Кофе, равно как и блинчики «Раз и готово», подоспели весьма кстати, перебив грустную тему. Кофе был отменно хорош, вот только он в противоположность уверениям Наташи не гасил воспоминания, а пробуждал их.
— Почему Базиль? — спросил Северин.
— Потому что Василий и во Франции живет, — ответила Наташа, — жил бы в Англии, был бы Бэзилом.
Северин хлопнул себя ладонью по лбу, ну и идиот, Saint Basil Cathedral, Собор Василия Блаженного, в зубах со школы навязло, а он!.. Что ж, исчезла еще одна маленькая неясность в деле, которого уже нет.
— Базиль большая умница, в Эколь курс проходит, на лошади сидит так, что мог бы на соревнованиях выступать, хоть в конкуре, хоть в выездке, а все одно — рохля, — продолжала между тем Наташа, — у нас в семье все Василии — рохли, как от рождения припечатаны.
— Неужели и Василий Иванович — рохля? — скептически покачал головой Северин. — Мне что-то так не показалось, по мне так крепкий мужик.
— Это с кем сравнивать, если с людьми обычными, даже и необычными в большинстве своем, то дядя Вася — кремень, а если, например, с его отцом, дедом моим, Иваном Васильевичем, то куда там! Тот был по рассказам ох как крут, я-то его не помню, но наслышана, шепотком, даже после смерти боялись, но у нас в семействе так уж повелось, как Иван Васильевич, так грозен без меры.
— Это его портрет в гостиной? — спросил Северин.
— Его, он там благостный (Северину это определение показалось совсем неподходящим), папа рассказывал, что художник случайно это выражение уловил и на портрет перенес. А дядя Вася — тот всегда благостный, у него, наоборот, выражение суровости нарочно ловить нужно. А как заметишь, так сразу под лавку забиваться, его в этом состоянии даже тетка Настасья боится.
— А тетка Настасья это кто? — спросил Северин с улыбкой.
— Благоверная супруга, мегера страшная, ну да она из Шуйских, — Наташа сказала это так, как будто это все объясняло, — я ее боюсь, у меня даже ни одной ее фотографии в доме нет. А она меня как бы и не замечает, у нее это очень хорошо получается, смотрит сквозь тебя, даже пройти пытается сквозь, а если вдруг зазеваешься и она на тебя наткнется, то — ах, это ты, милочка!
— Чего это она вдруг?
— У нее свои закидоны, чистота крови, генеалогия, степень родства, я для нее гнилой побег на величественном древе.
Тут в разговоре наступил небольшой перерыв, потому что Северин принялся доказывать Наташе, что никакой она не гнилой побег, а совсем даже наоборот, прекрасный цветок, украшение рода, не какого-то отдельно взятого рода Шибанских, а всего рода человеческого, неземной идеал, вершина эволюции, высшее творение Господа. Выразить все это словами было Северину весьма затруднительно, поэтому он воспользовался средствами более простыми и надежными, язык поцелуев много доходчивее и выразительнее.
— Да, как я понимаю, Василию Ивановичу не позавидуешь, — сказал, наконец, Северин, унимая сбившееся дыхание, — как это его угораздило?
— Кто ж его спрашивал? — с искренним удивлением спросила Наташа. — Отец сказал: будет так и весь сказ.
— Домострой какой-то! — воскликнул Северин. — А он, ты права, рохля!
— При чем здесь Домострой? И в чем, в чем, а в этом дядя Вася совсем не рохля. Доля у него такая, тяжелая, и несет он ее с твердостью, — Наташа говорила совершенно серьезно, — все заранее было расписано, вот и Базилю уже расписано, последнее лето догуливает, как невестушке восемнадцать стукнет, так сразу под венец. Видела я ее, так себе девица, а уж нижняя челюсть!.. Ну да у них это наследственное.
Нижние челюсти неизвестных девиц Северина нисколько не интересовали.
— А братец твой двоюродный, Базиль, учиться, что ли, во Францию поехал? Странно как-то, сейчас, как я слышал, все больше в Англию, а если в университет, так в Америку.
— Зачем ему куда-то ехать, тем более в Америку? Живет он во Франции, с матерью с Анастасией Федоровной и живет, — просто сказала Наташа.
— Это как? — удивился Северин. — Василий Иванович здесь, а они там?
— Так получилось. Тетка Настасья, еще когда замуж выходила, наотрез отказалась в Россию ехать, в этом ее понять можно, она во Франции родилась и выросла, а тут страшно, тут большевики и КГБ, это ведь в те времена еще было. Мы-то ведь тоже во Франции жили, то есть семья наша жила, еще с революции. Это дед, Иван Васильевич, все переменил. Он всегда в Россию рвался, говорил, что только здесь нам место, но сложилось лишь в начале шестидесятых, тут какое-то потепление, во Франции де Голль, дружба навек, под это и перебрались. Дядя Вася здесь уже родился, и папа, и дядя Митя, для них Россия — настоящая родина, во всех смыслах. Только видишь, как все вышло…
Пришла пора Наташе немного поплакать, а Северину ее успокаивать. Вспомнилось из недавно услышанного или прочитанного: жизнь продолжается.
— Жизнь продолжается, любимая, — повторил он вслух, — родилась ты, божественный цветок на древнем древе, цветок принесет прекрасные плоды, так определено, определено природой, которая выше нас.
