Одетта так уверенно и легко держит оружие, что мне страшно. Я не двигаюсь с места. Напрягаюсь при каждом ее движении, я боюсь, что она на нас набросится. Но она этого не делает. Она даже не приближается к нам – не хочет рисковать. Ведь мы же вполне можем попытаться вырвать винтовку у нее из рук.
– Наконец меня выписали из больницы. И первым, что я увидела, когда вернулась домой, был пропуск Саскии на подъемник, который лежал на прикроватной тумбочке. Вероятно, она его там забыла, когда была у меня перед тем, как отправиться в бар «Сияние». А она не могла подняться на гору без пропуска. В Ле-Роше очень строгие правила. Так если она не поднималась на гору, как она могла исчезнуть? Это ненормально. Я сказала себе: я думаю, что кто-то виноват в ее исчезновении.
Я сжимаю пальцы Кертиса в перчатке, но он не реагирует, словно превратился в камень. Вздымание и опускание его груди при вдохе и выдохе единственный знак того, что он еще жив.
– Я отнесла пропуск в полицию, – Одетта повышает голос. – Они сказали, что его недостаточно, чтобы что-то доказать. Я так разозлилась! Я спросила себя: кто мог хотеть причинить ей боль? Я составила список.
Брент в углу переносит вес тела на другую ногу, но снова замирает, когда Одетта переводит на него винтовку.
– Я решила, что в ее исчезновении виноват кто-то из вас, – это слово вылетает из Одетты, как шипение змеи. – Но что я могла поделать? Доказательств у меня не было. Так что я направила всю свою злость на реабилитацию. Мои братья бросили лыжные гонки, чтобы жить вместе со мной. Ведь мне требовалась помощь. Найти работу в этой долине непросто, и им удалось устроиться только на подъемники. Так что жизнь продолжалась.
Она переводит винтовку на Кертиса.
– Пока не позвонил ты. В ноябре здесь остается всего несколько сотрудников. Ты разговаривал с моим братом Роменом, потому что директор в отъезде. Брат сразу же перезвонил мне. В то утро я смотрела новости в Интернете. Саскию официально признали мертвой, а ты хотел это отпраздновать!
В ее глазах горит злость.
Кертис моргает.
– Нет. Я… – Он замолкает.
– Это было неправильно, – продолжает Одетта. – Так что я придумала план.
– «Ледокол»? – спрашиваю я.
Винтовка поворачивается в моем направлении.
– Я хотела… как это сказать по-английски? Semer la pagaille[50]. Спровоцировать вас. Заставить вас думать о Саскии и только о Саскии, пока вы не сломаетесь и не признаетесь в том, что вы сделали. Я украла ваши телефоны, положила волосы под подушку, разбрызгивала духи. Я оставляла послания у вас на окнах и зеркалах. Но все оказалось труднее, чем я ожидала. Мне пришлось импровизировать.
– Отключение света, музыка, – вспоминаю я. – Дверь в раздевалку, которую можно открыть только снаружи.
Одетта кивает.
– И ты ударила Брента, – говорю я.
– Я толкнула его, – поправляет она меня. – Я оказалась у него за спиной на лестнице и уронила ключи. Я думала, что он это услышал. Мне требовалось исчезнуть до того, как он меня увидит.
– А ловушка в снегу?
Одетта впервые выглядит немного смущенно.
– Я должна была удостовериться, что вы не сможете уйти, пока я не узнаю правду.
– Но в расщелину мог провалиться любой из нас.
Она снова смотрит на нас дерзко и с вызовом.
– Как оказалось, это не имеет значения, потому что среди вас нет невиновных.
– Дейл случайно в нее попал? – спрашиваю я, хотя и не уверена, что хочу это знать.
Одетта колеблется.
– Я его окликнула, – наконец сообщает она. – Он удивился при виде меня. Очень удивился. Но я сказала ему, что Хизер свалилась в расщелину, и он пошел посмотреть. – Глаза Одетты горят. – Я любила Саскию, а он воровал у нее. И Хизер воровала. Я нацелила на нее винтовку. Я хотела, чтобы она сказала мне в лицо, что тратила деньги Саскии. Вместо этого она сказала мне гораздо больше. Про то утро. Про подушку… – Боль искажает ее лицо, потом возвращается злость. – Я обещала себе, что разделаюсь с любым, от кого пострадала Саския. Она пострадала из-за Дейла и Хизер. – Одетта ненадолго замолкает, смотрит на каждого из нас по очереди, чтобы убедиться, внимательно ли мы ее слушаем. – А Жюльен оскорбил ее.
У меня все опускается внутри.
– Автомобильная авария? Ее подстроила ты?
У нее на губах появляется легкая улыбка, потом быстро исчезает.
Я бросаю взгляд на Кертиса, но кажется, что он почти не слушает Одетту.
Она переводит винтовку на меня.
– И ты, Милла. Ты была моей любимицей. Мне не хотелось вовлекать тебя во все это. Я была почти уверена, что не ты убила Саскию. Мне не хватало тебя все эти годы.
Я вспоминаю послание на окне в своей комнате, и теперь оно имеет смысл.
– Я ошиблась насчет тебя, – прищуривается Одетта. – Она пострадала не из-за тебя, но ты заставила страдать меня.
– Я знаю, – говорю я. – Прости. Крипплер.
– Что?
