— Они покончат со мной! Они заставят тебя покончить со мной! Они определят меня в сумасшедший дом навсегда… Поставят клеймо до конца жизни. Я уже никогда оттуда не выйду. Я умру там!
— Не говори глупостей. Я им не позволю.
— Ты не сможешь, если проговоришься. Будет суд, и суд решит. Я предстану перед судом, и меня приговорят и отправят навсегда к психам.
Она вновь обретала силы и кричала все громче. Но, находясь в истерике, рассуждала вполне логично.
Бенет давно поняла и запомнила фразу, что только дурак не распознает в безумце безумца. Если Мопсу и ее сочтут соучастницами в похищении Джейсона Статфорда, то и сама Бенет будет подвергнута психиатрической экспертизе, и неизвестно, к чему это приведет.
— Мать, прошу тебя, заткнись.
Бенет вновь постаралась поднять ее с пола и поставить на ноги. В этот момент Джейсон спустился, приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнату, откуда исходили крики. Внезапно Бенет осенило, что самое непростительное, совершенное ими сейчас, — это то, что они сделали мальчика предметом их внутрисемейных разбирательств.
Она кинулась к нему, как к спасителю, сказала, что все в порядке, что бояться нечего, хотя сама была не очень уверена в этом.
Бенет сомневалась, что, изолировав мать в одной из комнат, она поправит дело. Ведь та способна на всякое, и хаос и ущерб, который могла сотворить безумица, не прогнозируем. Запереть ее — не лучший выход из положения.
Мопса перестала кричать, а ограничилась жалобными завываниями. Она скорчилась на стуле, превратившись в маленького, вроде бы беспомощного, но опасного и затаившего злобу гномика.
И опять все та же мысль терзала Бенет. Она — моя мать, и я могу одним звонком по телефону засадить ее в сумасшедший дом до конца жизни. Но никакая сила не заставила бы Бенет так поступить.
Ситуация, в которую она попала из-за Мопсы, вычерпала из нее всю энергию.
Когда был жив ее сын, Бенет способна была за него бороться, защищать его, радоваться ему.
На мгновение Джейсон представился ей ожившим Джеймсом, ее руки потянулись к нему, чтобы обнять, но тут же бессильно упали. Ей захотелось, чтобы он сгинул прочь немедленно, но врожденный такт и чувство справедливости, а также еще нечто иное удерживали ее от решительного поступка.
Терпимость и корректность по отношению к любым людям, а тем более к ребенку, были свойственны ей, но неприязнь, которую Бенет испытывала к этому маленькому существу с того момента, как Мопса бесцеремонно водворила его в столь дорогие ее душе стены, сохранилась. Тут она ничего не могла с собой поделать.
Почему бы ей не сорваться с места немедленно, переночевать где-то в отеле, умчаться за границу и оставить Мопсу одну расхлебывать заваренную ею же кашу? Звонок из аэропорта в полицию насчет местонахождения Джейсона мгновенно решит главную проблему.
— У меня нет водительских прав! Что, скушала? — со злобным ехидством произнесла Мопса.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня их отобрали еще до того, как мы с твоим отцом переехали в Испанию. Я больше их не возобновляла. Твой отец сказал, что мне опасно водить машину, — Мопса с присущим ей актерским мастерством изобразила смирение. — Полицейские сразу узнают, что я не имею прав. Они сразу поймут, что я слишком слаба, чтобы схватить и похитить такого крепыша.
Бенет молчала в остолбенении, а челюсти Мопсы, как африканские барабаны колдунов, отбивали чудовищную дробь.
— Я скажу им, что не умею водить машину, продолжала она. — Тогда как ты, дочка, оправдаешься, что мальчишка оказался здесь у тебя со своей коляской? Пешком что ли я катила его сюда полторы мили на виду у всех? Кто тебе поверит? Я всегда ненавидела детей. Как ты можешь обвинить меня в похищении ребенка?
Да, было слишком поздно. Обстоятельства складывались против Бенет. Речь Мопсы повергла ее в пучину отчаяния.
И самым страшным была убежденность в словах Мопсы.
— Не я украла ребенка, а ты. Я поклянусь в этом хоть под присягой. А ты хочешь свалить все на меня.
Стараясь не слышать слов матери, Бенет уговаривала себя, что не имеет права ненавидеть ту страшную женщину, которая ее родила.
Она растворила две таблетки валиума в чашке кофе, чтобы заставить Мопсу заткнуться.
Джейсон был голоден и явно ждал, чтобы кто-нибудь из женщин его накормил.
Мопса полезла в духовку и достала оттуда давно засохший пирог со следами зеленой плесени. Ужаснувшись виду такого угощения и устыдившись истерики, разыгравшейся на глазах у мальчика, Бенет спешно ополоснула себе лицо холодной водой.
Головная боль немного отпустила, восстановилась способность держать Мопсу в узде и чего-нибудь сунуть в рот голодному мальчишке.
Джейсон перекусил — не так уж дом был пуст, затем он подремал, и потом они втроем отправились на прогулку до реки и обратно.
Бенет понимала, что после установления личности Джейсона ей в любое время следует ожидать звонков от властей и воображала, что за каждым кустом прячется полисмен. Но прогулка прошла тихо и спокойно.
