И тут, еще до всех слов, я вдруг почувствовал в собеседнике какую-то нервозность, неуверенность, замешательство. Не знаю, как мне удалось это определить, но на допросах, которых я провел бесчисленное множество, такое случалось нередко, иногда при самом пустяшном вопросе. Тут-то и начинаешь бить в эту точку, бывает, и час бьешь, и два, и три, но в конце концов добиваешься решительного признания.
— Князья Ш. — род очень старинный, Рюриковичи, — осторожно начал Победоносцев. — Не обширный. Насколько мне известно, осталась только одна ветвь, которую возглавлял покойный князь. Так случилось, что представители этого рода никогда не служили, ни по военной части, ни по штатской, даже во времена, предшествовавшие Указу о вольностях дворянству, и в столицах не жили, проводя время в своих поместьях, весьма обширных. Была у мужчин этого рода одна странная черта: стоило им перевалить тридцатилетний рубеж, как на них нападала жажда общественной деятельности, они вдруг начинали носиться с какими-то идеями и, как правило, вскоре погибали, неизъяснимым образом.
— Какого сорта были эти идеи?
— Ничего оригинального. Вызывали тени прошлого.
— Спиритизмом увлекались?
— Помилуй Господи, никогда! Скажу по-другому: воскрешали мертвых, давно умерших предков.
— Как же такое возможно? — вскричал я, уже ничего не понимая. — Это как — Лазарь, иди вон!
— Глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, нельзя же понимать все так прямолинейно! Я выражался иносказательно, фигурально. Пусть будет так: они продавали идеи старые, но в новой обертке.
— И с какой идеей прибыл в Петербург последний князь Ш.? — спросил я, успокаиваясь.
— В последние два года он увлекался идеей панславизма… — Победоносцев замолчал.
— Как многие, — сказал я, — но никто пока не погиб, неизъяснимым образом.
— Да, никто пока не погиб, — сказал Победоносцев, вставая, — надеюсь, я ответил на все ваши вопросы.
На первый взгляд, разговор с Победоносцевым ничего не дал, ни одной зацепки, ни одной новой детали, но я чувствовал, что общая картина, по-прежнему нечеткая, претерпела у меня в голове существенные изменения.
Подъезжая к департаменту, я заметил в ближайшей подворотне знакомую фигуру — Ферапонт Алексеев.
— Где тебя черти носили? — недовольно спросил я, остановив коляску и подозвав агента к себе.
— Так ведь они ж в ночную работают, ваше высокородие! — взял обиженный тон Алексеев. — А как кабаки открываются, так пьянствуют, а потом отсыпаются незнамо где. А типографий-то пять! Все ноги сбил! Да и здесь уж, почитайте, с обеда! Но вы, как приехали, меня заметить не соизволили, а потом сразу выбежали и умчались, как на пожар.
— Что нашел? — прервал я его излияния.
— Человек был один и тот же, — бодро начал доклад Алексеев, — приезжал, судя по всему, на собственном выезде, городские сани, кузов светлый, под орех, полозья и копылья тонкие, металлические, лошадь гнедая, все самое обыкновенное. Подзывал метранпажа, протягивал конверт, просил срочно передать редактору, вручал трешницу на чай и был таков. Одет: шинель, меховая фуражка, ботинки с калошами, обыкновенно одет. Роста среднего, лица никто толком описать не смог, обыкновенное лицо.
— Не военный?
— Нет, тут все единодушны. Говорят, интеллигентного сословия.
Плохо, в громадном Петербурге и так-то трудно найти человека только по наружным приметам, что уж говорить об интеллигентном сословии, где все более или менее похожи друг на друга.
— Хотя бы с бородой?
— Нет, бакенбарды, усы, как у государя императора, я же говорю-с, внешность самая обыкновенная.
Плохо, что без бороды, подумал я. По крайней мере, сразу бы стало ясно, с кем мы имеем дело. Все наши вольнодумцы носят бороды как символ принадлежности к некоему тайному обществу, им так легче узнавать друг друга. Еще и знаки всякие тайные имеют, не такие, как у масонов, нет чтобы пальцы сложить особым образом, или ладошку ногтем пощекотать, или, как бы задумавшись, начертать перстом некую фигуру, эти же, молча и насупившись, вскидывают руку вверх в каком-то неестественном жесте, так что половина прохожих начинает недоуменно оглядываться. Но борода все же надежнее, она всегда на лице.
Бакенбарды и усы выдают благонамеренного человека, состоящего на государственной службе. С другой стороны, как благонамеренный человек мог запутаться в этом деле? Правильно, никак, благонамеренные люди по ночам спят, а не разъезжают по типографиям с заметками сомнительного содержания и не раскидываются радужными бумажками и трешницами на чай. Засим большую часть интеллигентного сословия, всяких профессоров, докторов, инженеров, казначеев и прочих, исключаем. Остаются чиновники.
В каких ведомствах у нас служат чиновники, которых типографские служащие могут принять за интеллигента? Первым на ум почему-то пришло Третье отделение, выправка у них никакая и если их переодеть в штатское… Вторым, естественно, вспомнилось министерство просвещения, но стоило мне представить строгий лик всесильного министра просвещения и по совместительству обер-прокурора Священного Синода графа Дмитрия Андреевича Толстого, перед которым в те годы бледнел сам Победоносцев, как мне сразу расхотелось продолжать изыскания.