– На чемпионате Великобритании. Ты ведь упала из-за этого. Ты попыталась его выполнить, потому что я сказала тебе, что собираюсь его делать.
Одетта хмурится.
– Я выполняла хаакон-флип. Он всегда входил в мое выступление.
– Но я же отвлекла тебя перед заездом.
Она смотрит на меня так, словно понятия не имеет, о чем я говорю.
– Я не виню тебя за чемпионат Великобритании. Я виню тебя за Саскию. Она была моей, и ты это знала. Ты… – Она пытается подобрать слово. – …осквернила все, что было между нами.
Я пытаюсь переварить услышанное. Все эти годы я винила себя в ее неудачном падении. Тем не менее я не могу не признавать свою роль в трагической цепи событий. Если бы я не переспала с Саскией, Брент не толкнул бы ее, она участвовала бы в чемпионате Великобритании, а Одетта вполне могла бы и не упасть после флипа.
Выражение лица Одетты становится более жестким.
– Я думала, что Саския переспала с Дейлом. Хизер сказала это в баре «Сияние». Именно поэтому она сама переспала с Брентом.
Я представляю лицо Одетты – когда она в тот вечер выбежала из бара. Значит, секрет из «Ледокола» относился к Дейлу. Я прокручиваю в уме другие секреты. Одетта знала, что Хизер спала с Брентом. Последние два – «Я знаю, где Саския» и «Смерть Саскии – моих рук дело» – были просто попыткой вытянуть из нас информацию. Это были предположения Одетты, ведь и у меня имелись такие же, и мы обе понимали, что тот, кто это сделал, вероятнее всего, действовал не один.
– Но я ошиблась, – продолжает Одетта, тыкая винтовкой в мою сторону. – Саския не спала с Дейлом. Она переспала с тобой. Мы с тобой были подругами. Как ты могла так поступить?
Ее ярость разгорается с новой силой. Проклятье. Она ведь только что узнала об этом, несколько минут назад прослушав признания Брента.
Что это за винтовка? Я ничего не понимаю в оружии. Пневматическая? Для охоты на животных?
Она понимает, на что я смотрю.
– Я теперь занимаюсь биатлоном, – сообщает Одетта. – Знаешь, что это? Лыжные гонки со стрельбой по мишеням. Мы должны попасть в пять мишеней диаметром сорок миллиметров, с пятидесяти метров. – Она снова улыбается. – Я уже два года тайно тренируюсь вместе с братьями. Это моя цель, мой raison d'être[51].
Я понимаю, почему она все делала втайне. После ее ужасного падения и травм французская пресса не давала бы ей покоя. На кон поставлена ее честь. Она не хотела, чтобы мир видел, как она борется за возвращение к нормальной жизни. Я бы вела себя точно так же.
– Моя спина не выдержит сильных нагрузок и еще одно падение. Да и в любом случае я уже по возрасту не подхожу для сноубординга. Но пик у биатлонисток наступает в тридцать два года.
А ей как раз тридцать два, ведь она на год младше меня.
Она улыбается шире.
– Я очень точно стреляю. Я надеюсь попасть в олимпийскую сборную Франции.
Я смотрю на нее. Это невероятное восстановление после такой серьезной, разделяющей жизнь на до и после травмы. Но я помню, как она напряженно тренировалась и как шла к своей цели, когда профессионально занималась сноубордингом. Если кто-то и смог бы снова вернуться в спорт после такого, то только она.
– Так что теперь? – спрашивает из угла Брент ничего не выражающим голосом.
Одетта изучающе смотрит на наши лица, словно что-то прикидывает. Наконец она, как кажется, принимает решение. А судя по тому, как она плотно сжимает губы, оно ей неприятно. Она указывает винтовкой на дверь.
– Выходите.
Никто из нас не двигается. Она направляет винтовку на мое колено. На мое здоровое колено. И только мысль о травме и этой ноги заставляет меня встать. Если что-то случится со второй ногой, я отсюда не выберусь.
Кертис сидит, ни на что не реагируя, словно в ступоре. Брент подхватывает его под мышки и поднимает на ноги. Одетта пятится в коридор, потом отходит подальше в сторону. Мы выходим, один за другим. Я замечаю, что она слегка подтягивает одну ногу – левую. Это единственное заметное последствие ее травмы.
Она указывает на главный вход.
– Идите.
Я бросаю взгляд на Кертиса и Брента. Стоит ли нам попробовать скрутить эту сумасшедшую? Но даже один выстрел смертельно опасен, а сколько выстрелов Одетта успеет сделать, пока мы успеем до нее добраться? В биатлоне она должна была научиться сохранять спокойствие в любой ситуации. Слишком большой риск для нас.
Брент идет первым.
– Куда она нас ведет? – шепчу я.
– Молчать! – рявкает Одетта.
Я смотрю сквозь стеклянную вставку в двери – за ней все белым бело. Я пытаюсь поймать взгляд Кертиса, но он ушел в себя, все еще пытается осознать, что сделал с Саскией, а я не хочу, чтобы он из-за меня получил пулю. В любом случае у нас больше шансов сбежать от Одетты на улице, чем здесь, в здании. Здесь мы в ловушке.
– Снимайте куртки, – приказывает Одетта.
Это умный ход. Чем сильнее мы замерзнем, тем более сговорчивыми будем. Я вынимаю руки в перчатках из рукавов, и куртка падает на пол. Я надеюсь, что Одетта не прикажет мне также снять очки и перчатки.