каждый вечер – иначе не мог уснуть.
По-прежнему не встречался с женщинами. Периодически спал с продавщицей из «Деликатесов», которая была старше, иногда пользовался услугами девушек из эскорт-агентства «Эрос». Взглянув как-то на свое отражение в зеркале, понял, что сильно постарел. Редкие седеющие волосы отросли почти до плеч. Кожа на лице обвисла.
После смерти отца второй раз пытался покончить с собой. Пустил газ и лег в кровать. Проснулся оттого, что кто-то колотил в дверь. Соседи.
Ему опостылела захламленная квартира и опостылел Конин, напоминавший о прожитых годах. Он купил трехкомнатную квартиру в Коло – родном городе отца, расположенном в двадцати пяти километрах. Забрал с собой только самое необходимое, все остальное оставил в прошлом.
Бросил пить и похудел на двенадцать килограммов. Стал сдавать кровь, ежедневно готовил. Каждое утро ходил в магазин за хлебом и раз в три недели в парикмахерскую. Жизнь обрела ритм. Тогда он познакомился с Эмилией. Она жила в том же доме и имела такой вид, словно жизнь с детства ее терзала. Руки и шею покрывали шрамы от ожогов. Энергичная, всегда хорошо одетая. Иногда видел, как она улыбается. В коротких беседах у мусорного бака рассказывала о сыне-банкире.
Когда он пригласил ее на ужин, она согласилась без колебаний.
– Да, с радостью, – ответила и взбежала по лестнице, будто ей было лет пятнадцать, а не все пятьдесят.
Эмилия пошла с Анатолем на ужин, а после ужина пошла с Анатолем в постель. Было не слишком бурно и не слишком неловко. Анатоль вел себя так, будто это самая обыкновенная вещь на свете, и в какой-то момент, уже после всего, Эмилия подумала, что, возможно, это и правда самая обыкновенная вещь на свете.
У него была мощная грудь и мягкий волосатый живот. Запах такой, какой должен быть. Лоб и шея блестели от пота.
Она мысленно благодарила его за то, что он не спрашивал, хорошо ли ей, можно что-то сделать или нет, за то, что ничего не предлагал, ничего не подсказывал, – а просто был мужчиной. Когда, завернувшись в одеяло и чуть-чуть в него, она тихонько заплакала, он не произнес ни слова, а лишь покрепче прижал к себе и уперся подбородком в ее макушку. Она думала о Викторе, о том, как в тот вечер танцевала с ним в квартире двумя этажами выше, а он повторял это свое «не верю», и вдруг ей стало нехорошо оттого, что, лежа с этим милым мужчиной, она думает о другом, – тем не менее через несколько минут она перестала плакать и думать тоже перестала.
Среди ночи проснулась. Свет фонаря мягко разливался по стене напротив окна. Анатоль обнимал ее волосатой рукой, его ритмичное носовое дыхание заполняло тишину.
Эмилия закрыла глаза и вновь провалилась в тепло.
Она переехала к Анатолю довольно скоро. Не могла сказать, когда именно это произошло. Вещи поочередно перемещались из одной квартиры в другую, и наступил момент, когда в первой почти ничего не осталось.
Время летело все быстрее. Недели начинались и сразу заканчивались, уступая место следующим. Она стала ходить к косметологу и покрасила волосы в цвет «ледяной моккачино». Результаты медицинских обследований капельку улучшились, а блуждающая боль изнуряла организм реже, чем когда-либо.
Анатоль постоянно рисовал. В субботние и воскресные дни устраивал себе выходные. Тогда они ездили в кино в Конин, гуляли по окрестным лесам, читали книги или навещали Хелену, которой требовалось все больше времени, чтобы узнать их при встрече.
Анатоль любил и умел готовить. Ел два раза в день, зато много. Каждое воскресенье обязательно делал бараний окорок по-провансальски. Эмилия замечала в зеркале лишние килограммы, откладывавшиеся на бедрах и ляжках. Она больше не боялась своего отражения.
Созванивалась с Себастьяном примерно раз в неделю, беседовали обычно ни о чем. Он уклонялся от вопросов про институт, жаловался на работу. Иногда говорил невнятно.
Однажды ночью он разбудил ее. Стоя в темноте рядом с кроватью, дергал за руку.
– Мама.
– Мхмм.
– Мама, проснись.
Она медленно открыла глаза. Причмокнула и оторвала голову от подушки.
– Себастьян? Что ты делаешь у Анатоля?
– Тише, а то разбудишь его.
Села на край кровати. Ждала, пока темнота рассеется настолько, чтобы его рассмотреть.
– Почему ты не в Познани?
– Пришлось приехать.
– Подожди, зажгу ночник. Надо надеть ха…
– Нет, не зажигай.
Она оторопела. Слушала свистящее дыхание Анатоля.
– Почему не зажигать? – спросила наконец.
Теперь заколебался Себастьян. Из темноты донесся его тихий вздох.
– Со мной кое-что случилось, – ответил он не сразу, тихо.
– О Боже. Что?
– Что-то с губами.
– С губами? Подойди, покажи. Может, ничего серьезного.
– Я боюсь.
– Ну давай я посмотрю.
Услышала, как он шаркает ногами. Воздух пришел в движение. Все еще было темно.
– Дай руку, – сказал он.
