Гость появился здесь за несколько часов до меня. Жизнерадостный мужчина невысокого роста, с широким ртом и рыжими волосами, он вполне мог оказаться родственником моего старого друга Хмурника. Как всегда в подобных сновидениях, мои воспоминания довольно расплывчаты во всем, что касается другой жизни. Этот монах был военным священником; он носил короткую кольчугу под тяжелой домотканой рясой, грозный на вид меч восточного образца в замысловатых ножнах и башмаки из отменной кожи, хотя и весьма потрепанные.
Он представился на греческом, который все еще был самым распространенным языком в здешних местах. Брат Тристелунн был иеронимским отшельником- покуда, по его словам, не вернулся к людям из-за своей природной общительности. Теперь он по мере сил сводил концы с концами, обслуживая свадьбы, похороны, составляя письма и торгуя святыми мощами. К сожалению, для его меча находилось куда больше работы, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Распространение христианства — благородная цель, сказал Тристелунн, однако ее достигают средствами, недостойными мужчин.
Действуя от имени своего Господа, крестоносцы убивают иудейских старух и детей.
Он знал норвежца, которого я искал.
— Кое-кто называет его Гуннаром Злодеем, но у него есть десятки имен и похуже. Этот капитан настолько жесток, что с ним могут плавать только самые отпетые мерзавцы.
Гуннар был язычником, поэтому его попытка примкнуть к Крестовому походу и разбогатеть была решительно пресечена.
— Даже такой лицемер, ханжа и стяжатель, как Сент-Клер, не позволил бы принять в ряды воинства нераскаявшегося идолопоклонника.
Гуннар славился своим коварством, и не было никакой гарантии, что, оказавшись в Святой Земле, он не перебежит к Саладину. Обратиться за помощью к Гуннару Обреченному мог только тот, кому был крайне необходим хороший мореплаватель.
— Он гораздо опытнее Эрикссона. Гуннар прокладывает курс при помощи волшебных магнитов. Он всегда готов рискнуть и выходит сухим из воды даже тогда, когда погибают все его спутники. Он не только достиг края мира, но и обошел его вокруг.
Брат Тристелунн сказал, что встречался с Гуннаром, когда тот состоял капером на византийской службе. Монаха изумляло то, как в нем уживались острый ум и алчность. Гуннар пытался увлечь Тристелунна своим замыслом ограбления богатого ирландского аббатства, в котором, по слухам, хранился Святой Грааль. Однако применяемые им методы крайне раздражали византийцев, и они изгнали его. Некоторое время он служил турецкому султану, но сейчас опять плавает самостоятельно и готовит новую экспедицию, раздавая налево и направо обещания, что каждый, кто отправится с ним в плавание, получит долю, которой позавидовали бы калифы.
Брат Тристелунн подумывал об участии в походе, но предательский нрав Гуннара был отлично ему знаком.
— Шансы вернуться в цивилизованный мир практически отсутствуют.
У монаха был билет на корабль, которому предстояло через несколько дней отправиться из Омиса на Пиренейский полуостров. Он собирался добраться до Кордовы — там он рассчитывал получить должность переводчика и всласть поработать в великолепной городской библиотеке, разумеется, если калиф по-прежнему благосклонен к неверным.
Как и многие в этих местах, Тристелунн знал меня по имени Иль Пьель Д'Аргент, «Сереброкожий», а мой меч здесь называли Дентануар — "Наводящий страх". Как правило, люди избегали меня из-за моей отталкивающей внешности, однако монаха она ничуть не смущала. Он беседовал со мной, словно старый добрый друг.
— Если вы вопреки уговорам аббатисы решите срезать путь к побережью, то я советую вам ради вашей же пользы остановиться у Предков. Может быть, они пожелают кое-что вам сказать. Они изъясняются кратко, но очень медленно. Услышать их — настоящее искусство. Каждый звук их голоса содержит в себе мудрость целой книги.
— Предки? Ваши родственники?
— Родственники всех людей, — ответил рыжеволосый монах. — Они знали мир еще до того, как Всевышний создал его. Предки — самые древние и самые разумные камни в этой части мира. Вы узнаете их с первого взгляда.
При всем своем уважении к мнениям и суждениям Тристелунна я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Я с самого начала собирался проследовать сквозь горы и спуститься к бухте кратчайшим путем, и пропустил предостережения аббатисы мимо ушей.
Я поблагодарил монаха. Я был бы рад продолжить беседу с ним, но он извинился и отправился спать, сказав, что не может задержаться здесь надолго.
Утром аббатиса сообщила, что Тристелунн уехал до рассвета и просил напомнить мне о Предках. Она вновь попыталась отговорить меня ехать через Сад Дьявола.
— Это древнее обиталище зла, — сказала она. — Неестественные пейзажи, тронутые прикосновением Хаоса. Там ничто не растет. Тем самым Всевышний дает нам знак избегать этих мест. Там по-прежнему царствуют языческие божества. — По глазам монахини я понял, что у нее разыгралось воображение. — Пан и его собратья до сих пор высмеивают там откровения Христа. — Она едва ли не заговорщически стиснула мою руку.
