Лопатки ее скользили по грубому покрывалу. Но Неждане это сейчас казалось лаской — будто кто-то легко царапал спину. Сердце частило, Свальд двигался все быстрей, его хриплых выдохов она уже не слышала…
И кончилось все сладкой, медовой судорогой между ног. Мир для Нежданы потемнел, ложе качнулось внизу огромной колыбелью. Больше не было ничего, осталось лишь чистое наслаждение, затопившее тело, расплавившее все слова, что мелькали в уме, все обрывки мыслей…
Через несколько мгновений рядом со стоном вытянулся Свальд. Отдышался, затем вскинул руку — и накрыл грудь Нежданы растопыренной пятерней. Пробормотал, не шевелясь:
— Долго я тебя возвращал, но это того стоило.
Она слабо моргнула, соглашаясь. А чуть погодя рука Свальда придавила грудь Нежданы уже посильней.
— Ничего нет лучше, чем завалиться под бок к своей бабе, — вполголоса сказал он. — Особенно после победы. Сплаваешь со мной в Упсалу, Нида? Мне нужно вернуться в те края за добычей. Сюда мы приплыли, побросав все… помчались за вами, как мальчишки, баб не видевшие.
Губы Нежданы невольно изогнулись в легкой усмешке. И она выдохнула:
— Сожалею, что отвлекла доблестного ярла от его добычи…
— Сожалела бы, так осталась бы в Упсале. — Свальд вдруг повернулся на бок. Навис над Нежданой, уронил: — Зато я не упустил свою главную добычу. Золото можно добыть опять, но ту, что хочешь, из нового похода не привезешь… ты проголодалась? Я тебя сейчас запру и схожу на кухню. Прикажу принести сюда еды. Да велю мужикам, чтобы подняли с драккара мой сундук. Может, ты хоть платок себе смастеришь до отплытия. Чтобы не ходить в рабских тряпках с головы до ног!
Неждана молча опустила ресницы, соглашаясь сразу со всем — и с тем, что голодна, и с тем, что отрезать лоскут на платок всегда успеет. Затем, не утерпев, спросила:
— А почему ты сразу не заговорил о дарах, Свальд? Вчера на причале или за столом, на пиру?
Свальд вскинул брови.
— Что, и приняла бы?
Неждана, помедлив, едва заметно качнула головой. Подумала — нет.
За дары здесь положено отдаривать. А ей, кроме себя, предложить нечего…
— Значит, я все сделал правильно, — неровно сказал Свальд. — Не стал проверять тебя. И себя не стал испытывать. Я не могу слишком долго утираться от плевков, Нида. Да еще бабьих. Не в упрек тебе сказано, а для науки. Ты иногда не понимаешь, чем рискуешь.
Может, потому, что ты не из наших краев?
Да меня и на родине за отказ не погладили бы по головке, подумала Неждана. Как же хорошо, что Свальд не стал кричать о дарах с самого начала…
Свальд тем временем склонился пониже. Заявил с ухмылкой:
— Зато теперь самое время. И ты дары примешь, и дарить уже есть за что. Видно, что ждала. Хотела моих ласк, только не признаешься в этом даже себе!
Голос его прозвучал так довольно, что Неждана, поддавшись порыву, выдохнула:
— Это я с перепугу, Свальд. Как глянула на конунга, так сразу ноги подкосились. Вот и начала искать, к кому бы прислониться. Кого бы обнять…
— Врешь, — перебил Свальд, уже почти касаясь ее губ. — С перепугу ты в нос бьешь. А обнимаешь лишь тогда, когда сама захочешь!
А следом он поцеловал Неждану. Затем вскинул голову, сожалеюще скривился — и рывком встал. Зашагал по опочивальне, на ходу подбирая вещи и одеваясь.
