— Эту? — спросил Северин, доставая из портфеля листок.
— Да! А говорили, не по нашему делу, — с легким укором в голосе и с понимающей улыбкой на устах сказала Юлия, — нет, не то! — воскликнула она, перевернув листок, — на нашем штамп был.
— Естественно, это копия, оригинал приобщен к делу как вещественное доказательство, — веско сказал Северин, — он, несомненно, будет возращен вам по окончании следствия и суда, — последнее вышло не очень убедительно, и Северин, почувствовав это, поспешил перейти к делу: — У вас есть какие-нибудь подозрения? Было ли что-нибудь необычное в предшествующие дни?
— Было! — сразу же воскликнула Юлия, что было неудивительно, женщины, конечно, все давно и не раз обсудили. — Посетитель был странный. В общем-то, мы к таким привыкли, учение Николая Федоровича пользуется сейчас большой популярностью и, как это часто бывает, помимо истинных последователей, озаренных светом веры и преисполненных желанием глубже погрузиться в изучение творческого наследия Николая Федоровича, оно привлекает всяких шарлатанов, а также людей, скажем так, неадекватных, короче, психически ненормальных.
Далекий от философских умствований Северин считал, что как раз истинные последователи, озаренные и преисполненные, относятся к последней категории, но свое мнение он оставил при себе.
— Как выглядел этот посетитель? — спросил он, оставаясь в строгих служебных рамках.
— Очень высокий, худощавый, лет тридцати пяти, красивый мужчина. Интеллигентный, с правильной речью, уснащенной какими-то даже старорежимными оборотами. Мы поэтому нисколько не удивились, когда он представился писателем, членом Союза писателей, сказал, что пишет детективный роман. Сказал несколько смущаясь и как бы извиняясь за издателей и публику, а также за себя за то, что вынужден потрафлять их заказам и вкусам. Объяснил, что по ходу действия преступник должен проникнуть в наш музей, и он, верный реалистической манере, пришел к нам, чтобы в описание не вкралось ни малейшей неточности. Ну, и мы все ему показали, — пришла пора смущаться Юлии.
— Понятно, — сказал Северин, сопровождая слово соответствующей улыбкой, — а какие еще приметы у него были, ну там усы…
— Разве я не сказала? — удивилась Юлия. — Волосы у него были длинные и борода окладистая, тоже длинная. Пока он с нами разговаривал, эта прическа и борода смотрелись очень органично, я хочу сказать, что они ему очень подходили и шли, а как он ушел, так они меня в сомнение ввели. Я даже подумала, не накладные ли. А уж как мы пропажу обнаружили, так мои сомнения обратились в уверенность. Я знаю, кто это был, — Юрий Павлович Погребняк!
Северину было знакомо это имя.
— Врач, — уточнил он.
— Врач! — такого вопля стены этого заведения культуры никогда не слышали и, Бог даст, никогда больше не услышат. Вслед за этим на Северина обрушился водопад слов: фельдшер, коновал, авантюрист, проходимец, мошенник, аферист, прохиндей, хапуга. Казалось, все ругательные ярлыки были примерены, признаны соответствующими и навешены на несчастного Юрия Павловича, так что последний аккорд прозвучал вполне логично: — Дьявол во плоти! Это его присные похитили рукопись!
— Сигнализация на нечистую силу не реагирует, — Северин попробовал шуткой остановить водопад. Безуспешно.
— Доктор всех мыслимых наук, увешан дипломами как новогодняя елка, а кто выдал эти дипломы? Высшая аттестационно-квалификационная комиссия! Нет такой комиссии, есть ВАК, высшая аттестационная комиссия, если вы знаете. Академик бесчисленного числа академий! Липовые эти академии, и академик он липовый. Нью-Йоркская Академия наук — ха-ха!
О Нью-Йоркской Академии наук Северин слышал, уже упоминавшийся Перелетов Игорь Вячеславович был ее действительным членом. Когда-то свежеиспеченный молодой доктор наук чрезвычайно гордился избранием, потом, правда, говорил об этом с какой-то ехидцей, причины которой Северин запамятовал, но диплом в рамке со стены не снимал, диплом был красивый.
— Да не в дипломах дело! — неслась дальше Юлия. — Он же все хорошее, что происходит в мире, приписывает своему влиянию и своим действиям.
— Прямо-таки Бен-Ладен какой-то, только за знаком плюс, — опять попытался пошутить Северин.
— Хуже! Он хуже Бен-Ладена! — страстно воскликнула Юлия. — Он себе приписывает даже то, что не происходит!
— Это как же? — удивился Северин.
— Вы сюда мимо стройки шли? Шли и дошли, кирпич вам на голову не упал, хотя вполне мог бы. А не упал кирпич исключительно потому, что о вас он позаботился. А плотина на Енисее не рухнула потому, что он усилием воли затянул внезапно появившуюся трещину в основании. Недавно самолеты в воздухе развел, а то была бы катастрофа страшнее швейцарской. Да и не в этом даже дело, не во всеохватном блефе, не в лечении посредством цифровых кодов — не он первый, не он, увы, последний. Но он же покусился на самое святое, на воскрешение умерших! Утверждает, что и это ему по силам, рассказывает о множестве удачных опытов, более того, обещает научить этому всех желающих. Огромные залы собирает, кассеты продает, свои книги, а люди идут, внимают, покупают. Сколько их, несчастных, потерявших близких, особенно матерей, потерявших детей, и вдов, потерявших мужей. Он их манит неосуществимой надеждой, а они готовы молиться на него.
