– Вы не находите, что сегодня жарковато?
Все от души посмеялись.
Симон решил, что первые шаги по Солнцу будут сделаны в зоне пятен. Пьер облачился в комбинезон вулканолога, включил портативную систему охлаждения и вышел наружу, подняв флаг Земли. Все пожелали ему удачи. Стальной страховочный трос позволял ему вернуться в любой момент.
По рации они услышали исторические слова:
– Я первый человек, ступивший на Солнце, и водружаю здесь флаг моей планеты.
Симон, Люсиль и Памела зааплодировали, не хлопая в ладоши, чтобы избежать перегрева.
Пьер бросил флаг в солнечное пекло, где он тотчас запылал.
Симон спросил его:
– Ты что-нибудь видишь?
– Да… Да… Невероятно… Здесь… Здесь… Здесь есть жители!
Треск.
– Они идут ко мне…
Послышался долгий вздох. Тело Пьера вспыхнуло. На борту они услышали пересохшими барабанными перепонками лишь тихое шшшшш, похожее на шорох опавших листьев.
Комбинезону вулканолога не суждено было получить гарантийный сертификат НАСА. Они втянули на борт страховочный трос, конец которого расплавился.
Люсиль перекрестилась:
– Да вознесется твоя душа в небеса, «черные и холодные».
Что в этот момент показалось ей лучшим напутствием.
Симон едва не стукнул кулаком по стенке «Икара», но вовремя одумался. Избегать всякого трения.
– Я хочу удостовериться сам, – сказал он.
И, открыв шкаф со снаряжением, аккуратно облачился в свою очередь в комбинезон вулка-нолога.
– Не выходи, – взмолилась Памела.
– Ты тоже погибнешь, – подхватила Люсиль.
– Но если и вправду на Солнце есть жители, как их называть? Почему бы не… солнечане! Мы всю жизнь тщетно ищем марсиан, венериан, а инопланетяне, оказывается, здесь, в самой горячей точке неба. Солнечане! Солнечане!
Симон вышел в огонь. Он видел вокруг вихри оранжевой магмы. Это был не газ и не жидкость, но жар в чистом виде. По сравнению с этим жаром даже в кабине корабля, казалось ему теперь, было прохладно.
Кожа его под комбинезоном горела. Он знал, что у него есть лишь считаные минуты, чтобы открыть жителей Солнца. Он с трудом продвинулся вперед, насколько позволял страховочный трос. Если в течение трех ближайших минут ничего не произойдет, он вернется на корабль. Иначе сгорит, как Пьер. Симону совсем не хотелось принимать мученическую смерть, он только желал, отчаянно, страстно, ставить смелые научные опыты. А мертвый ученый – ученый-неудачник.
Он с опаской посмотрел на часы. Они лопнули, расколовшись на множество плавящихся осколков.
И в эту минуту он разглядел «их». Они были здесь, призрачные, нереальные. Солнечане. Они выглядели живыми сгустками плазмы, большими мотыльками с оранжевыми крыльями. Они могли общаться телепатически.
И они побеседовали с Симоном, однако не так долго, чтобы он сгорел. Потом солнценавт кивнул и вернулся к «Икару».
– Фантастика, – говорил он потом Памеле. – Эти огненные существа живут на Солнце миллиарды лет. У них есть свой язык, свои науки, своя собственная цивилизация. Они купаются в солнечном огне, не испытывая ни малейшего дискомфорта.
– Кто они? Как они живут?
Симон неопределенно махнул рукой.
– Они мне все рассказали в обмен на обещание ничего не разглашать людям. Солнце должно остаться «терра инкогнита». Мы должны защитить их от экспансионистских посягательств землян.
– Ты шутишь?
– Ничуть. Они отпустили нас только потому, что я поклялся хранить в тайне все, что узнал от них. Эту клятву я никогда не нарушу.
Симон посмотрел на ослепительный свет сквозь фильтры иллюминатора.
– Назвать эту миссию «Икаром» было, в сущности, глупой идеей. Как называется эта птица, которая всегда возрождается из пепла?
– Феникс, – сказала Памела.
– Да, феникс. Экспедиция «Феникс». Вот как нам надо было ее назвать.
Абсолютный отшельник
– С самого рождения все уже в тебе. Ты лишь учишься тому, что знаешь, – объяснял ему отец.
Все во мне. Все уже во мне…
Ему всегда казалось, что, путешествуя и набираясь опыта, он познает мир. Неужели он будет лишь открывать заново то, что уже знал? Знал всегда? Эта мысль не давала ему покоя: все уже в тебе… Мы ничего не познаем, лишь извлекаем из самих себя скрытые истины. Значит, младенец – уже великий мудрец? Эмбрион обладает энциклопедическими знаниями?
Доктор Гюстав Рубле был известным врачом, женатым, отцом двух детей, уважаемым соседями, но мысль, одна лишь тень мысли, что все было с самого начала в нем, преследовала его постоянно.
Он заперся в своей комнате и принялся размышлять. Ни о чем другом он думать больше не мог.
Итак, все уже во мне. Все, говорил он себе, а значит, жить в этом мире ни к чему?
Он вспомнил, что Эркюль Пуаро, герой Агаты Кристи, разгадал немало детективных загадок, не расставаясь с креслом и домашними тапочками. Гюстав Рубле последовал его примеру и некоторое время не выходил из своей комнаты. Жена, уважавшая его духовные искания, потихоньку приносила ему еду.
