земными делами, князь Шибанский неожиданно для себя увлекся ими, что привело постепенно к пересмотру всех его жизненных установок. Вот только к дворцовым интригам он по-прежнему относился отрицательно. А интрига уже зародилась, она пока созревала, тихо тлела, готовая вот-вот полыхнуть пожаром.
Сравнительно долгая связь с княжной Александрой Долгорукой и опосредованное влияние князя Дмитрия Ивановича Шибанского не прошли для императора Александра бесследно. Никто никогда не узнает, как и когда запала ему в голову идея, определившая многие его поступки последних пятнадцати лет его царствования, но идея, несомненно, была и состояла она в прекращении давней распри между царственными русскими родами путем их кровного объединения.
Пространство для маневров у императора было очень узким. С одной стороны, род князей Шибанских был немногочислен и представлен исключительно мужчинами, родственные же связи их с другими русскими родами давно пресеклись или держались в тайне — Александру была доподлинно известна лишь связь с некоторыми ветвями Долгоруких. С другой стороны, он не мог женить старшего сына (младшие не рассматривались) на близкой родственнице Шибанских. Во-первых, для признания этого брака династическим требовалось объявить истинную родословную князей Шибанских, что по многим причинам было невозможно. Во-вторых, в жены наследнику русского престола была уже расписана датская принцесса Дагмара. Договоренность была нерушимой, когда старший сын Александра цесаревич Николай скончался, принцесса перешла по наследству к его брату и новому наследнику престола Александру Александровичу.
Пришлось императору взваливать всю тяжесть предприятия на свои плечи и обращать собственное внимание на старшую, хотя еще и малолетнюю, дочь князя Михаила Михайловича Долгорукого Екатерину. О серьезности намерений Александра свидетельствовали его слова, сказанные им после их первого любовного свидания: «Я не свободен сейчас. Но при первой возможности я женюсь на тебе. Отныне и навеки я считаю тебя своей женой пред Богом». Слова были немного кощунственными, ибо первой и единственной возможностью была смерть императрицы, но сказаны они были отнюдь не в любовной лихорадке — ветреного императора с того дня как подменили.
Ждать им пришлось долго, в описываемое время их связь продолжалась уже более тринадцати лет, но ведь и первого любовного свидания Александр, против обыкновения, добился отнюдь не быстро. Внимание, оказываемое императором воспитаннице Смольного института княжне Долгорукой, не прошло незамеченным для общества, но еще раньше о нем доложили князю Шибанскому. Тот, питая презрение к дворцовым и, особенно, альковным интригам, поспешил встретиться с шестнадцатилетней княжной и, пользуясь правом старшего родственника, предупредил ее о недостойных намерениях стареющего государя и предостерег от опрометчивых, необратимых, унижающих ее высокий титул поступков.
Чем настойчивее становился император, тем чаще приходилось князю Шибанскому встречаться с девушкой и укреплять разрушающийся редут. Чего он никак не мог ожидать, так это того, что «глупая девчонка» без памяти влюбится в пятидесятилетнего императора, впрочем, в этом князь нисколько не отличался от остального общества. Не мог он знать и другого результата их совместного с княжной упорства — двухлетняя осада настолько распалила Александра, что его головная страсть переросла в сердечную. Даже когда все произошло, князь Шибанский не успокоился, он требовал от княжны немедленно разорвать богопротивную связь, с этим же требованием он явился и к Александру, так они впервые сошлись лицом к лицу.
Их жесткое столкновение в тот вечер имело благотворные последствия, обычные для сшибок сильных мужчин, — они если не подружились, то внешне примирились. Чем дальше, тем с большим удовольствием и радушием встречал князя Александр, оказалось, что их взгляды во многом совпадают, особенно в том, что касалось величия державы и сущности царской власти. В конце жизни Александр говорил, что ни один человек в России не понимал его так, как князь Иван Дмитриевич Шибанский, какое-то подобие такого понимания он встречал у некоторых европейских монархов, но тем не хватало размаха. В свою очередь и князь Шибанский с годами попривык к Александру, спорил с ним как с равным и все реже находил в себе силы сопротивляться чарам легендарного романовского обаяния.
Известие о беременности княжны Долгорукой весьма раздосадовало князя Шибанского. Четыре года потребовалось ему, чтобы смириться с одним позором, а тут накатывал другой, много горший. Он даже отправился к Александру, чтобы попенять ему за несдержанность в страсти, неподобающую его возрасту и положению. Но все упреки вылетели из его головы, когда он увидел светящиеся от счастья глаза императора и услышал его лепет, удивительный для отца восьмерых, только законных, детей: «Я чувствую, это будет сын! Он будет настоящим русским…» Возможно, Александр не хотел сказать ничего большего, но князь Шибанский невольно продлил фразу: «…царем!» — и крепко задумался.
