– Я не был, – признался мальчик. – У нас дедушка на войне был. Он сапер Двадцать третьей гвардейской дивизии. У нас дедушка всегда разведчиков провожал. Он им проход делал этими ножницами… Разведчики говорили, что дедушка им приносит удачу…
– Это дед научил тебя за клубникой по чужим участкам лазать? – враждебно спросил мужчина.
Мальчик с недоумением взглянул на него:
– На переднем крае не было клубники. Участки там были – участки фронта, клубники не было… У нас дедушка на мине подорвался… Ему орден дали.
– А тебя в милицию привели.
– Да подождите вы! – не выдержал дежурный. – Когда надо, я вас спрошу!
– Распустили население! – буркнул мужчина и размотал на шее пестрый шарф.
– Я тоже буду сапером, – сказал мальчик. – Я тренируюсь на колючей проволоке…
– Ишь ты, сапер огородный! – Муравьед облизал губы.
И тут что-то грохнуло – это подвыпивший поднялся с деревянного дивана.
– Ты над сапером не смейся! – Он сразу протрезвел, и голос его обрел твердость. – Ты, может быть, в тылу отсиживался, а для нас сапер – отец родной. Сколько жизней он спас нашему брату!
Мужчина в плаще наклонился к дежурному, ища поддержки у представителя власти. Мешочки под глазами вздрагивали. И подбородок тоже свисал мешочком.
В комнате установилась тишина, которую уже никто не решался нарушить. Бабка Баранова крепче прижала к себе узел.
Дежурный отодвинул стул и встал.
– Бери свой инструмент. Иди! – сказал он мальчику.
– То есть как «иди»?! – возмутился мужчина. – А протокол?
– Не будет никакого протокола.
Мальчик подхватил дедовский саперный инструмент, прижал его к себе и скрылся за дверью. А хозяин нетронутой клубники еще долго ворчал, грозился, жаловался на распущенность населения. Подвыпивший уселся удобнее на деревянном диване, закрыл глаза и тихо затянул жалобную песню, привезенную когда-то с войны.
Салют
Прохладным майским вечером отец и сын ждали салют. Сын вскарабкался на подоконник, а отец стоял за его спиной и на всякий случай держал мальчика за лямку штанишек.
– Скоро? – нетерпеливо спрашивал мальчик и сильнее прижимался носом к стеклу.
– Скоро, скоро, – отвечал отец и посматривал то на часы, то на небо.
– Давай откроем окно, – предложил сын.
– Зачем?
– