Виктор покачал головой и поднес ладони к лицу. Ветер заметал его снегом, а мир завывал все громче.
– Неважно, – решил Ян. – Неважно, сынок. Главное, посей и не слишком поздно пожни. Вот… Дальше не пойду.
Он застонал и повернулся на спину. Закрыл глаза, улыбнулся. Виктор встал. Он ходил вокруг отца и крутил головой. Наконец подошел, взял его за руку.
– Папа, я не убивал Глупышку.
– Что?
– Я не убивал ее, ты мне веришь?
Ян ловил воздух и беззвучно шевелил губами. Его трясло все сильнее. Он долго смотрел на Виктора, пока наконец не выдавил из себя:
– Все хорошо.
Закашлял, перевернулся и вновь посмотрел на дом.
– Сходишь за матерью?
Виктор кивнул. Еще раз взглянул на отца и двинулся к дому. Бежал, размахивая руками. С каждым вдохом мороз рассекал горло на куски. Ледяные иглы пронзали нос и уши. Ладоней уже почти не чувствовал. Хотел позвать мать, как внезапно потемнело. Он посмотрел на небо.
Луну пожирало размытое. Оно надвигалось с одной стороны, как щит.
Пустился бежать обратно. Все поле во мраке. В ушах шум и голоса. Съеденная луна.
Взял отца за руку и кричал, прося прощения.
– Пап, я этого кота… а потом Лоскута… но Глупышку нет, Глупышку я не убивал. Это все из-за меня?
Отец не отвечал. Сделалось тихо. Вдали показались очертания деревьев. Виктор вновь увидел контуры своих рук. Поднял глаза. Чернота постепенно отпускала луну, пока наконец все, почти все, не стало, как прежде.
Часть II1969–1973
Глава десятая
Пузатый призрак подпрыгивал в замедленном темпе, а за ним поблескивала металлическая конструкция. Бронек в компании семерых соседей сидел у телевизора, затаив дыхание.
– Я в это не верю, – сообщил Фронц тоном свято верящего человека. – По телевизору можно показать что угодно.
– Тсс, – прошипела Турковская, пихая его локтем в то неопределенное место на теле, в которое удобнее всего это делать.
Милка сидела на полу, прислонившись к креслу. Голова качалась из стороны в сторону, глаза слипались. Две дочери Пшибыляков и сын Турковских вглядывались в экран так, будто от этого зависела их жизнь. Хелена спала. Когда трансляция закончилась, Бронек извлек из буфета бутылку водки и сел с гостями за стол. Было пять утра, и никому не пришло в голову, как лучше провести ближайшие два часа, которые уже не были ночью, но еще и не днем.
– Я только одного не понимаю, – заговорила Владзя Турковская. – Как они там держались? Почему не упали?
– Ты же видела, они нормально ходили, как здесь, – ответил Фронц. – Нормально, вот и все.
– Да видела я. Но почему не упали?
– Может, объелись чего-нибудь, и их раздуло.
– Вот почитали бы Лема и все поняли, – вставил Турковский.
– Тогда попробуй походить по потолку, раз такой умный, – не унималась его жена. – Вперед и с песней!
– Лем – для детей, – заметил Пшибыляк.
– Там тоже есть гравитация, – пытался объяснить Турковский. – Луна – это что-то вроде Земли, только поменьше. А если меньше, притяжение слабее. Потому они так и прыгали, как в воде.
– По мне, вся эта история с Луной – какие-то дьявольские проделки, – заявил Бронек. – Кому и зачем оно надо? Ни к чему хорошему это не приведет, говорю вам.
Фронц разлил по рюмкам. Выпили в тишине.
Так они и сидели, поглядывая друг на друга. Старые часы, висящие у двери, отбивали стрелкой секунды, а за окном в траве начинала блестеть роса.
– Видела сегодня этого антихриста, о котором все судачат, – наконец нарушила молчание Турковская. – Не такой уж он страшный. Разве что глаза.
– Не страшный? – удивился Пшибыляк, сидевший, подперев щеку. – Ты, похоже, к нему не присмотрелась. Ни за что бы не впустил его в дом.
– После рассказов Брачаковой я думала, у него минимум четыре пары глаз или рога на голове.
– Брачакова вечно порет чушь. А я поражаюсь, что ему разрешили сюда переехать. Таких надо изолировать. Кто знает, что взбредет ему на ум.
Бронек еще не видел антихриста, но пару раз о нем слышал. Тот приехал в Коло две недели назад – вроде бы с матерью, вроде бы в спешке. В городе рождались все более смелые теории относительно того, откуда он вообще приехал и, главное – почему.
Поговаривали, что там, где он жил раньше, у людей иссякло терпение, поскольку по ночам он прокрадывался в курятники, чтобы высасывать из цыплят кровь. Поговаривали, что его мать совсем не мать, а любовница, у которой он крадет молодость, чтобы в итоге бросить ее и найти себе новую. Поговаривали, что такой белый снаружи должен внутри быть черный, как смола. Поговаривали, что ксёндз, увидев его, перекрестился и перебежал на другую сторону улицы. Поговаривали, что он жертва экспериментов, проводившихся нацистами во время войны на заключенных концлагерей. Поговаривали, что каждый, кто попробует печень белого человека, будет жить вечно. Поговаривали, что его кровь обладает чудесными свойствами и излечивает раны. Поговаривали, что ему не нужно ни есть, ни пить. Поговаривали, что это сатана собственной персоной.
