Было очевидно, что это не Новая Шотландия, однако окружающий пейзаж не слишком отличался от тех мест, которые я только что покинула. Наоборот, он казался мне смутно знакомым. Быть может, я оказалась на берегах озера Верхнее?
У берега на зеленом ковре лужайки лежало большое каноэ с изящными обводами, вырубленное из ствола серебристой березы. Его окованные медью нос и корма были отделаны чудесной деревянной мозаикой, расписанной духовными символами. Казалось, кроме нас на всем свете нет ни одного человека. Можно было подумать, что этот мир переживает свою юность, и мы находимся в девственной Америке. Была ранняя осень, но в дуновении ветра уже ощущалась близость зимы. Этот ветер не слишком тревожил меня. Я спросила, что это за озеро.
— Я родился неподалеку отсюда, — ответил мужчина. — Это озеро чаще всего называют Гитчи-Гюми. Вы читали поэму Лонгфелло?
— Насколько мне известно, при написании поэмы Лонгфелло смешал десяток разных языков и неправильно воспроизвел все названия и имена, — сказала я тоном, каким мы порой извиняемся за представителей своей культуры. Мне на ум пришла одна из фраз, которую обронил Клостерхейм. Я была совершенно уверена, что мой новый знакомый отнюдь не романтик, играющий излюбленную роль на свежем воздухе.
Вряд ли он прятал где-нибудь поблизости джип или микроавтобус. Этот человек был именно тем, кем казался. Он улыбнулся моему замечанию.
— О нет, Лонгфелло ничего не испортил своими фантазиями. Он многое приукрасил, но сохранил все ритуалы в неприкосновенности. К отделению духа от плоти ведет множество дорог. Меня интересует лишь, о чем умолчал старина Лонгфелло, и что он добавил от себя. Мое предназначение — пролить свет на историю своей жизни. Я должен вернуть миф к первоначальному виду и воззвать к Великому духу Америки. — Он вновь улыбнулся, как бы забавляясь серьезностью собственных слов. — Не могу же я вручить духовное руководство племенами кучке полуобразованных католических миссионеров! Без Белой женщины-бизона нет триединства. Это словно триптих, в котором не хватает одного полотна. Нелепый отрывок, который Лонгфелло вставил в конце, был данью традициям общества, в котором он вращался, и звучит еще хуже, чем сентиментальное завершение диккенсовского "Холодного дома". Или это были "Великие ожидания"?
— Я так и не сумела заставить себя прочесть Диккенса, — призналась я.
— Что ж, — ответил он, — я и сам знаком с его творчеством весьма отрывочно. — Он нахмурился и посмотрел на меня. — Но я не склонен переоценивать свои силы. Мое предназначение — объединить народы, однако я могу потерпеть неудачу там, где преуспеет другое «я». Один неверный шаг — и я могу все изменить. Вы ведь знаете, насколько все это сложно.
— Будет лучше, если вы представитесь, сэр, — сказала я, догадываясь, какой будет ответ.
Он извинился.
— Я — Айанаватта, которого Лонгфелло предпочел назвать Гайаваттой.
Моя мать принадлежала к племени могоков, отец был гуроном. Я узнал об истории своей жизни в поэме, когда путешествовал в будущее в грезах.
Вот. У меня есть кое-что для вас… — Он бросил мне длинную замшевую рубашку, которая пришлась точно впору и сидела как влитая. Я поинтересовалась, неужели он всегда берет в дорогу подобные вещи? Он рассмеялся и объяснил, что последний человек, пытавшийся его убить, был примерно моего роста и комплекции.
Он начал ловко разбирать вигвам. Чтобы погасить огонь, он попросту накрыл крышкой горшок, в котором горело пламя, и обвязал его сыромятным ремнем. Остальные вещи он свернул плотным узлом и поставил сверху горшок с углями. Только теперь я заметила, что шесты вигвама представляют собой длинные копья с кремневыми наконечниками. Он уложил их на днище каноэ, а узел пристроил в середине. Чтобы свернуть лагерь, ему потребовались считанные минуты.
— Похоже, вы неплохо знакомы с английской литературой, — сказала я.
— Я многим ей обязан. Посредством поэмы Лонгфелло я узнал об истории своей собственной жизни, вернулся к тому времени, когда состоялось мое первое путешествие в грезах. Я увидел во сне три пера. Я решил, что должен отыскать трех орлов в обиталищах трех ветров. Первым делом я отправился в девственные леса и прошел северный путь, который называется Орел, поскольку решил, что именно в этом заключается смысл моего сна. Этот путь привел меня в горы, и я понял, что это не моя дорога. Однако, покинув ее, я очутился в Бостоне, как нельзя удачнее выбрав момент. Я пытался выяснить, не связан ли с моим именем какойлибо миф. И если такой миф существовал, я должен был следовать ему и превратить его в реальность. Можете представить, в каком запутанном положении я оказался. Я появился в будущем, много лет спустя после своей смерти. Я обрел удивительные навыки. Я научился читать на языке этих новых людей, внешность которых поначалу изумляла меня. Очень многие добрые люди с радостью помогали мне, но я слышал и надменные голоса обывателей, которым не нравился мой облик. Однако смысл моего первого духовного путешествия заключался в том, чтобы научиться читать. Открыв свою душу грядущему, я не только стал свидетелем рождения народа гауденсони, Людей Под Одной Крышей, но и получил представление о том, какая судьба их ждет, если я не пойду другой дорогой. Чтобы оказаться в том будущем, к которому я стремился, я должен как можно меньше вмешиваться в ход истории.
