– Ну да.
– И вот однажды утром мне не хотелось вставать с кровати. Я стал размышлять, встану сразу или, может, через пять минут, а может, вообще не встану, понимаешь? Посмотрел на журнал, лежавший возле кровати, и вспомнил ту статью. А теперь представь, что ты сам должен принять какое-то решение. К примеру, идешь по темной дороге, и лежит пьяный мужик с чемоданом, набитым деньгами. Твои действия?
– Не знаю. А он в сознании?
– Вот именно. То, как ты поступишь, зависит от того, в сознании ли он, насколько тебе нужны деньги, видит ли тебя кто-нибудь, как прошел твой день, трезвый ли ты, болит ли что-то и так далее. Правильно?
– Угу.
– На решения человека влияют разные вещи. Значит, если бы ты умел, предположим, как-то все рассчитать, всегда можно было бы проверить, что ты сделаешь. Правильно?
– Ну вроде да.
– А если бы тебе второй раз пришлось принимать решение, и ты оказался бы в идентичных обстоятельствах, действительно идентичных, то поступил бы так же. Ты бы не выбрал другой вариант. Человек подобен механизму: в нем есть всякие вещи, воздействующие на тебя, и то, как они сложатся, определяет твое поведение. Это значит, что свободы воли не существует. А ведь свободой воли нас якобы наделил Бог. Но если ее нет, следовательно, и Бога тоже нет.
– Мне надо спокойно над этим поразмыслить, – ответил Себастьян.
– А по логике вещей… – Дядя Казик достал из кармана сигарету и крутил ее в руках. – Если бы Бог существовал, я бы кормил червей вместо твоего папы. Умирали бы не хорошие люди, а плохие.
Домашняя война Лабендовичей вспыхнула, когда Себастьян окончил школу. Выпускные экзамены он сдал лучше, чем ожидала мать. Принес аттестат. Получил среднее образование.
– И чего ты еще от меня хочешь? – спросил он, выкатывая первый ряд орудий.
– Мы ведь столько раз говорили, что ты поступишь в институт, ты хотел в строительный или экономический, уже забыл? – Мать ходила от одной стены к другой.
– Не все обязаны идти в институт, – ответил он.
– Но я не говорю обо всех. Я говорю о тебе. Ты же понимаешь, что ты способный. Математику знаешь досконально. Боишься, что не справишься? Себастьян, не дури. Ты пойдешь учиться.
– Не пойду.
– Себастьян, умоляю тебя. На что ты собираешься жить?
Объяснение, что торговля стероидами приносит ему больший доход, чем ее работа в школе, в эту минуту казалось не лучшей идеей.
– Что-нибудь придумаю, – ограничился он двумя фразами. – Пока все не так плохо.
– Боже, Себастьян, прошу тебя, хотя бы подумай. Ведь деньги есть, дедушка откладывал на твое обучение. Он так хотел, чтобы ты учился. В его времена таких возможностей не было. Ты в курсе, что твой дедушка и его брат…
– …ходили в школу в одних ботинках по очереди, да. А когда ели хлеб, натирали его маленьким кусочком колбасы для запаха. Я знаю все это наизусть. Но ведь это не моя вина.
– Что-что?
– Ну, эти ботинки и эта колбаса. Это не моя вина.
– Как ты можешь так говорить? Он так тебя любил, больше всего на свете. В гробу переворачивается от твоих слов. Он мечтал, что ты поступишь в институт. Откладывал…
Все битвы велись с использованием одних и тех же боеприпасов. Образование, будущее, работа, дедушка. Оставь меня в покое, мое дело, моя жизнь, мне это ни к чему. И так по кругу.
После года перепалок мать начала выкатывать новые орудия.
– Знаешь что? Я думала, ты сделаешь это хотя бы ради отца, – заявила она однажды в воскресенье за завтраком. – Он бы сделал ради тебя все, но какие-то подонки убили его до твоего рождения. И ты хочешь свою жизнь погубить… Не стыдно тебе? Не стыдно, Себастьян? Как можно целыми днями просиживать с этими алкашами, с этим пивасиком? Ржете, как кони, рыгаете, орете. Себастьян, возьми себя в руки, пожалуйста. Для этого мы подарили тебе жизнь?
– А мне почем знать? Я что, напрашивался?
Тогда она взрывалась. Охи, крики, слезы. Доставала фотографии отца, совала ему под нос.
Со временем он научился не реагировать: доедал, делал телевизор громче, переворачивался на другой бок или просто уходил. Между тем жизнь постепенно пропитывалась монотонностью. Дом, лавка, перекладина во дворе, гаражи, магазин, парк и ближайший кабак «У шерифа». Те же друзья, те же девушки, развлечения, по сути, тоже те же, просто иногда полегче, иногда покрепче.
Шел 1993 год. Возникли Европейский союз и Большой оркестр праздничной помощи. Началось производство малотоннажных грузовиков марки «Люблин», а на экраны кинотеатров вышел «Парк юрского периода». В Польшу приехала Мать Тереза, Билл Клинтон стал президентом США, а Иоанн Павел II получил Орден Белого орла. Себастьян Лабендович каждое утро просыпался с надеждой, что сегодня будет иначе, чем вчера, и каждый вечер ложился спать в одинаково дрянном настроении.
Бывало, в течение месяца он не отходил от дома больше, чем на километр. Мир заканчивался за многоэтажками на Броневского, а его граница с другой стороны проходила через парк и стадион клуба «Олимпия-Коло».
