– В таком случае, они без жалости убьют вас, сударь, – вскричал Конан.
– Я позабочусь об этом, – сказал Альфред с горькой улыбкой, – я не стану их дожидаться. Пьер, – продолжал он, обращаясь к старому рыбаку, – приготовь свою лодку. Мы возьмем с собой еще кого-нибудь из них, – присовокупил он, указывая на крестьян.
– Меня! Меня! – закричали все присутствующие. Де Кердрен ласково поблагодарил их.
– Достаточно будет Ивона Рыжего, если только рана позволяет ему работать…
– Моя рана! – вскричал Ивон, ударив кулаком по больному месту. – Вот вам моя рана! Увидите, сударь, как мы будем управлять "Женевьевой".
– Но Ивона и меня будет недостаточно, – сказал Пьер, – если, как я полагаю, мы отправимся в Англию, надобно будет взять третьего.
– Третьим буду я, – сказал Альфред. – Проворнее, время не терпит.
Пьер и его товарищ поспешно вышли.
– Барин, барин, – вскричал Конан с отчаянием, – вы уезжаете, когда неприятель приближается. Скажут, что вы испугались.
– Я? Испугался? – произнес молодой дворянин, сжимая кулаки. – Но нет, нет, Конан, известно, что Кердрен не может быть трусом. Ну! Жребий брошен! Теперь, друзья мои, – продолжал он, обращаясь к смущенным вассалам, – отворите ворота и немедленно разойдитесь. Благодаря темноте, вы спокойно можете воротиться по домам. Умейте, подобно мне, покоряться воле Провидения. Расстанемся, я хочу этого!
– А я, – вскричал Конан, – я буду защищать ворота.
– Что? – сказал Альфред. – Уж не думает ли мой служитель оскорбить меня в доме отцов моих?
Но старый управитель был на коленях и со слезами целовал его руки.
– Будьте милостивы! Простите, сударь, – сказал он задыхающимся голосом. – Моя преданность, моя любовь к вам… ведь я носил вас на руках… Ах! Зачем я не умер прежде этих несчастных дней?
– Ты прощен, любезный мой Конан, – сказал Альфред, поднимая его. – Я не имею права ни на гнев, ни на ненависть против моих смертельных врагов, как же могу я гневаться на тебя?
Все присутствующие по порядку пожали руку Альфреда и распрощались с ним.
– Друзья мои, – сказал молодой человек в волнении. – Я никогда не забуду вашей ко мне преданности, засвидетельствованной в несчастье. Если бы когда-нибудь Провидение привело меня в эту сторону и возвратило мне наследие моих отцов… Но не надобно думать об этом; несчастье преследует меня с ожесточением и, без сомнения, не выпустит так скоро своей добычи. Несмотря на это, если мы не увидимся на земле, то, несомненно, увидимся на небе, куда рано или поздно последуют люди всех состояний и всякого достоинства.
Вассалы острова Лок вышли со стесненными сердцами. Альфред остался один с Конаном и Ивонной. Старая женщина, закрыв лицо передником, испускала раздирающие душу рыдания. Управитель, упав в кресло, казалось, целиком предался своей скорби. Де Кердрен заткнул за пояс пистолеты и набросил на плечи свой плащ.
– А теперь, – сказал он сердечно, обращаясь к своим верным слугам, – теперь прощайте и вы… Вы заменяли мне семейство в отсутствие того, кого я потерял. Потому я оставляю мое скромное наследство вам на сохранение. Конан, – продолжил он, подавая старику письма, написанные им накануне вечером. – Вот акты, которые я приготовил на всякий непредвиденный случай: это доверенность на управление моим имением, а это – мое завещание. Передай эти бумаги нотариусу Туссену и действуй по его советам. Хотя он боязлив и нерешителен, но я верю в его честность, в его благодарность моей фамилии, осыпавшей его благодеяниями. Если же я не возвращусь, – добавил он изменившимся голосом, – я рассчитываю на тебя, что ты свято исполнишь мою последнюю волю.
– Ох, возвратитесь, сударь, – вскричал добрый старик в порыве горести. – Что бы стал я делать на земле, если бы вы не должны были возвратиться? Когда минуют эти беспокойства, вы снова найдете на вашем острове Лок долгие и спокойные дни. Вы поставили меня стражем его, сударь; я возвращу вам его, поверьте моему слову. Но не заставляйте вашего бедного служителя слишком долго дожидаться: он стар и, по закону природы, должен отправиться первым.
– Смерть мало смотрит на лета, – сказал Альфред с кротостью, – но я не хочу огорчать тебя. Будем надеяться, что это возвращение состоится, и состоится в скором времени. Обними меня, Конан, обними меня и ты также, моя старая Ивонна; вспоминайте хоть вы обо мне, когда все меня забудут!
Старик и старуха со слезами сжали его в своих объятиях.
– Господин ты мой добрый, дитя мое милое, – говорила Ивонна прерывающимся голосом. – А я надеялась было уже никогда более не покидать тебя до последнего моего дыхания, но святые не услышали моей молитвы… Ох! Дрожащая Скала предсказала это несчастье!
При имени Дрожащей Скалы лицо Альфреда вдруг омрачилось. Он хотел было ответить, когда отдаленный шум, смешанный с криками, поднялся в ночной тиши.