— Вас не оскорбили взгляды Лонгфелло на мифологию коренных жителей?
— Лонгфелло был гением, веселым, доброжелательным человеком. И ужасно волосатым. Я унаследовал от могоков отвращение к волосам, покрывающим тело мужчин. По-видимому, римляне разделяли их неприязнь. Однако при всем этом доброта Лонгфелло пересилила мое предубеждение. Его внешность забавляла меня. У него была смешная пружинистая походка, и он подпрыгивал, когда шел пешком. Помнится, я подумал, что он одет чересчур тепло для того времени года, но, наверное, сам я показался ему едва ли не голым. Тогда на мне еще не было всего этого. — Он со скромной гордостью указал на свои татуировки.
— Меня с самого начала заинтересовали трансценденталисты. Эмерсон хотел познакомить меня с Торо, но в тот день в Паркер-Хаус заглянул Лонгфелло, и мы случайно разговорились. Он так и не поверил до конца в то, что я реально существую. Он был до такой степени увлечен своей поэмой, что, кажется, поначалу заподозрил, будто бы выдумал меня!
Когда Эмерсон представил нас друг другу, Лонгфелло, должно быть, счел меня кем-то вроде благородного дикаря. — Айанаватта негромко рассмеялся. — Торо, в свою очередь, нашел меня несколько грубоватым.
Как бы то ни было, эта встреча была предопределена судьбой и сыграла важную роль в собственном путешествии Лонгфелло. Я понял, что его поэма предсказывает, каким образом я оставлю свой след в этом мире.
Три пера, которые я в своих грезах принял за орлиные, были, разумеется, тремя перьями для письма. Три писателя! Я неправильно истолковал свой сон, но предпринял именно те действия, которые требовалось. Это была настоящая удача. Я держался немного скованно, поскольку впервые посетил астральную сферу в физическом обличье. К сожалению, этот этап путешествия завершен. Я не знаю, когда в следующий раз увижу книгу.
Айанаватта начал сворачивать свой спальный мешок с привычной аккуратностью и ловкостью человека, живущего под открытым небом.
— Обитатель здешних мест носят вампумы, хранящие их знания и слова.
— Он указал на затейливо сплетенный пояс, который поддерживал его штаны из оленьей кожи. — Язык вампумов можно толковать столь же изысканно и изобретательно, как Библию, Джойса или американскую Конституцию. Порой заседания наших советов напоминают сборища французских постмодернистов!
— Вы сумеете доставить меня к мужу? — Я начинала понимать, что Айанаватта принадлежит к числу людей, имеющих склонность к абстрактным рассуждениям и способных говорить часами, если их не остановить.
— Он у какатанава?
— Думаю, да.
— Я отведу вас к ним. — Его голос зазвучал тише. — По крайней мере, я не видел в своих снах ничего, что мешало бы мне это сделать. Возможно, ваш муж познакомился с моим другом Даванададой, которого также называют Белым Вороном. — Он умолк, и на его лице появилось виноватое выражение. — Я слишком много говорю и чересчур разбрасываюсь в своих мыслях. Человек, который живет один, постепенно привыкает разговаривать сам с собой. За последние четыре года мне ни разу не доводилось просто, по-человечески, побеседовать с образованными людьми. Вы оказались для меня благословением. Честно говоря, это был самый лучший танец, который я когда-либо исполнял. Я надеялся, что к нам присоединится некая молчаливая полубогиня, и тогда нас станет трое. Но я отнюдь не был уверен, что вы окажетесь человеком. Сны подсказывают мне, что я должен делать, но умалчивают о том, чего мне ждать. Поднимается сильный ветер, он явно гневается на нас, и я не знаю, почему. Мои сны весьма противоречивы.
— Вы всегда действуете в соответствии со своими грезами? — Я была заинтригована. В конце концов, сны — моя специальность.
— Только после должных размышлений. И только если подходящий танец и песня приносят гармонию в объединенные миры. Я всегда испытывал склонность к духовному образу жизни. — Айанаватта принялся старательно чистить изящное весло из твердого дерева, изогнутое таким образом, что его можно было использовать как оружие в бою. Его лук и колчан со стрелами уже были аккуратно уложены в каноэ и закреплены. — Знайте же, Белая женщина-бизон, что я совершаю долгое духовное путешествие, которое началось в лесах моей приемной родины, известной вам под названием северного Нью-Йорка, — заговорил он после паузы. — Чтобы совершить великие дела, я должен объединять свою судьбу с судьбами других людей, но не имею права рассказывать о своем грядущем. Однако когда мое предназначение будет исполнено, я, наконец, обрету мудрость и могущество, которые требуются, чтобы обратиться к советам племен и приступить к завершающему этапу своего жизненного пути.