Казалось, что выплеснувшийся праведный гнев придавил ее саму. Голос Юлии, изнемогая, звучал все тише, и, наконец, море успокоилось.
— Итак, вы утверждаете, что ваш странный посетитель был похож на Юрия Павловича Погребняка? — Северин вернулся к своим баранам.
— Не то, чтобы очень похож. У него, — Юлия упорно избегала повторять всуе имя врага человеческого, — лицо гладкое, гладкое во всех отношениях, он больше похож на преуспевающего дельца, да он и есть такой делец. И ростом он заметно ниже. Но ведь можно загримироваться! И надеть туфли на высоком каблуке!
— А что он, — Северин включился в игру, — мог здесь вынюхивать и высматривать?
— Ума не приложу! — озадаченно воскликнула Юлия. — У нас ведь нет ничего, скажем так, уникального. Все рукописи Николая Федоровича хранятся в Ленинской библиотеке, кстати, не в его фонде, а в фонде его ученика, Петерсона Николая Павловича. Да и те все изданы, до последнего слова. Но кто поймет, чего он хотел? У него же мозги набекрень, он же говорит иногда такие вещи, которые нормальному человеку в голову не придут и в кошмарном сне не приснятся!
Возвращаясь к метро, Северин размышлял о странностях человеческой природы. О том, что многие люди, во всех отношениях здравомыслящие, но пораженные в одном каком-то пункте ненавистью, видят своего врага всюду и привлекают свой здравый смысл для объяснения его неочевидных козней.
И еще о том, что нет лучших пропагандистов вздорных идей, чем их ярые противники. Они так много и так страстно развенчивают и бичуют их, что невольно закрывается мысль, что в этих идеях есть рациональное зерно. Вот, скажем, Марфа Поликарповна Никонова, которая, судя по всему, принадлежала к числу тех, кто молился на Погребняка, отнюдь не ринулась обращать Северина в свою веру и, скорее, даже замкнулась в молчании. Зато после разговора с Юлией Северин почувствовал настоятельное желание встретиться с этим — тут Северин мог воспользоваться любым из ярлыков Юлии, но внес свою лепту — с этим подозреваемым. И мысленно услышал аплодисменты Юлии.
3 часа дня
На столе в кабинете Северина ждала распечатка справки, присланной полковником Побегайло, и факс от Твердолобова. Северин быстро просмотрел их, одна другой стоила, поэтому он поручил Максиму переслать перечень компаний в ФСБ, сам же углубился в жизнеописание Бориса Яковлевича Каменецкого.
Ничего необычного, тем более сверхъестественного, не обнаружил. Ничто не предвещало столь высокого взлета, все в первой жизни Каменецкого было средненьким, даже образование, которое было, конечно, высшим, но — средненьким. А потом оказался в нужное время в нужном месте, попал в колею не на глухом проселке, а на столбовой дороге, дальше — пошло-поехало. Во второй жизни Каменецкого все тоже было достаточно обыденным для историй российских олигархов. Даже меценатство, это сейчас модно, у богатых свои причуды, у каждого свои.
Для себя Северин отметил три факта. Первый: возраст, его одногодок. Второй: годичный пробел в биографии в районе 1991 года. Третий: то, что в розовом, урюпинском детстве Каменецкий закончил художественную школу, а во времена перестройки подвизался на ниве росписи разных общественных зданий в Узбекистане.
«Готов к схватке», — посмеялся сам над собой Северин.
Глава 10Бяка
Москва, 5 мая 2005 года
5 часов дня
Он давно не был в Alma Mater. Когда-то университетский комплекс был тишайшим, с точки зрения автомобилиста, районом. Покой казавшихся широкими улиц нарушали только рейсовые автобусы, вольготно стоявшие у учебных и лабораторных корпусов автомобили можно было пересчитать по пальцам, толпы студентов рысили раз в два часа, перед началом каждой пары. Недаром это место считалось одним из лучших в Москве для первых уроков вождения.
Теперь же улицы вдруг показались очень узкими, и Северину пришлось сделать круг вокруг Главного здания, высматривая просвет в двойном кольце припаркованных автомобилей и уворачивая от норовящих броситься под колеса молодых людей. «Всё плохо живут!» — чертыхаясь, думал он. «Это с чем сравнивать!» — крикнула ему промчавшаяся мимо кавалькада машин, среди которых выделялся огромный, черный «Хаммер». Северин проследил взглядом, как они влетели по пандусу к главному входу, который использовался обычно только для встречи высоких гостей. «Какое интересное совпадение!» — подумал Северин, направляясь быстрым шагом к Клубной части университета.
Некогда широченный проезд был сжат бетонными цветниками до двухполосной тропки, на которой визгливо переругивались автобусы и маршрутные такси. Наибольшую ярость этих честных тружеников общественного транспорта вызывал шустрый жигуленок-бомбила, мало того что остановившийся в неположенном месте, но еще и застывший с разинутым ртом, в восхищении провожая глазами выпорхнувшее из его нутра неземное создание. В другое время и сам Северин с удовольствием остановил бы взгляд на такой красавице, невольно изменил бы темп движения, чтобы насладиться видом со всех сторон, но сейчас ему было не до того, он высматривал в толпе Наташу.