Неждана, не отводя от него взгляда, перекатилась на бок. Натянула на себя край покрывала, прикусила нижнюю губу, чтобы не расплыться в глуповатой, счастливой улыбке…
— Но штаны можешь носить, — вдруг бросил Свальд.
И застегнул ремень. Добавил строго:
— Только чтобы из шелка были. Не как у мужиков!
Неждана мигом представила себя в шелковых штанах, расшитых цветами — чтоб не как у мужиков. И, не выдержав, засмеялась. Свальд сверкнул в ответ улыбкой, потом вышел. Заложил наружный засов и торопливо зашагал по проходу.
А Неждана, оставшись одна, снова вспомнила про Забаву. Подумала смущено — я здесь со Свальдом тешусь, пока она сидит там в коптильне. В темноте, в холоде…
Лишь бы у нее все было хорошо, тут же промелькнуло у Нежданы. Только бы конунг не озверел окончательно, не найдя Забаву до заката!
Ей вдруг стало страшно. И Неждана, вскочив, кинулась одеваться. Решила, уже натягивая сапоги — надо уговорить Свальда, чтобы не сидел в опочивальне до вечера. Пусть лучше приглядит за конунгом.
Может, Свальд хоть словом, да сумеет успокоить Харальда?
В бочке было холодно. Ноги у Забавы быстро затекли, и она, как могла, их разминала. Потом снова замирала, обняв колени и сжавшись в комок.
Скорей бы закат, стучало у Забавы в уме. Плохо, что в эту пору, в этих краях — он долгий. Все тянется и тянется, а следом приходит ночь, сотканная из сумерек вместо ночной мглы…
Забава не знала, сколько времени просидела так, ежась от холода и перебирая ногами в тесном чреве бочки. Рот у нее давно пересох, живот подвело от голода — до тошноты, до сосущей пустоты внутри.
Потом пришла новая напасть. Голова внезапно закружилась. Да так сильно, что Забаве показалось, будто бочка покачивается — неспешно, мягко, как на волнах. И вместо легкого душка копченостей, витавшего в коптильне, ей вдруг почудился кисловатый дух перегретых камней. Такой, какой идет от каменки в бане.
Но прошло все разом, вмиг. Исчезло зыбкое ощущение того, что бочка раскачивается. Тут же перестало сосать под ложечкой, пропала сухость во рту — и тошнота отступила. Даже зябкий озноб внезапно прошел. Забаве стало тепло…
А следом по бочке постучали. Коротко, громко. И дыхание у Забавы осеклось.
Ведь тихо было, всполошено подумала она. Дверь в коптильню не скрипела, внутрь никто не заходил. Даже свет из щелей над головой, из-под неплотно прикрытой бочковой крышки — не пробивался.
Неужто Харальд все-таки выследил ее? Он, конечно, мог подлететь по воздуху, в темноте, не касаясь земляного пола…
Но даже Харальду пришлось бы сначала открыть дверь!
— Вылезай, Кейлевсдоттир, — сказал кто-то за стенкой бочки.
И Забава вздрогнула. Голос был грудной, женский. Вроде незнакомый, но будивший что- то в памяти.
— Ты меня знаешь, Кейлевсдоттир, — заявила невидимая баба. — Мы с тобой уже встречались — на берегу замерзшего Россваттена, перед тем, как ты разрушила мост Биврест. Я пришла, чтобы помочь тебе.
Это же Сигюн, с изумлением подумала Забава.
Но почему жена Локи здесь? Может, боги опять вернулись? Или с Харальдом что-то случилось?
От последней мысли Забава обмерла. Тут же резко встала, отбросив тряпье, которым укрывалась. Скинула с бочки крышку — та упала с грохотом, слишком громким для земляного пола…
И в глаза Забаве сразу же блеснул свет. Только что вспыхнувший, блеклый, желтоватый.
Вокруг был камень. Нависал сверху неровными, заглаженными сосульками, бугрился внизу россыпью валунов. Один из камней в стороне неярко светился…
А в шаге от бочки стояла Сигюн.
