сил:
– Зачем тебе друг капитана Гастелло?
– Дядя Владя говорит, что Гастелло не герой, что у нас любят мертвецов героями делать… Он не смеет так говорить…
Больше всего Серёжа боялся, что его объяснение выглядит смешно и незнакомые летчики не примут его слова всерьез. Но летчики не собирались шутить. Своим рассказом Серёжа поставил их в затруднительное положение. Они посовещались и велели Серёже ждать, а сами пошли за каким-то Петром Ивановичем. Серёжа понял, что Пётр Иванович и был тот, кого он искал.
Другом капитана Гастелло оказался невысокий плотный мужчина в кожаной куртке. Из-под военной фуражки, надвинутой на глаза, были видны совсем белые виски. Седина никак не вязалась с глазами, в которых – откуда оно только взялось! – поблескивало что-то озорное. Если судить по волосам, Пётр Иванович был старым, а если верить его глазам – молодым. Но Серёжу мало занимало это несоответствие. Он чувствовал в этом человеке силу и решимость. И ему даже показалось, что Пётр Иванович немного похож на своего легендарного друга.
– Здорово! – сказал летчик и протянул Серёже руку.
Он не стал ни о чем расспрашивать мальчика. Видимо, два молодых летчика успели ему рассказать суть дела. Он только поинтересовался, где живет Серёжа.
– В городе, – ответил мальчик.
Друг капитана Гастелло ниже надвинул фуражку на глаза и сказал:
– Далековато. – Но затем решительно махнул рукой: – Ладно. Едем!
Когда Серёжа в сопровождении Петра Ивановича переступил порог своей комнаты, дядя Владя лежал на диване, положив на светлый валик ноги в грязных ботинках. Он спал, чуть посвистывая мясистым носом и причмокивая губами, словно ему снилась мозговая косточка. Кроме спящего гостя, в комнате никого не было. Вероятно, папа пошел в магазин, а мама хозяйничала на кухне.
Пётр Иванович небрежно кивнул на дядю Владю и спросил:
– Он?
– Он, – отозвался Серёжа.
Тяжелая рука летчика опустилась на плечо спящего. Дядя Владя недовольно поморщился и открыл глаза. Со сна он ничего не понял и растерянно заморгал.
– Говорят, вы здорово воевали? – спросил Пётр Иванович, когда дядя Владя окончательно проснулся и сел.
– Воевал, – пробурчал он.
– А на каком фронте, если не секрет?
– Н-н-на разных, – ответил дядя Владя. – А что?
– Да нет, ничего. Просто наслышан о ваших подвигах и заинтересовался. Как ваша фамилия?
– Иволгин.
– Извините, не слышал. А вы на каких машинах летали?
– Я, я?
– Ну да, вы.
– Я в артиллерии был.
– В артиллерии, – повторил Пётр Иванович, словно хотел заучить ответ дяди Влади наизусть. – А с капитаном Гастелло вы тоже в артиллерии встречались?
Дядя Владя нахмурился. Вопросы сыпались на него, как удары. Он едва успевал отбиваться – отвечать.
– При чем здесь артиллерия? Слышал о нем от товарищей.
– Вот как! – Друг капитана Гастелло задержал свой взгляд на дяде Владе, словно испытывал достоверность его слов. – А я решил, что вы с ним вместе воевали. Значит, вкралась ошибка.
Серёжа стоял в стороне и внимательно следил, как Пётр Иванович своими вопросами брал дядю Владю в окружение и отрезал ему все пути к отступлению. Наконец дядя Владя спохватился и от обороны перешел к наступлению.
– А вы, собственно, кто такой? – спросил он недовольным голосом.
Но летчик, твердо стоящий перед ним, преграждал ему путь.
– Я полковник Ростов, – сказал Пётр Иванович.
– Полковник Ростов, – пробормотал дядя Владя. – Герой Советского Союза, прославленный ас?
Дядя Владя покраснел. И его лицо стало похожим на красный воздушный шарик, который на ветру качается из стороны в сторону.
– Знаете? – усмехнулся летчик.
– А как же! – оживился дядя Владя. – Чай, не в тылу отсиживались!…
В эту минуту Серёжа вдруг подумал, что сейчас полковник Ростов и дядя Владя поладят. И может быть, летчик возьмет сторону дяди Влади.
И мальчик крикнул:
– Дядя Владя, Пётр Иванович – друг капитана Гастелло! Понимаете?
Воцарилось молчание. Дядя Владя полез за папиросой. А полковник Ростов стоял заложив руки за спину и раскачивался на расставленных ногах. И вдруг он вплотную приблизился к дяде Владе и холодным голосом сказал:
– Так вот что, товарищ Иволгин, не знаю, в какой артиллерии вы воевали и какие беспримерные подвиги совершали на войне. Да меня это и не очень-то интересует. Но чернить память славного сокола Николая Францевича Гастелло я вам не позволю. Если бы мы с вами были моложе, я бы вам за ваши слова… Но седым людям неудобно размахивать кулаками.
Серёжа заметил, что дядя Владя слушает друга капитана Гастелло со вниманием и опаской. А когда полковник строго спросил: «Ясно?» – у дяди Влади, который чуть ли не один выиграл всю войну, руки сами вытянулись по швам, и он ответил:
– Ясно, товарищ полковник!