Я заверил ее, что никакие проявления Хаоса меня не пугают, но, тем не менее, я буду настороже и постараюсь уклониться от вероломных нападений. Аббатиса сердечно расцеловала меня и сунула мне в руки мешок с едой и бодрящими травами, пожелав, чтобы Господь не оставил меня в моем безумном предприятии. Также она заставила меня принять в подарок драгоценную рукопись, отрывок из священных книг, в котором упоминалась Долина Смерти. Спрятав пергамент под кольчугой, которую я надел скорее ради спокойствия аббатисы, нежели для защиты от нападений в Саду Дьявола, я поцеловал ее на прощание и сказал, что отныне я неуязвим. Она ответила на своем языке, который я почти не понимал. Потом добавила по-гречески:
— Остерегайтесь Вершителя Кризисов.
Эти же слова она произнесла накануне вечером, когда мы вместе с ней разложили пасьянс и углубились в изучение карт.
Монахини и послушницы аббатства поднялись на стены и смотрели мне вслед. Вероятно, все они слышали сплетни о Сереброкожем. Неужели их настоятельница и впрямь совершила богоугодный поступок, разделив ложе с прокаженным? Я решил, что те из них, кто поверил в это, отныне не сомневаются в том, что ей уже уготовано место в раю.
Внутренне улыбаясь, я с должным почтением поклонился им и погнал своего могучего черного скакуна Соломона по горной дороге, изобиловавшей в ту пору оленями, козами, медведями и кабанами, на которых охотились местные крестьяне и разбойники, нередко совмещавшие оба этих ремесла. Дорога должна была провести меня через Сад Дьявола к западному побережью.
В большинстве своем здешние славяне были грубоватыми, непривлекательными людьми. Лучшие представители их расы пали жертвами запутанных продолжительных семейных междоусобиц. И только вливание романтической монгольской крови придало внешности далматинцев поразительную красоту.
Повсюду, кроме Балкан, возникали мощные культуры, оказывая воздействие на мир, но эти горы могли порадовать только человека с нездоровой психикой. Вдоль побережья имелось несколько очагов цивилизации, н большинство из них были истощены податями в пользу десятков государств.
Исприт был резиденцией удалившегося от дел императора Диоклетиана, который разделил Римскую империю на три части и оставил ее на попечение триумвирата наследников, которые непрерывно воевали и убивали друг друга; в числе погибших оказалась и дочь Диоклетиана. Его нелепый шаг определил политику в этой части мира на доброе тысячелетие. Злополучный бывший император, надеявшийся уравнять могущество соперничающих сил, был последним полноправным наследником власти цезарей.
Теперь старую империю поддерживали в основном те, кто примкнул к Карлу Великому, после того как Папа римский помазал его на престол.
Их алчность, прикрываемая рыцарскими идеалами, привела к невероятной экспансии; их захватническим войнам, которые зачастую велись под знаменем религиозной реформы, был суждено длиться до тех пор, пока они находились у власти. Норманны уже распространили свой высокомерный, хорошо организованный феодализм на значительную часть Франции и Англии, а их народам в свою очередь предстояло нести его остальному миру. В Риме считали, что непокорные саксы и англы нуждаются в крепкой руке нормандских герцогов, чтобы создать собственную нацию, которая в свое время уравновесит могущество главы Священной Римской империи.
В благодарность за гостеприимство я поделился с обитателями аббатства самыми свежими и любопытными новостями. Разумеется, мой интерес к их миру в основном ограничивался поисками, которые я вел.
Большинство сплетен мы черпаем, подслушивая разговоры в тавернах, но бродяга вроде меня тщательно избегает таких мест. История здешних жителей мало занимала меня. По сравнению с моей собственной она была грубой и примитивной. Я в достаточной мере оставался мелнибонэйцем, чтобы ощущать превосходство над смертными большинства вероисповеданий.
Посредством моих чувств граф Ульрик имел возможность проследить превращение своего клана в нацию, а в снах он воспринимал мои грезы, словно свои собственные. Он видел мои сны, а я — его. Но он не переживал мои грезы, как я, и, подозреваю, запомнил еще меньше. Он сам волен выбирать, что удержать в памяти, а что забыть.
Лето близилось к концу, но солнце на удивление сильно припекало мою голову в шлеме. Я заметил, что окружающий пейзаж изменился. Скалы заострились, горные склоны шли уступами, а в глубоких ущельях струились ручейки, наполняя окружающий мир неземной музыкой. Судя по всему, я вошел в Сад Дьявола. Моему коню становилось все труднее переступать по глинистой почве.
Эта пустынная местность была изумительно красива. Здесь было очень мало растительности. Изредка я ловил бодрящий аромат еловой хвои.
Огромные известняковые вершины сверкали в лучах солнца. Все тропинки были скользкими и ненадежными. Узкие оживленно бурлящие речки ниспадали с террасы на террасу среди камней самых причудливых форм.