Сияние, текшее от камня, высвечивало ее лишь с одной стороны. Лицо оставалось в тени. Волосы у Сигюн были по-прежнему снежно-белыми. И как прежде, струились длинным плащом до пят.
— Я тебе многим обязана, Кейлевсдоттир, — ровно проговорила Сигюн.
Смотрела она прямо на Забаву. Так, словно видела ее, несмотря на цепь.
— Ты как-то ночью разрушила Биврест — а к утру мой муж освободился. До рассвета Тор должен был влить новую силу в змею, что висела над лицом Локи. Но Тор не пришел. И мне больше не надо держать чашу для яда…
Голос Сигюн переменился. Стал мягче, породив под сводами пещеры шелестящее эхо.
— Но за мое добро Локи пообещал мне великую верность. Не будет у него других баб, пока я дышу. Не всем достается такая награда. Бывает, что жена многое вытерпит ради мужа — а он в благодарность заводит себе новую жену. Так поступили с тобой…
— Там было колдовство, — едва слышно прошептала Забава.
— Верно, колдовство, — мягко согласилась Сигюн. — Но верно и то, что Харальд засмотрелся на Труди, как только ее увидел. Зазевался в первое мгновенье — и в следующий миг Фрейя его околдовала. А ведь ты тоже держала чашу над мужем. Только берегла Харальда не от яда, а от бед, что несла ему кровь отца и деда.
Забава безмолвно шевельнула губами. Подумала вдруг беспомощно — до чего ж больно. Уж сколько времени прошло, а все равно режет…
Она вскинула брови, заморгала, отгоняя слезы. Следом пробормотала:
— Что это за место? Как… Кто меня сюда притащил?
Голос ее прозвучал хрипловато, даже сурово — из-за того, что в носу уже хлюпало.
— Ты в пещере под землей, — уронила Сигюн. — Сюда тебя перенесли бергризеры. По моей просьбе.
И Забава тут же вспомнила рассказ Асвейг. После Йорингарда ведьм тоже утащили под землю и держали в пещере…
— Харальд уже шел к коптильне, когда бергризеры уволокли твою бочку под землю, — продолжала Сигюн. — И ты простила бы его, Кейлевсдоттир. Рано или поздно. Ты уже столько всего прощала Харальду — то, что тебя украли ради него, то, что досталась ему не по своей воле, баб всяких… простила бы и Труди. Но что будет лет через двадцать?
Сигюн сделала паузу. Забава стояла молча, вцепившись в края бочки.
— К тому времени твое лицо покроется морщинами, — уверенно предрекла Сигюн. — Однако Харальд, в отличие от тебя, не постареет. Он не человек, в нем течет кровь Ёрмунгарда. А через двадцать лет подрастут новые Труди. Которые будут мелькать перед Харальдом на пирах, на торжищах… и он будет знать, что ты его все равно простишь. Как прощала всегда!
Забава моргнула, ощутив, как к глазам снова подступают злые слезы. Потом сбивчиво выдохнула:
— Наклони бочку… прошу тебя. Вылезти хочу.
Сигюн быстро ухватилась за кадку. Потянула, опрокидывая ее на камни. Забава, присев, дождалась, пока бочка коснется валунов. Затем вылезла наружу и выпрямилась в полный рост.
— Ты все правильно задумала, Сванхильд, — тихо сказала Сигюн, подходя поближе. — С самого начала. Если ты проучишь Харальда, он и через двадцать лет будет об этом помнить. Будет знать, что ты не простишь ему измену. Но Харальд дракон — и без моей помощи тебе от него не скрыться. Поэтому я здесь. Пойдем со мной. Поживешь гостьей в моем доме, в Йотунхейме, где я приму тебя с почетом. А Харальд пусть пока подумает, как тебя вернуть. Пусть поймет, как плохо ему без тебя!