– Вот и хорошо, – сказал Пётр Иванович. – А то у капитана Гастелло много хороших защитников и друзей.
При этих словах он кивнул на Серёжу И сердце мальчика подпрыгнуло от радости.
Серёжа проводил Петра Ивановича до самых ворот. Когда они прощались, полковник крепко пожал ему руку и сказал:
– Ты серьезный парень.
Серёжа почувствовал, что сейчас они расстанутся и неизвестно, когда еще встретятся, и ему захотелось разузнать у Петра Ивановича о его легендарном друге.
Он спросил первое, что ему пришло в голову:
– Товарищ полковник… Пётр Иванович, а вы не помните, капитан Гастелло был очень высокого роста?
Полковник посмотрел на Серёжу и покачал головой:
– Видишь ли, я никогда не встречался с капитаном Гастелло. Я воевал на Севере, далеко от него. Мне так и не довелось с ним познакомиться.
– Значит, вы не его друг? – разочарованно спросил мальчик.
– Нет, я его друг, – ответил полковник. – Такой же, как ты. Ведь у людей значительно больше друзей, чем они думают. И друзья никогда не дадут в обиду имя тех, кто отдал свою жизнь за Родину.
…Когда Серёжа вернулся домой, дяди Влади уже не было. Только на светлом валике дивана остался след от его грязных ботинок.
Девочки с Васильевского острова
Умерли все. Осталась одна Таня.
Я – Валя Зайцева с Васильевского острова. У меня под кроватью живет хомячок. Набьет полные щеки про запас, сядет на задние лапы и смотрит черными пуговками… Вчера я отдубасила одного мальчишку. Отвесила ему хорошего леща. Мы, Василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо… У нас на Васильевском всегда ветрено. Сечет дождь. Сыплет мокрый снег. Случаются наводнения. И плывет наш остров, как корабль: слева – Нева, справа – Невка, впереди – открытое море.
У меня есть подружка – Таня Савичева. Мы с ней соседки. Она со Второй линии, дом 13. Четыре окна на первом этаже. Рядом булочная, в подвале керосиновая лавка… Сейчас лавки нет, но в Танино время, когда меня еще не было на свете, на первом этаже всегда пахло керосином. Мне рассказывали.
Тане Савичевой было столько же лет, сколько мне теперь. Она могла бы давно уже вырасти, стать учительницей, но навсегда осталась девчонкой… Когда бабушка посылала Таню за керосином, меня не было. И в Румянцевский сад она ходила с другой подружкой. Но я все про нее знаю. Мне рассказывали.
Она была певуньей. Всегда пела. Ей хотелось декламировать стихи, но она спотыкалась на словах: споткнется, а все думают, что она забыла нужное слово. Моя подружка пела потому, что когда поешь, не заикаешься. Ей нельзя было заикаться: она собиралась стать учительницей, как Линда Августовна.
Она всегда играла в учительницу. Наденет на плечи большой бабушкин платок, сложит руки замком и ходит из угла в угол. «Дети, сегодня мы займемся с вами повторением…» И тут споткнется на слове, покраснеет и повернется к стене, хотя в комнате – никого.
Говорят, есть врачи, которые лечат от заикания. Я нашла бы такого. Мы, Василеостровские девчонки, кого хочешь найдем! Но теперь врач уже не нужен. Она осталась там… моя подружка Таня Савичева. Ее везли из осажденного Ленинграда на Большую землю, и дорога, названная Дорогой жизни, не смогла подарить Тане жизнь. Девочка умерла от голода… Не все ли равно, от чего умирать – от голода или от пули. Может быть, от голода еще больнее…
Я решила отыскать Дорогу жизни. Поехала на Ржев-ку, где начинается эта дорога. Прошла два с половиной километра – там ребята строили памятник детям, погибшим в блокаду. Я тоже захотела строить.
Какие-то взрослые спросили меня:
– Ты кто такая?
– Я Валя Зайцева с Васильевского острова. Я тоже хочу строить.
Мне сказали:
– Нельзя! Приходи со своим районом.
Я не ушла. Осмотрелась и увидела малыша, головастика. Я ухватилась за него:
– Он тоже пришел со своим районом?
– Он пришел с братом.
С братом можно. С районом можно. А как же быть одной? Я сказала им:
– Понимаете, я ведь не так просто хочу строить. Я хочу строить своей подруге… Тане Савичевой.
Они выкатили глаза. Не поверили. Переспросили:
– Таня Савичева твоя подруга?
– А чего здесь особенного? Мы одногодки. Обе с Васильевского острова.
– Но ее же нет…
До чего бестолковые люди, а еще взрослые! Что значит «нет», если мы дружим? Я сказала, чтобы они поняли:
– У нас все общее. И улица, и школа. У нас есть хомячок. Он набьет щеки…
Я заметила, что они не верят мне. И чтобы они поверили, выпалила:
– У нас даже почерк одинаковый!
– Почерк? – Они удивились еще больше.
– А что? Почерк!
Неожиданно они повеселели, от почерка:
– Это очень хорошо! Это прямо находка. Поедем с нами.
– Никуда я не поеду. Я хочу строить…
– Ты будешь строить! Ты будешь для памятника писать Таниным почерком.
– Могу, – согласилась я. – Только у меня нет карандаша. Дадите?
– Ты будешь писать на бетоне. На бетоне не пишут карандашом.