Как ему показалось, он впервые уловил потаенную мечту императора. Другая верная догадка касалась одной из главных причин отставки предыдущей княжны Долгорукой — у нее не могло быть детей. Убежденность князя Шибанского росла вместе с плодом в чреве княжны, не меньшую эволюцию претерпел весь строй его мыслей. Перед ним по-новому высветилась вся история последних веков. Триста лет назад, во времена Ивана IV Романовы притулились к их роду, так плотно переплелись с ним, что та ветвь, которая в конце концов утвердилась на царском троне, вполне могла рассматриваться как отросток их древа, хотя и не несла ни капли их крови. Запас жизненных сил Романовых оказался невелик, в Петре они полностью исчерпали себя, этот мощный фонтан все извергнул в мир, до капли, включая самые мутные и зловонные подонки, ничего не оставив своим прямым потомкам.
Засыхающее древо Романовых спаслось, привив себе иноземный черенок, который дал новую мощную ветвь. В сущности, царствующий в России дом был Романовыми только по имени. Князь Шибанский как-то подумал, что с большой долей вероятности собственно романовской крови в нем может быть больше, чем в императоре Александре, маленькая капелька против отсутствия таковой.
Так он изжил в себе ненависть к Романовым, эти Романовы ни в чем не были виноваты перед его родом. Вместе с тем он проник в тайну жизни царских родов, тайну их смены и так открыл тайну воскрешения (он бы мог сказать — секрет, код, кода, но по нелюбви к иноземным словам предпочитал русскую «тайну»). Воскрешение их рода как полновластных властителей России не могло быть достигнуто на пути насильственного ниспровержения Романовых, все предшествующие попытки такого рода были заранее обречены на неудачу, потому что противоречили тайному ходу истории, воскрешение было возможно только через привой к царственному древу.
Так рассуждал князь Иван Дмитриевич Шибанский. В ревизии целей рода он пошел даже дальше своего отца. При условии воцарения этого не рожденного еще мальчика он был готов отказаться от притязаний на престол, как собственных, так и своих прямых потомков, передать ему права верховной власти и укрепить его трон харизмой их рода. Все это было вилами по воде писано, главным тут было принципиальное решение, которое он принял в глубине души, оно определило все его дальнейшие действия.
При том чрезвычайно замкнутом образе жизни, которого придерживалась княжна Долгорукая, беременность удавалось скрыть до самого конца. Из соображений приличия княжна жила в особняке своего брата на Английской набережной, занимая нижний этаж, с отдельным входом, отдельными слугами, приставленными к ней князем Шибанским, и собственным экипажем. Это позволило ей при первых признаках приближающихся родовых схваток незаметно покинуть дом и перебраться в особняк князя Шибанского на Большой Конюшенной улице. Там утром следующего дня она разрешилась от бремени здоровым мальчиком. По древней русской великокняжеской традиции ему было дано тайное имя. Так как дело происходило 27 апреля, то выпало имя Иоанн, что князь Шибанский счел великим предзнаменованием. Объявленное имя было Георгий, это было решено заранее.
Рождение ребенка не хранили в тайне. Во-первых, только очень наивные люди могли надеяться сохранить что-либо в тайне в Петербурге. Во-вторых, это не соответствовало долгосрочным планам Александра и князя Шибанского. На третий день, нарочно в воскресенье, по столице прошелестел тщательно составленный слух, полный достоверных подробностей и важных деталей: при первых признаках приближающихся родовых схваток княжна Долгорукая, не предупредив ни свою невестку, ни даже горничную, одна направилась в карете в Зимний дворец, куда она вошла, по обыкновению, через низенькую дверь, открыв ее своим ключом; она прошла в бывший кабинет императора Николая I, место их обычных встреч с императором, где не было даже кровати; император, предупрежденный, немедленно спустился к ней; там же она и разрешилась от бремени в присутствии Александра, который взял сына на руки и нарек его Георгием.
Так была заложена основа легенды: будущий Царь Всея Руси не мог родиться нигде кроме царского дворца. Отсутствие младенца во дворце объяснялось следующим слухом: немедленно после рождения он был перевезен в дом генерал-адъютанта Александра Михайловича Рылеева, начальника личной охраны императора. Дом этот был выбран царственными заговорщиками по многим причинам. Во-первых, генерал Рылеев был беззаветно предан Александру, вдов и, по женоненавистничеству, не имел в доме женской прислуги, главного источника сплетен. Во-вторых, дом этот располагался в Мошковом переулке, неподалеку от Большой Конюшенной, где в особняке князя Шибанского и располагался на самом деле драгоценный младенец, вверенный заботам русской кормилицы. Так что княжне, навещавшей сына каждый день, не приходилось прибегать при этом к большим уловкам, все любопытствующие готовы были клятвенно подтвердить, что ее карета лишь проезжала по Большой Конюшенной улице, в Мошковом же переулке стояла по два-три часа. И, наконец, само расположение дома генерала Рылеева было чрезвычайно выгодно, находился он между Мойкой и длинными стенами императорских конюшен в безлюдном месте, немногих же любопытствующих отпугивали несшие у дома караул жандармы.