Себастьян знал в этом мире всех: соседей, продавцов из районных магазинов, сотрудниц Великопольского кредитного банка на Зеленой, пьяниц, прохожих и соседских детей. Он пребывал внутри калейдоскопа одних и тех же лиц, которые накладывались друг на друга, исчезали и появлялись снова. Знал все машины, стоявшие во дворах между Торуньской и Броневского, и регистрационные номера полицейских автомобилей. Помнил имена смуглых мужиков без зубов и определенного возраста, проводивших все время у продуктового на углу Сенкевича и Войчеховского. Знал, какая девушка встречалась с каким парнем, как долго и почему они расстались. Знал, кто потаскуха, а кто нет, а какие только притворяются приличными. Почти год встречался с Эвелиной, сильно младше его, с Гарнцарской улицы. Она была смешная, с большим ртом и могла весь день слушать «Queen». Обычно они ходили гулять или смотрели фильмы у него дома, пару раз ели пиццу в «К-2» – единственной пиццерии в городе. Постоянно ссорились. Он бросил ее, когда они окончательно друг другу надоели.
В одиночестве он слушал хип-хоп-группу «Kaliber 44», польского рэпера Лироя, Тупака и «Prodigy». На вечеринках танцевал под любую музыку. Обожал ездить с пацанами на сельские дискотеки во Вжонца-Вельку или Осек, где вливал в себя две бутылки бормотухи, а потом всю ночь зажигал на танцполе. Он кружился в ходящей ходуном, агрессивной толпе и, казалось, отрывался от реальности. Ощущал, как немеют пальцы и прихватывает в районе желудка. Размахивал руками, выгибался и прыгал. Тряс головой, будто хотел сорвать ее с плеч. На утро просыпался от боли в мышцах.
Прикованный к постели похмельем, больше всего любил читать. Раз в месяц мать приносила ему из городской библиотеки новую порцию книг, и он проглатывал их с непонятным ему самому энтузиазмом. Прочитал все доступные в Коло романы Дэвида Моррелла, Тома Клэнси и Фредерика Форсайта. Сцены из «Красного дракона» и «Молчания ягнят» запомнил на всю жизнь.
Улицы Коло становились ярче. Старшеклассницы группками прохаживались туда-сюда, демонстрируя новые джинсовые куртки, шорты, открывающие бедра, сумочки на цепочках и леопардовые леггинсы. Запестрели и скамейки в округе: все вдруг начали носить спортивные костюмы, цепочки для ключей и фланелевые жилеты, заправленные в штаны. Каждая вторая девушка делала прическу, как у Рэйчел из «Друзей», а некоторые приятели Себастьяна отрастили волосы на манер Ника из «Backstreet Boys».
Самого Себастьяна больше интересовало то, что рядом с городской администрацией выросла белая палатка с хот-догами и гамбургерами, а в магазинах появились батончики «Сникерс» и «Марс». Сильнейшую зависимость вызывали кокосовые «Баунти». В мечтах он питался исключительно ими.
При любой возможности смотрел трансляции матчей НБА или включал на видео записанные раньше встречи. Лучшие матчи всех звезд пересматривал десятки раз. Болел за клуб «Юта Джаз» и особенно за яркий дуэт Карл Мэлоун – Джон Стоктон. Летом 1996 года взял у друга в долг схему тренировок прыжка в высоту, потом девять недель делал дома приседания, наклоны и подъемы на пальцах. В тот же год у него несколько раз получилось осуществить бросок сверху в корзину, закрепленную на правильной высоте три метра пять сантиметров. Вскоре, однако, он вывихнул лодыжку и вообще перестал ходить на спортивную площадку. Предпочитал болеть за других, лежа на диване.
Раз в несколько месяцев мать уговаривала его устроиться на работу. Повторяла, что на фабрике абразивных материалов ищут людей на склад.
– Себастьян, тебе не стыдно? – спрашивала всегда таким тоном, будто ей в самом деле было интересно. – Ты знаешь, сколько я трачу на лекарства? Сколько на квартиру? Все сбережения дедушки… Ведь он откладывал эти деньги на твое обучение. А ты хочешь, чтобы мы просто так их истратили? Что мне сказать бабушке? Ты действительно такой лентяй?
Действительно ли он был таким лентяем? Ведь он выносил мусор, мыл посуду и убирался дома. Никогда не сопротивлялся, если мать просила пойти с ней за покупками. Когда надо было выбить ковер или навести порядок в кладовке у бабушки, без промедления брался за дело – но сам никогда не проявлял инициативу. Эмилия ненавидела пассивность Себастьяна и ненавидела себя за то, что закрывала на нее глаза.
Накануне Пасхи 1997 года на освящении в храме она встретила знакомого с мясного комбината, который сказал, что у него есть свободная ставка на мойке свиных полутуш.
– И что мне пришлось бы там делать? – спросил Себастьян, не отрываясь от «Отмеченного смертью» со Стивеном Сигалом, засмотренного им до дыр.
– Не знаю, Себастьян. Но пан Мирек говорит, работа непыльная. Ты был бы в его смене.
Обещал подумать. Через несколько недель мать перестала затрагивать эту тему.
Дядя Казик лишь иногда спрашивал его про работу. Они сидели на кухне или перед телевизором, говорили о спорте и книгах, как вдруг он внезапно атаковал:
– Работу-то нашел?