться. Когда вам худо, помните, миссис Паркер, мы все в одной лодке сидим. Ах, боже, ужас какой!
И заплакала. Она могла запиваться слезами сколько угодно, раз уж начала.
Но Эми Паркер была одна.
Ее окружала холодная пустота, темный сад и холодные запахи – в эту пору цвели фиалки, усыпанные капельками влаги. Расплывчатыми пятнами они лиловели повсюду. Иногда она срывала цветы, связывала букетик ниткой и ставила в фарфоровый башмачок. Когда башмачок был пуст, Рэй брал его с собой в постель и спал с ним. Сон должен приносить покой, но это не так. Все спящие, которых она наблюдала, едва проснувшись, окунались в действительность.
Бледное небо туго натянулось.
Надо что-то делать, думала Эми Паркер, но что? Делать, конечно, было нечего.
– Не найдется у вас в доме чего-нибудь выпить? – спросила миссис О’Дауд.
У миссис Паркер не нашлось ничего.
– Господи, бедняжки вы бедняжки!.. – плакала миссис О’Дауд.
Горюя вместе, они как бы оттаяли. Опять, как в молодости, между ними возникла близость и сердечность. Они вытаскивали из карманов носовые платки и отдавали друг другу вместе со своей добротой. Их мысли и волосы перепутались и струились вместе. И, только совсем обессилев, две молодые женщины превратились в двух дряблых старух и вспомнили, где они.
Тогда они высморкались. Гостья держалась пошумнее, потому что плакала о подруге. Эми Паркер была тиха, потому что оплакивала свое горе.
– Можете на меня рассчитывать, миссис Паркер, – сказала миссис О’Дауд, – я сделаю все, что нужно. Могу кур покормить, если хотите.
– Куры, – сказала миссис Паркер. – Бог с ними. Но мистер О’Дауд скоро, наверно, беспокоиться начнет.
– Он-то? – сказала миссис О’Дауд. – Он теперь знает, что спешка ничему не поможет. И откуда только у него, бедняги, ум взялся.
Потом, когда она привела себя в порядок и собралась уходить, в грустном отсвете их дружбы, в густой тени олеандров ей показалось, что она сделала доброе дело. Она тронула рукой подругу и сказала:
– Приезжайте к нам, миссис Паркер, когда вам станет полегче. Поболтаем, вспомним старое, даже посмеемся, право слово. У нас вывелись утята, вам будет приятно поглядеть.
И чуть не расплакалась снова, тронутая своей добротой и взглядом подруги, но быстро и чинно удалилась.
А Эми Паркер сказала вслед:
– Да, приду. Как-нибудь. И чайку попьем.
Она придет, когда изживет всю свою боль от того, что случилось и не ушло в прошлое. Но это – дело времени.
Так она и сидела, расставив ноги, эта старая грузная женщина, когда в калитке показался Стэн, и она еще издали поняла, как он исстрадался, а она ничем не сможет ему помочь.
– Для чего же мы живем, если даже тут ничего не смогли поделать? – сказал старик, весь измятый после дороги.
Его осунувшееся лицо стало похоже на череп.
– А теперь уже поздно, – сказал он.
Она вздрогнула и шевельнулась, решив прикинуться дурочкой.
– К ночи подморозит. А у меня и печь не топлена, – сказала она, будто ничего не поняв.
– Дожили до таких лет, – продолжал Стэн, – а похвастать нечем.
– Ты про что? – сказала Эми, потягивая вниз рукава своей грубой вязаной кофты. – Слишком это мудрено для меня. Ничего я не понимаю.
– Но мы должны постараться понять, Эми.
– Старанья не помогут. Если даже мы и проживем, сколько нам отпущено.
– Но это будет нелегко, Эми. Даже теперь.
– Не понимаю тебя, Стэн, – сказала она, судорожно прижав руки ко рту.
– И меня не хватает на то, чтоб понять, – сказал старик.
– У меня есть ты, а у тебя – я, – сказала она и еще крепче прижала к губам руки, не давая горю вырваться наружу. – Разгадывать тайны – это не для нас, Стэн. Стэн! Стэн!
Он опять ускользнул от нее в серые сумерки раздумий, это было невыносимо, и ей захотелось привлечь его к себе ласковым теплом, как в те годы, когда она была молодой, и теперь, вглядевшись друг в друга, каждый увидел в глубине глаз другого, что даже их горькие поражения были необходимы.
Со временем старики оправились, только кости их как-то одеревенели после обрушившегося на них удара. И поля стали расплываться у них в глазах. Зимняя капуста, посаженная Стэном Паркером, сливалась в лиловатый туман, и только у самых его ног кочаны во всем своем великолепии распахивали отливавшие металлом голубые блюда листьев, усыпанные бриллиантовыми каплями. Эми часто подходила к нему, когда он стоял среди капусты. И они бывали счастливы, согреваясь теплом обыденных слов и своей близости.
И когда наступила эта умиротворенность, Эми Паркер стала подумывать, не пора ли ей сдержать слово и навестить свою подругу и соседку. Но почему-то она не могла собраться. Ведь как будто все у меня в порядке, морщась, думала она. Ей даже хотелось поехать. Но она не ехала. Дочь Тельма подарила ей маленькую рессорную двуколку и пони, и она ездила по окрестностям. Для разнообразия. Старым зеленым ковриком она покрывала колени. Тук-тук, стучали по дороге копыта и катыши навоза. И наверно, было бы нетрудно, совсем нетрудно заехать к О’Даудам. Но она не заезжала, хотя думала о них с теплотой. Она не могла выбросить их из памяти, так много в ее жизни было связано с ними, что они все равно вернулись бы обратно.
И миссис О’Дауд явилась сама, должно быть, уже в начале следующего года, когда земля была скована морозом. Миссис О’Дауд шла вдоль изгороди, согнувшись, будто она собирала хворост, и размахивала плетеной веревочной сумкой.
– Миссис Паркер, – тихо окликнула она Эми и, сделав усилие, продолжала уже громче: – Мы, кажется, забыли друг друга. И очень жаль. Кончаем не так, как начинали.
– Это я виновата, – смиренно ответила Эми Паркер.
В этот тихий, безветренный день она готова была повиниться в чем угодно. Она глядела из-под руки по сторонам. Все вокруг дышало добротой.
– Право же, я все время собиралась, –сказала она. – Знаете, как это бывает? Давно уже хотела поехать. И сейчас хочу.
– Да, – прочистив горло, сказала миссис О’Дауд.
Она покачивала своей небольшой сумкой, в которой лежал бумажный кулек с чем-то купленным в лавке.
Похоже было, что разговор иссяк. Обе женщины опустили глаза и разглядывали стебельки желтой травы.
Потом миссис О’Дауд, сама пожелтевшая, как зимняя трава, облизала губы и сказала:
– А я ведь, знаете, болела.
Эми Паркер ей посочувствовала. Солнце светило так ласково, что невозможно было отказать кому-то хотя бы в формальном сочувствии.
– Слегли в постель? – спросила она.
– Э, – сказала миссис О’Дауд, помахивая сумкой, – что мне там делать, в постели? Никогда я в постель не ложилась, только ночью да изредка днем, коли моему приходила охота. А теперь-то уж, дудки, благодарю. На тот свет я на своих ногах уйду, захочет того бог или не захочет.