У последней теории в Коло было явно больше всего сторонников.
На следующий день у Хелены снова все болело. Зубы, десны, нёбо, – подчас она уже сама не понимала.
Барахталась в кровати, прижимая голову подушкой и массируя челюсти, а крупные жилы ходили по шее. Постель пропахла влагой. Одеяло вылезало из пододеяльника.
Бронек дотронулся до окостеневшего, вспотевшего тела жены.
– Хочешь компресс?
Она покрутила головой, не отрывая лица от подушки.
– Поеду в город.
Тихий прерывистый стон.
Он встал, оделся, вышел.
Был понедельник, вторая половина июля, солнце уже на небосводе. Осмотрелся. Деревья давно сливались друг с другом, а кусты за домом казались пятном. Исчезли стебли травы и кирпичи на стене овина. Зрение стремительно ухудшалось.
Пахло наступающей жарой.
На Торуньской улице, как обычно, были толпы. Бронек отставил велосипед и зашел в магазин. Потом весь день очередь. Знакомые лица, знакомые улыбки, знакомые голоса, просьбы, приветы, разговоры, знакомое разочарование на лице лысеющего пана Зигмунта, знакомые звуки улицы, знакомая головная боль. Около двух часов дня поток покупателей наконец рассосался, и он смог присесть, перекусить хлебной лепешкой с колбасой, сделанной неделю назад после убоя свиней у Фронцев, передохнуть, но недолго, ибо, когда он второй раз разорвал кишку зубами, послышалось усталое, смиренное:
– Три помидора и грушу, то есть две груши.
Он встал, прожевывая колбасу и злость, отряхнул ладони, выложил товар на прилавок.
– Что-нибудь еще? – уточнил, жмурясь от солнца.
– Бронислав? – спросила женщина.
Груши покатились по полу.
Она смотрела на него своим нахальным и в то же время разочарованным взглядом, словно ждала, пока он сделает что-нибудь, хоть как-то ее развлечет.
Он сделал немногое. Наклонился, чтобы собрать груши, и быстро выпрямился, положив руки на прилавок.
– Ирена?
Имя, услышанное от цыгана, он произносил про себя множество раз, но вслух еще никогда. Понял, что сглупил.
– Добрый день, – улыбнулась она.
– Ирена… – повторил он неуверенно и поспешил добавить, – а что ты здесь делаешь?
– Покупаю три помидора и две груши. Смотри, сколько с этим возни.
Он взглянул на нее. Та же коса, те же губы. Меньше жизни во взгляде. Больше морщин.
– Ты казалась мне более милой, – заметил он.
– Когда волнуюсь, становлюсь жутко сварливой.
Он упаковал товар и облокотился о прилавок.
– Ты к кому-то приехала?
– Переехала, – ответила она быстро.
– Сюда?
– Мы живем на острове. На Гродзкой. Снимаем.
Он приподнял брови.
– Уже две недели.
– С мужем?
– С сыном.
Она взяла покупки.
– Это долгая история.
– Ничего не имею против долгих историй.
Они сидели в кафе «Безе» в Конине. Бронек приехал туда на автобусе. Она ждала его за столиком у окна.
– Рак легких, – проговорила Ирена, уставившись на чашку. – Все произошло очень быстро. Он умер в поле, прямо за домом. Я сходила с ума от бешенства, поскольку ни о чем не знала. Не представляла, что он собирается сбежать из больницы. Месила в сенях тесто для пирога, а он умирал, совсем рядом. После похорон мне казалось, все как-нибудь уладится, но не уладилось. Каждое утро смотрела на это поле. Свихнуться можно.
Ирена на миг умолкла, посмотрела в окно.
– Мучилась так несколько лет, но в итоге не выдержала. Хозяйство оставила старшему сыну, а младший решил уехать со мной. Вспомнила нашу встречу и как ты сказал, что родом из Коло. Мне хотелось убежать. Сочла, что шестидесяти километров, пожалуй, достаточно. Очень боюсь, что обо всем этом пожалею. Об этом переезде.
Бронек вздохнул и поправил пиджак.
– Не знаю, что я мог бы тебе сказать.
– Я тоже не знаю, что ты мог бы мне сказать.
Они сидели в тишине, а когда терпеть ее стало невозможно, заказали по пирожному с кремом. Бронек сначала съел свое, а потом и ее.
– Моя жена иногда устраивает танцы, – сказал он наконец. – Во дворе. Приходят соседи. Если захочешь…
Ирена усмехнулась и посмотрела на него отсутствующим взглядом. Закусила кончик косы, а потом произнесла:
– Не знаю, почему я тогда затащила тебя на этот луг. Мой муж был хорошим человеком.
– Понимаю.
Он смотрел на нее, она смотрела в окно, а может, вообще никуда не смотрела. Еще какое-то время говорили обо всем, о чем говорить не хотели, затем вышли из кафе и пошли к вокзалу. Договорились, что он поедет первый, а она подождет следующий автобус. Попрощались, как люди, не слишком друг другу симпатичные.
– Бронек? – окликнула она, когда он уже отворачивался, чтобы уйти.
– Да?
– Надеюсь, ты чертовски хорошо танцуешь.
Он покивал и ответил с серьезным лицом:
– Мне нет равных.