Бенет не затевала с Мопсой никаких разговоров на острые темы и старалась не волновать себя.
Но через десять минут после того, как они вернулись с прогулки, раздался звонок в дверь. В воображении Бенет сразу предстали фигуры двух полицейских с ордером на обыск и понятых, мрачно и непреклонно переступающих через порог, несмотря на все протесты и угрозы вызвать адвоката. Но на пороге оказалась всего лишь религиозная сектантка, распространявшая душеспасительную литературу.
Последняя истерика исчерпала все силы Мопсы. Она уснула перед включенным телевизором, где как раз показывали прочесывание замусоренного канала под Китайским мостом.
На заднем плане Бенет разглядела очертания знакомых домов на Уинтерсайд-роуд, где она жила вместе с Мэри и Антонией, а ближайшим их соседом был Том Вудхаус. Для Джейсона мелькающие на экране кадры ничего не значили. Если он и узнал Китайский мост, зеленые лужайки и высокое здание вдалеке, то остался равнодушным. Казалось, его больше интересовала спящая Мопса. Рот ее был приоткрыт, и оттуда вырывался храп, столь разнообразный, что напоминал целый оркестр и мог рассмешить не только ребенка, но и взрослого.
Джейсон послушал еще, как музыкально храпит Мопса, и обратил свою мордочку к Бенет. Настало время и ему укладываться спать. Ей подумалось, что следует искупать его. Почему бы и нет? Завтра на рассвете она доставит его в полицию, не извещая об этом Мопсу. Но ей хоть будет не стыдно, что она соглашалась держать в доме пленника, заботы о котором полностью доверила своей безумной матери, а сама полностью устранилась. Словно это было не живое существо, ребенок, а какая-то тварь, вползшая в ее дом-крепость. Переживания по поводу утери Джеймса будут ли ей засчитаны?
Джейсон присел на край ванны, и Бенет стала раздевать его. Он был нетерпелив. Ему хотелось, чтобы скорее была пущена вода.
Обнажив его тельце, она непроизвольно вскрикнула. Под рубашкой обнаружились царапины — старые, заживающие, и новые синяки и раны. С ним обходились жестоко — били не только руками, но и тяжелыми предметами.
Кто-то прижег его сигаретой.
Живя когда-то в том районе, Бенет видела наркоманов, истязающих малышей, просто так, из садизма, или требующих украсть для них нечто ценное из дома для покупки дозы наркотиков. Этот мир был ей известен понаслышке и издалека, но никогда не представал воочию.
Чтобы кто-то гасил сигареты о тельце мальчика, такого Бенет не могла представить.
Она наполнила ванну и осторожно опустила ребенка в теплую воду. Ему было приятно, а она не могла смотреть на это израненное тельце.
Слезы потекли у нее из глаз, слезы раскаяния за то, что жила в неведении и была слишком эгоистична.
Горе по умершему Джеймсу как бы слилось с болезненным сочувствием к этому несчастному заброшенному существу. Она положила руки на край ванны, уткнулась в них лбом и разрыдалась, уже не сдерживаясь.
Джейсон вскочил, расплескивая воду, и закричал:
— Нет! Нет! Нет!
Почему-то ее плач вызвал в нем бурный протест. Бенет промокнула слезы полотенцем, постаралась сдержать всхлипывания.
Наблюдая за ней внимательно, Джейсон дождался, когда она вроде бы совсем успокоилась, и только после этого взял с полочки кусок мыла и с мрачным видом протянул ей, безмолвно отдавая приказ помыть его. Выражение его лица было серьезным, совсем как у взрослого.
Этажом выше в другой ванной были сложены резиновые и пластмассовые игрушки Джеймса. Купая Джейсона, старательно обходя или едва касаясь израненных мест, Бенет думала, что мальчику они бы пригодились. Но видеть, как он будет забавляться с игрушками, она была не в состоянии. Несмотря на царапины и ссадины, ее неприязнь к нему вдруг возникла вновь. Он причинил ей столько забот, заставил прожить столько ужасных минут, что избавиться от него стало бы великим облегчением, к каким бы неприятным для нее последствиям это не привело.
Ранним утром, предварительно убедившись, что Мопса и Джейсон еще спят, Бенет поспешила к станции метро за газетой. История пропавшего мальчика занимала всего три абзаца на второй полосе. Упоминалось, что мать Джейсона имеет еще двух детей — оба находятся на попечении местных властей. Она овдовела четыре года назад, и последние шесть месяцев сожительствует с мужчиной на восемь лет ее моложе. Ничего не писалось о возможном убийстве, никому не предъявлялось никаких обвинений. Не было даже намека на то, что кого-то собирались привлечь к ответственности.
Она отыскала открытое в такую рань кафе и, читая газету, выпила кофе и заставила себя съест пару тостов. Это напомнило ей те далекие дни, когда она жила на Уинтерсайд-роуд, пробуя свои силы в независимой журналистике, еще до знакомства с Эдвардом.
Посещение кафе было основным времяпрепровождением, знаком ее полного освобождения от житейской рутины, когда ничто не давило на нее, не указывало, каким путем идти и как надо беречь время.
Туда, в тот период, она уже никак не могла вернуться, даже если вообразить, что Джеймс вовсе и не рождался. Все равно его призрак закрывал ей дорогу в прошлое.