— Ты все-таки ужасный материалист, — сказала тихо Наташа, успокаиваясь, — но понемногу исправляешься, еще один шажок, еще чуть-чуть переставить слова и ты скажешь: все предопределено Свыше. Ты об этом с дядей Васей поговори, он тебя просветит. Он, например, искренне верит, что браки совершаются на Небесах, поэтому супругу свою Анастасию Федоровну боготворит и любит, хотя и предпочитает делать это на некотором расстоянии. А когда папа встретил маму, то тоже сказал: она суждена мне Небесами. Дед-то, понятно, против был, купеческие внучки нам не по рангу, а папа ему знай свое: браки совершаются на Небесах. Тут два Ивана схлестнулись, а нашем роду это что-то страшное, но Иван Иванович, это папа, деда Ивана Васильевича перемог, хотя тот до самой смерти так и не смирился. Конечно, то помогло, что папа вторым сыном был…
Они еще какое-то время разговаривали, перескакивая с одного на другое. У Северина, спавшего за последние двое суток от силы часа три и испытавшего столь много, от смертельной опасности до высшего блаженства, голова пошла кругом, все рассказанное Наташей походило на одну бесконечную сказку, в которой только она сама являлась реальным персонажем. Все вернулось по кругу к тому моменту, когда он проснулся, и он постарался воспроизвести все в точности, благо, и Наташа этому не противилась. Они очутились все в той же кровати, которая, возможно, была узковата для вольготного сна, но достаточно широка, чтобы с нее, как со стартовой площадки, воспарить вверх, к небесам.
Глава 26Искусство заметания следов
Москва, 9 мая 2005 года, девять часов утра
Они вернулись из горних высей на грешную землю. Процесс не самый приятный, но необходимый, ведь живем-то на земле и грешим, кстати, тоже, вновь воспаряя. Неприятность же процесса связана с тем, что помимо сладкого греха на земле существуют еще работа, заботы, дела и боль, в частности, головная.
На улицах Москвы набирал обороты праздник, гром литавров пробивался к ним сквозь тройные стеклопакеты окон и плотные шторы, их же ожидали дела отнюдь не праздничные, будничные, многие из которых перекочевали из дня предыдущего.
Северин позавидовал героям голливудских боевиков, которые, сокрушив всех своих врагов, в последнем кадре сливаются в долгом поцелуе с героиней, напарницей или спасенной жертвой, нисколько не заботясь о том, что на следующий день им придется нести ответ за порушенные здания, выжженную землю, покореженную технику, десятки трупов не предупрежденных об их гражданских правах людей. У него размах был не голливудский, и отвечать ему вроде как было не за что, но это как посмотреть, вернее, кто и как посмотрит, а уж наследил он предостаточно.
— Мы наследили, — тихо сказала Наташа.
— Ответственность всегда несет мужчина, — ответил он, нисколько не удивляясь, что она проникла в его мысли.
Северин встрепенулся. Счастье, только-только начавшееся, оказалось под угрозой. Он должен действовать!
— Да, пора, нам предстоит тяжелый день! — сказала Наташа, сползая с его плеча.
Северин наскоро принял душ, провел тыльной стороной ладони по щекам — побриться бы, с сомнением посмотрел на соответствующее женское приспособление в дерзком розовом цвете, наверно, так же смотрел бы ежик на тот Жилетт, которого лучше для мужчины нет. Северин решил не экспериментировать, в конце концов, выхода в свет сегодня не ожидалось, он не ожидал. Банный халат был с презрением отброшен, чтобы не расслаблял. Он облачился в джинсы, рубашку не первой свежести, ну да другой все равно нет, свитер. Кожаная кираса осталась пока висеть на вешалке и была разве что осмотрена на предмет пробоин и пятен крови.
Ничего похожего не обнаружилось, зато в кармане нашелся какой-то странный предмет, тонкая прямоугольная пластинка размером с ноготь его большого пальца, с одним срезанным углом, покрытая легкомысленным рисунком, разноцветными шариками. Что-то детское, с недоумением подумал Северин и перевернул пластинку. На обратной стороне золотился другой прямоугольник, вдвое меньшего размера, расчерченный несколькими прямыми линиями. SIM-карта, догадался он наконец, возможно, даже его, но как она попала к нему в карман? Это вспомнить не удалось, тем более что мысли, оттолкнувшись от телефона, быстро приняли практическое направление — надо позвонить в разные места, чтобы прояснить обстановку. Он поспешил в Наташину комнату.
— У тебя есть второй мобильник, ненужный мобильник, какой-нибудь старый, но работающий мобильник? — спросил он.
— Звони с обычного, — ответила Наташа, все еще лежавшая в постели, несмотря на свой бодрый призыв.
— Да я на службу, не хочу твой номер светить, мало ли что, — обтекаемо сказал он, — а я тут в кармане какую-то SIM-карту нашел, вставлю, авось заработает.
— А PIN-код на ней случайно не был записан? — спросила Наташа, посмеиваясь. — Ладно, твоя эта карта, я видела, как ты ее поднял там, в башне, после того, как телефон в ярости расколотил, — к радости Северина произнесла она эти слова совершенно спокойно, есть все же в девичьей памяти положительные моменты, — а трубку мою возьми, другие-то вместе с зарядниками у деда. Сможешь сам вставить или помочь?