Протянула руку в темноту. Себастьян осторожно взял ее и приложил к своему лицу. Провел по щеке ко рту. Послышался шелест, а под пальцами она ощутила что-то вроде бумаги. Кусочков старой, измятой бумаги.
– Оно растет у меня во рту, мама, – сказал Себастьян.
Она резко отдернула руку, ударила по выключателю ночника, и свет отразился в том, что осталось от лица сына.
– Эмилия! Эмилия!
Заспанный Анатоль тряс ее, повторяя имя. Она села на кровати. Утро прорывалось в спальню через щели в жалюзи.
– Где он? – спросила.
– Кто?
– Нет… нет, уже все.
– Иди ко мне… – Анатоль притянул ее обратно в постель и уткнулся головой в ее волосы. – Еще часок… поспим.
Эмилия больше не уснула. Кошмар повторялся в следующие ночи, но она всегда просыпалась в один и тот же момент.
Поначалу она ездила на кладбище одна. Думала, так лучше. Представив, что сама умерла, а Виктор приходит к ней на могилу с другой женщиной, решила: ей бы этого, пожалуй, не хотелось. Анатоль ни о чем не спрашивал и ничего не предлагал. Когда возвращалась, они говорили обо всем, но только не о кладбище, словно этой части жизни вообще не существовало.
Она все чаще чувствовала, что кого-то обманывает. Анатоля? Себя? Умершего Виктора? Она не хотела быть одна. И сомневалась, что Виктор – живой или мертвый – этого желал бы.
– Поедешь со мной на могилу? – спросила однажды, когда они суетились на кухне.
– Если хочешь, – ответил он так, будто ждал этого вопроса уже давно.
Через несколько дней поехали. Было тепло, с неба сеялась изморось. Эмилия стояла у могилы, у нее дрожали руки. Свечи зажег Анатоль. Она молча поменяла цветы в каменной вазе и смела листья с полированной надгробной плиты. Перекрестилась. Как обычно, медленно прочла имя, фамилию и две даты. Анатоль стоял сбоку, держа руки в карманах, и вел себя так, будто это самая обыкновенная вещь на свете. В какой-то момент, уже сидя в машине, Эмилия подумала, что, возможно, это и правда самая обыкновенная вещь на свете.
Теперь она регулярно брала его с собой на могилу Виктора.
Глава двадцать третья
Казимеж Лабендович пришел в ресторан за полчаса до встречи и сел у окна. Сначала хотел в углу, но передумал, лучше все же у окна: по крайней мере увидит ее раньше, чем она его.
За стеклом пульсировала Рыночная площадь. Огни, люди, воздушные шарики. Группы молодежи, пары, держащиеся за руки, полицейские, неспешно вышагивающие по булыжной мостовой. Казимеж повесил куртку на спинку, цветы аккуратно положил на пол. Обитый бордовым материалом стул глубоко просел под ним, словно ждал.
Он не имел ни малейшего понятия, как выбрать изысканный ресторан. Никогда в таких не бывал. Себастьян сказал, «Ратушный» сойдет. Пожалуй, да. Бордовые скатерти, винные бокалы, свечки в маленьких баночках. Стены из необработанного кирпича, тихая фоновая музыка.
Положив руки на колени, ждал. Поредевшие волосы на макушке, левая верхняя четверка, нуждавшаяся в удалении, и ужас в глазах. Весил он шестьдесят девять килограммов, не носил впереди себя живот и мог сделать двадцать отжиманий.
Открыл меню. Провел ладонью по брюкам. На нем был новый костюм и новая рубашка. Галстук старый. Галстук нашел в шкафу. Еще отцовский. Но как новый.
Утром сходил к парикмахеру. Туалетную воду взял у Себастьяна. Щеки выбриты, волоски из носа вырваны, в кармане упаковка мятной жвачки, а в бумажнике два презерватива, совершенно на всякий случай.
Пролистал меню. Заказал чай.
Буквально не отрывался от окна. Может, это она? Нет. А та? Не видел ее тридцать три года. Когда она ушла, ему было двадцать девять. Больше половины жизни выброшено в болото.
Он не был уверен, узнает ли ее. Старался о ней не думать, но все равно думал. Сильно постарела? Располнела? Похудела? Какая у нее теперь прическа?
Знал только, что она одна. Так и не вышла замуж второй раз, впрочем, они даже ничего не оформляли.
А может, не придет? Может, вообще не собиралась появляться? Позвонила так внезапно, спустя столько лет. Хотела поговорить. Может, кого-то встретила, и понадобился развод? Он смотрел в окно. Видел ее почти в каждой женщине.
Без пятнадцати пять завибрировал телефон. Казимеж выдернул его из кармана и взглянул на экран.
Она.
Звонит сказать, что передумала. Звонит посмеяться над ним. Звонит прокричать в трубку, что он сукин сын, и как ему хватило наглости думать, что после всего она согласится встретиться, будто ни в чем не бывало. Звонит сказать, что он был величайшей ошибкой в ее жизни.
Он подошел.
– Казимеж?
Не Казик, не Казю, но Казимеж, как в учреждении.
– Это я… Привет.
– Привет… Я уже в пути, но поезд задерживается. Должна была доехать за двадцать пять минут, но, видимо, что-то сломалось, и пока мы стоим в поле. Я опоздаю, так что если ты еще не вышел…
– Вообще, я уже на месте. Но ничего страшного, – быстро добавил он. – Подожду. Чай себе заказал.