– Дорогая, – сказал он ей однажды, – ты понимаешь, что не дает мне покоя? Жизнь не имеет смысла. Мы ничего не познаем, лишь заново открываем то, что уже давно знали.
Она села рядом с мужем и заговорила с ним ласково:
– Извини меня, Гюстав, но я тебя не понимаю. Я ходила в школу и училась истории, географии, математике, даже физкультуре. Я научилась плавать кролем и брассом. Я вышла за тебя замуж и научилась семейной жизни. У нас родились дети, и я научилась их воспитывать. Я ничего этого не знала, пока не жила.
Он рассеянно откусил кусочек хлеба.
– Ты уверена? А не может ли быть, что на самом деле, задумавшись, ты могла бы извлечь на свет все эти знания, даже не выходя из дома? Лично мне кажется, что я, один в этой комнате, узнал за последние дни больше, чем за два круго-светных путешествия.
Не удержавшись, она возразила:
– Если бы ты совершил кругосветное путешествие, то знал бы, как живут китайцы.
– Но я это знаю. Я задался вопросом, как живут все народы Земли, и передо мной вспышками, картинами, как на живых почтовых открытках, предстала их жизнь. До меня тысячи отшельников проделывали тот же духовный путь.
Валери Рубле покачала своей прекрасной рыжей шевелюрой.
– Я думаю, ты ошибаешься. Когда ты живешь взаперти, твое видение поневоле ограниченно. Действительность превосходит масштаб твоего мозга. Ты недооцениваешь многообразие мира.
– Нет, это ты недооцениваешь силу одного-единственного человеческого мозга.
Валери не хотела ссориться. Она не стала развивать доводы, казавшиеся ей очевидными. Что до ее мужа, он не принимал больше пациентов и отказывался видеться с кем бы то ни было, даже со своими детьми. Только жену он еще допускал к себе, при условии, что она не принесет ему никакой информации извне, которая может ему помешать.
День за днем она продолжала кормить его, обслуживать, поддерживать. Хоть и не разделяя его убеждений, она не нарушала его покой.
Он сильно исхудал.
Человек никогда не сможет быть свободным, пока вынужден есть и спать, сказал он себе. Надо сбросить с себя оковы раба, зависящего от сна и пищи.
Он изрисовал схемами большую черную доску. Потом заказал всевозможное электронное оборудование. Наконец, Гюстав позвал к себе нескольких бывших коллег, и вместе они занялись сложными расчетами и выкладками.
Рубле объяснил жене, какой опыт он намерен поставить:
– Вся проблема в теле. Мы облачены в плоть, наполнены кровью и костями, которые требуют ухода, изнашиваются, болят. Тело надо защищать, согревать, кормить, лечить, когда оно нездорово. Телу нужно спать и есть, чтобы в нем циркулировала кровь. А вот у мозга куда меньше потребностей.
Она не решалась понять.
– …Львиная доля деятельности нашего мозга попусту расходуется на органические процессы. Работа и защита тела отнимают всю нашу энергию.
– Но наши пять чувств…
– Наши чувства обманчивы. Мы искажаем сигналы, которые они нам посылают. Пытаясь истолковать мир, мы живем иллюзией. Тело сдерживает нашу мысль.
Он опрокинул стакан, и вода потекла на ковер.
– Есть вместилище и его содержимое, – объяснил он. – Разум и тело. Но как без стакана жидкость продолжает существовать, так и без тела разум свободен.
На миг Валери подумалось, не сошел ли ее муж с ума.
– Да, но расстаться со своим телом значит умереть, – растерянно возразила она.
– Не обязательно. Можно освободиться от тела, сохранив разум, – ответил он. – Достаточно сохранить мозг в питательном растворе.
И тут она все поняла. Схемы, которыми был завален письменный стол, обрели смысл.
Операция состоялась в четверг. В присутствии жены, двух детей и нескольких ученых, которых он посвятил в свой замысел, Гюстав ушел в себя. Чтобы стать абсолютным отшельником, он решил подвергнуться самой радикальной в мире хирургической ампутации – удалить все тело.
С величайшим тщанием его коллеги вскрыли черепную коробку, как будто это был капот машины. Черепной свод положили в алюминиевый лоток, как ненужную крышку. Обнажился мыслительный орган, розовый, трепещущий, погруженный, надо полагать, в искусственные сны под действием наркоза.
Хирурги аккуратно изолировали мозг от соседних органов. Они перерезали зрительные нервы, слуховые нервы, затем артерии, снабжающие мозг кровью. Наконец они с величайшей осторожностью освободили спинной мозг от позвонков. После этого они смогли извлечь собственно мозг и быстро поместили его в сосуд с прозрачной жидкостью. Артерии теперь могли получать глюкозу и кислород непосредственно из этой живительной ванны. Слуховые и зрительные нервы были изолированы. Хирурги установили систему обогрева, и термостат поддерживал постоянную температуру для мозга и его ванны. Но что делать с телом?
Гюстав Рубле все предусмотрел при жизни.
В завещании, составленном незадолго до опыта, доктор оговорил, что его тело не должно быть похоронено в семейном склепе. Науке, которая помогла ему освободиться от бремени, он оказывал ответную услугу, завещая ей несколько килограммов органов, мышц, хрящей, костей, крови и различных жидкостей. Пусть ученые делают с ними что им угодно.