— Не найдем-с, — тихо сказал Алексеев, как будто уловив мою мысль.
Москва, 6 мая 2005 года, час ночи
«Да, жили же люди! — подумал Северин, закрывая книгу. — С кем общались! Эх, Иван Дмитрич, Иван Дмитрич, счастья вы своего не понимали! Мне бы таких свидетелей! Это ж надо, с Достоевским — запросто. С нынешними-то не то что общаться, читать не хочется. Да, жаль, что невозможно воскресить умерших, не всех, конечно, но некоторых. Вот так потолковать с Федором Михайловичем о русской душе, о загнивании и скорой смерти Запада, даже и о засилье жидов, а для веселья с Александром Сергеевичем поужинать в „Яре“, зайти хоть на четверть часа. Или Победоносцева возьмем. Не в смысле воскрешения, а с точки зрения общения. Нынешние государственные деятели против него жидковаты, по масштабу личности и вообще, — Северин припомнил тех, с кем ему довелось встречаться, — нет, этих в будущие мемуары не вставишь, о них не то что через сто двадцать пять лет никто знать не будет, а даже через двадцать пять. Да какие двадцать пять, к лету 2008-го забудут!
А почему бы, кстати, и Победоносцева не воскресить? Интересный был бы сюжетец. Он бы, наверно, ко двору пришелся. Впрочем, не пришелся бы, там и без него тесно. Он бы в оппозицию ушел, патриотическую, проповедовал бы с крестом в руках патриархальные, то есть коммунистические ценности, призывался бы к изгнанию инородцев и одновременно к восстановлению империи, Советского Союза в многонациональной цельности, это, как мы видим, прекрасно сочетается.
Вот кого воскрешать не будем, так это террористов. Они сами рождаются, как вши, от грязи. Но ведь и тут Путилину повезло! Воспитанные люди, лица славянской национальности, с университетскими дипломами, опять же благородные, против женщин и детей не воевали, стреляли в губернаторов и градоначальников, бомбы метали в великих князей и государя императора. Не достохвально, конечно, не наш это метод, но понять можно, иной раз рука сама тянется к пи…» — на этой светлой мысли Северин погрузился в сон.
Глава 12Практическая магия
Москва, 6 мая 2005 года
10 часов утра
Когда Максим заговорил о Каменецком, Северину потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться. Слишком сильно раскачался в последние дни маятник, от лучезарного бессмертного будущего с его космическими кораблями, несущими богоподобных людей, до первых веков христианства с ослятями, влачащими на своих спинах философов и святых, имея при этом положением равновесия вторую половину века девятнадцатого с воскресшим Сократом, таинственными князьями, грешными, суетными людьми и начальником петербургской сыскной полиции, без устали снующим в карете по улицам столицы великой империи. Титаническими усилиями Северин сдвинул ось времени и въехал в настоящее.
— Так, еще раз, с начала, — приказал он Максиму.
Молодой опер, восприняв это как знак благожелательного интереса начальства, с еще большей бодростью повторно доложил о результатах проведенного им по собственной инициативе расследования. Выведя из вчерашних разговоров и действий Северина, что тот по какой-то причине взялся за разработку Каменецкого, Максим решил заняться финансовыми делами вездесущего олигарха. Если честно, то побудило его к этому отсутствие других, более интересных и важных дел, кроме того, ему было любопытно, насколько информативна некая база данных, о которой много говорили в последние месяцы и которая по счастливой случайности именно в этот день оказалась у него в руках. Северин не преминул уцепиться за это.
— Где достал? — спросил он.
— Подумаешь, бином Ньютона! Три сотни баксов на любом углу, — ответил Максим, — для постоянных покупателей большие скидки.
— Только не надо говорить мне, что ты заплатил хотя бы доллар за базу данных Центробанка, — скривился Северин, — даже я бы не заплатил, за ненадобностью.
— Зачем платить? — согласился Максим. — Но наши экономисты вчера накрыли фирму, которая торговала оптом этими дисками. Десять коробок вещдоков! Зачем так много? Вот они одну коробку растребушили и раздали своим.
— Старая? — уточнил Северин.
— Какой! — воскликнул Максим. — Свежак!
Это уже ни в какие ворота не лезло. Утечка базы данных Центробанка вызвала в свое время большой скандал. Это Северину было безразлично, когда и сколько заплатила фирма А фирме Б, но наверняка были люди, которые только за одну такую строчку готовы были выложить сумму, многократно превышающую вышеозначенные три сотни, а таких строчек в этой базе было бесчисленное множество, точнее говоря, ровно столько, сколько платежей прошло через Центробанк в один из месяцев в конце прошлого года.
И не в том даже дело, что псу под хвост пошла банковская тайна, для власти она никогда не была тайной, но заинтересованным лицам открылись финансовые схемы самой власти, весь отлаженный, хорошо смазанный механизм сливов, наездов и откатов лежал как на блюдечке, шурша приводными ремнями и поблескивая валами и шестеренками. Стерпеть такого власть не могла, тем более что сразу стало ясно, что это не происки хакеров, а выброс изнутри. Последовали громогласные запросы и грозные постановления, в Центробанк нагрянула высочайшая следственная комиссия, перекрыли все выходы, казалось, что не только мыш