– Это они, – сказал Альфред, – я не могу больше оставаться здесь. Примите это, – сказал он, положив на стол шелковый кошелек, сквозь который просвечивали золотые монеты. – Тут немного, но пригодится на черный день.
– Подумали ли вы о себе, сударь, – вскричала Ивонна, – вы пускаетесь в такое долгое и опасное путешествие! Для вас это будет нужнее.
– Рука моя отсохнет прежде, чем я прикоснусь к этим деньгам! – вскричал Конан. – Я знаю, сударь, вы не могли запастись заблаговременно, вы сами будете нуждаться.
– Говорю вам, что у меня есть все необходимое! – отвечал Альфред с горькой улыбкой; но тут крики усилились и заметно стали приближаться. – Прощай, Ивонна, прощай, Конан! Молитесь за меня.
Он завернулся в свой плащ и бросился к порту.
– Господин мой!
– Дитя мое!
Альфред обернулся. Конан, бледный как саван, протягивал к нему руки; Ивонна, стоя на коленях, с отчаянием билась головой о землю. Молодой человек торжественным жестом указал им на небо и исчез.
Через пять минут маленький замок наполнился криками и проклятиями. Пьяная, покрытая лохмотьями толпа, таща всякого рода оружие – смешное и страшное, наполнила пустые комнаты и удивлялась царившему в них молчанию и пустоте. Среди этой сумятицы старуха в черном плаще, с седыми, растрепанными по плечам волосами, с ружьем в руках бегала как фурия, рылась по всем закоулкам, ощупывала стены, скребла ногтями панели, за которыми могло скрываться секретное место. Раздраженная бесполезностью своих поисков, она топала ногами, скрежетала зубами и с невыразимым бешенством повторяла:
– Он убежал! Он убежал! И мы обесчещены… и дочь моя не отомщена!
В эту же самую минуту одна лодка без шума отвалила от берега и, несмотря на страшное еще волнение, пустилась в открытое море.
На ее корме стоял человек и смотрел, как земля мало– помалу скрывается в тумане. По временам до него доносились, несмотря на рев волн, дикие вопли и проклятия. Вдруг по направлению к замку брызнуло сильное и яркое пламя, как печальный маяк. Опустошители стащили в кучу всю мебель Альфредова жилища и, подложив под него огонь, танцевали вокруг него, испуская крики дикой радости.
При свете этого пожара, красноватый отблеск которого далеко расстилался по воде, Альфред де Кердрен, как беглец, покидал владение своих предков. Один, без друзей, кроме двух бедных рыбаков, без денег, без провизии, безо всего, он отправлялся в ссылку на утлой лодке, которая, казалось, каждую минуту готова была низвергнуться в бездны чудовищно волновавшегося Океана.
Часть Вторая
Глава 1.Незнакомец
Вихрь революции промчался над Францией как огненный метеор. К тому времени, когда возобновляется эта история, нация, истощенная десятилетними потрясениями и конвульсиями, начала увлекаться исключительно славой, словом – это было в начале Консульства, в ту эпоху усталости и ослабления, когда взаимная ненависть сословий перегорела, так сказать, от самой силы своей, и отечество снова отверзлось для изгнанников.
В один великолепный весенний день, после полудня, некий старик уединенно отдыхал на берегу моря, в северной оконечности острова Лок, недалеко от Дрожащей Скалы. Позади него расстилался зеленый и улыбающийся остров с его свежими лугами, дубовыми рощами, белыми песчаными берегами, где бегали веселые мальчишки и устричники с пестрыми кокардами. Перед ним необозримо величественное, но тихое море отражало лазурное небо и ясное солнце. На этой обширной серо-зеленой поверхности вдали мелькали две или три белые точки, как те снежно-белые бабочки, которые весной порхают по широким лугам: то были рыбачьи лодки, которые кокетливо маневрировали, закидывая свои сети. Теплый легкий ветерок чуть заметно шелестел по этим берегам, всегда страшным своими бурями. Прилив усиливался и мерно ударял в прибрежные утесы; по мере его возвышения воздух наполнялся теми острыми, солеными испарениями, которые испускают морские травы во время периодических волнений океана.
Но внимание старца привлекал исключительно простой и наивный эпизод из этой великой сцены: старость часто легкомысленна, подобно детству. Старик наш сидел вблизи небольшой бухты, в которую низвергался ручей и где пресная вода была пополам с соленой; на этом-то уголке картины, казалось, и сосредоточивались его взоры. Было то время года, когда семга подходит к самому берегу и мечет возле него икру. Его забавляли усилия, с какими некоторые из этих прекрасных рыб старались перескочить каскад и достигнуть высшей точки берега. Вот они как будто играют на поверхности волн, но вдруг, изогнув свое мускулистое тело в дугу, взлетают в воздух с необыкновенной силой. Хотя берег возвышался над поверхностью моря футов на двенадцать, некоторые рыбы, сильнее других, с первого раза достигали вершины и исчезали в отливе. Большая же часть с шумом опять падала в волны, и их чешуя быстро сверкала на солнце, точно полированные стальные пластинки. Не отчаявшись, они снова принимались за дело до тех пор, пока отчаянное усилие не бросало их на вершину скалы, где они находили чистые и светлые воды – предмет их устремлений.