— Зачем об этом говорить? Пусть покупают на свой страх и риск, — сказал Деннимед. Он был черноволосый, молодой, с умным, но хмурым и желтым лицом. К идее облегчения страданий человечества с помощью целительного бальзама агент Сайфера был глубоко равнодушен. В силу своего желчного темперамента по отношению к людям он был скорее мизантропом.
— Нет, все же, — продолжал он, — я не вижу причин, которые мешали бы вам добиться поставок для армии, не упоминая о больных и натертых ногах.
— Значит, по-вашему, пусть покупатель будет осторожен: его дело смотреть, что он берет.
— Само собой. Это основное правило торговли.
Сайфер сердито стукнул кулаком по подоконнику.
— Это основное правило всякого воровства и надувательства. И если бы кто-нибудь из моих служащих вздумал применить его к моей торговле, он моментально лишился бы работы, в этом корень всякого жульничества, которым полна современная коммерция. Именно таким доводом успокаивает свою совесть и набожно распевающий псалмы бакалейщик, примешивая к кофе жареные бобы. Гнуснейший принцип.
Он опять сердито стукнул кулаком. Агент обиделся.
— Разумеется, безнравственно лгать и приписывать товару несвойственные ему качества. Но, с другой стороны, нельзя же, продавая патентованное средство, прежде всего предупреждать покупателя, в каких случаях его не следует применять. Допустим, на этикетке написано, что лекарство помогает от подагры и ревматизма. Если женщина, купив его, даст выпить своему ребенку, который болен скарлатиной, и ребенок потом умрет — виновата будет она, а не вы. Если фирма ставит на упаковке предупреждение «При стирке не употреблять» — это всего лишь деловой прием для защиты своей репутации.
— Ну, значит, мы, оберегая свою репутацию, должны написать на этикетке: «Водянок и пузырей не излечивает», — возразил Сайфер. — В рекламных объявлениях я называю себя Другом человечества. И я действительно всегда считал себя таковым. Если бы я позволил бедным солдатам довести свои ноги до такого состояния, как сейчас у меня, то был бы не другом, а бичом человечества. Ни одной коробки крема я не продал без гарантии его полезности, в которой сам был искренне убежден.
— Джебуза Джонс не столь щепетилен, — заметил агент. — Сегодня утром я купил баночку его мази — они ее теперь продают в новой упаковке. Смотрите. — Он развернул бумагу и передал баночку патрону. — Особое примечание крупным шрифтом: «Дает мгновенное облегчение при натертых водянках. Каждый альпинист должен иметь с собой при восхождении на горы».
— Только враг людей может так гнусно поступать, — возмутился Сайфер. — Чем подражать таким приемам, я лучше закрою свою фабрику и прекращу торговлю.
Однако Деннимед, все еще не теряя надежды, решил прибегнуть к дипломатии:
— А жаль все-таки, ужасно жаль, что приходится отказаться от поставок для армии.
— Да, досадно, — сказал Сайфер.
Отпустив агента, он злобно усмехнулся: — Досадно! Еще бы не досадно!
Долгое время он сидел, прикрыв ладонями глаза и пытаясь осознать, что означает для него отказ от этой новой, окрылившей его, надежды. Сайфер был человеком добросовестным. Впервые в жизни он на себе испытал свое лечение, — раньше не приходилось, не было случая, — и оно не оправдало его ожиданий. При нем, прямо ему в глаза, его божественный крем назвали шарлатанским средством. Эти слова и теперь еще горели в его мозгу, словно выжженные раскаленным железом. Врач, слывущий признанным специалистом по болезням кожи, — правда, очень тактично и любезно, но решительно, — также отверг крем. Одно маленькое словечко — «нет» покончило навсегда с его наполеоновским планом оздоровления ног всех армий мира…
Уже несколько месяцев он вел борьбу, понемногу отступая перед конкуренцией, но это был первый серьезный удар, нанесенный его вере в целительную силу крема. Сайфер пошатнулся, недоумевая, как человек, пораженный невидимой рукой, озирается вокруг, чтобы посмотреть, с какой стороны нанесен удар. И почему именно теперь? В прежние годы репутация крема всегда была безупречной.
Его шкафы в Лондоне битком набиты честно заслуженными свидетельствами и благодарностями. Некоторые из писем, особенно от простых людей, содержали трогательные в своем простодушии изъявления признательности. Правда, и тогда директор его фабрики высказывал предположения, что они присланы в надежде на вознаграждение и в расчете увидеть свои портреты в рекламных листках. Но директор Шеттлворс был закоренелый циник, который не верил ни во что, кроме выгодности торговли кремом. Были в шкафах письма и с графскими гербами на конвертах; тут уж, конечно, не приходилось думать ни о корысти, ни о жажде популярности. Сайфер за всю свою жизнь не заплатил ни пенса за сочиненную по заказу благодарность. Все письма, которые он приводил в своих проспектах, были подлинными и присланными добровольно. Люди всех званий и состояний называли его истинным другом человечества. Как же так получилось, что он все время торговал отравой?
Мысли Сайфера устремились в прошлое, к началу его карьеры. Он снова увидел себя молодым фармацевтом в маленькой аптеке маленького городка — слишком маленького для чего-то большого и непонятного ему самому, что сидело в нем и жаждало найти себе выход. Скучная работа над составлением рецептов, продажа зубного порошка или детских рожков и сосок, будничная, механическая рутина — как возмущался он всем этим, и что ни день, то сильнее.
Вспомнилось Сайферу, как он впервые познакомился с сочинениями старинных врачей, лечивших травами, как нравились ему витиеватость их речи, их лекарства, такие необычные и вместе с тем простые; как ему впервые пришло в голову соединить их лечебные средства с применяемыми в британской фармакопее; его опыты, его беседы со стариком, торговавшим сухими травами в убогой лавчонке на окраине города. Местные врачи называли старика отравителем и шарлатаном, и, тем не менее, это был ученый, изучивший свойства всех трав, которые произрастают на земле, и вылечивший, по слухам, какими-то травяными припарками одну старуху от злокачественного нарыва, который отказались лечить доктора.
Вспомнилась ему ночь, когда старик, полюбивший юношу за участие и интерес к его знаниям, клятвой обязав Клема строго соблюдать тайну, сообщил ему рецепт целебной эмульсии, послужившей основным ингредиентом крема Сайфера. В те дни его одиночество разделял бульдог — уродливое верное животное, которое он назвал Вараввой, по имени библейского разбойника. И вот этот-то пес, заболевший коростой, и стал объектом бесчисленных опытов своего хозяина. Вначале Сайфер натирал его стариковой эмульсией, потом эмульсией, смешанной с другими средствами, приготовленными на очищенном животном жире, пока, наконец, не нашел смеси, которая, к великой его радости, заживила все болячки. Кожа Вараввы окрепла, шерсть снова отросла, и пес стал чистеньким и гладким, как какой-нибудь щеголь-авантюрист, когда у него хорошо идут дела.
Затем однажды в аптеку зашел его светлость герцог Суффолкский и рассказал, что любимая собачка герцогини захворала той же болезнью. Сайфер скромно поведал могущественному герцогу о своих опытах и вручил ему баночку с мазью собственного изобретения. Недели две спустя герцог появился снова. Оказалось, что мазь не только излечила собачку, но и свела экзему с рук самого герцога. Окрыленный успехом, Сайфер попробовал лечить той же мазью ребенка своей квартирной хозяйки, у которого была язва на ноге, — и что же? Ребенок скоро выздоровел. Тут-то и осенило его божественное откровение, о котором он рассказал Зоре: он провел ночь без сна и торжественно поклялся посвятить себя и свой крем служению человечеству.
Первые шаги, сопровождавшиеся упорной борьбой, приобретение аптеки своего хозяина, начало выпуска крема, постепенно приобретаемая известность, — известность сначала у себя на родине, потом и заграницей, благодаря содействию его светлости герцога Суффолкского, первые публикации, постепенный рост дела, продажа аптеки, учреждение конторы собственной фирмы в Лондоне и, наконец, всемирная известность — все эти воспоминания прошли перед ним в то время, как он сидел у окна гостиницы, закрыв лицо руками и не глядя на Монблан.
В конце концов Сайфер, взмахнув руками, прогнал прочь все воспоминания.
— Не может быть! Не может быть! — вырвался у него крик праведного возмущения против насмешливого приговора великих богов, которых он по простоте душевной никогда не подозревал в склонности к подобным издевательствам над смертными.
15
Если вы пойдете по шоссе, опоясывающему скалистый берег Нормандии, возможно, вам случится набрести на деревянный щит с надписью «Оттето-сюр-Мер» и изображением руки, указывающей на узкое ущелье. Следуя полученному указанию, вы спуститесь в ущелье и, пройдя с полмили, найдете две-три дачи, скромное кафе, несколько рыбачьих домиков — в одном из них помещается лавка, торгующая всякой всячиной, в том числе табаком, — и увидите вдали треугольник моря, а, быть может, также кусочек берега, зажатого между двумя бастионами грозных утесов и сплошь покрытого галькой и валунами. У берега видны небольшая дамба и маленькая флотилия рыбачьих лодок; на самом берегу — сети, три купальные кабинки, обвязанные веревками, на которых сушатся полотенца и купальные костюмы; собаки, дети с ведрами и лопатками; две английские мисс, надписывающие адреса на открытках; француз, весь в черном, читающий руанскую газету, прикрываясь от солнца серым парусиновым зонтом; его жена и дочка; киоск с выставленными на продажу раковинами, за прилавком которого восседает старуха с кожей, напоминающей морские водоросли. Над берегом, по ту сторону дороги, ведущей наверх, в ущелье, разместился крохотный сарайчик с красным куполом — казино; по другую — длинное узкое, выкрашенное голубой краской здание, через весь фасад которого проходит написанная огромными черными буквами вывеска: Отель «Пляж».
Как только Эмми оправилась настолько, что могла отправиться в дорогу, она упросила Септимуса отвезти ее в какое-нибудь тихое местечко на море, где не бывает модной публики. Септимус, разумеется, обратился за советом к Эжезиппу Крюшо. Зуав попросил, чтобы ему дали время расспросить товарищей. Вернувшись, он указал им идеальное местечко — деревушку в Пиренеях, на высоте чуть ли не шести тысяч футов, в сорока милях от железнодорожной станции. Медведей кругом хоть отбавляй — каждый день можно охотиться.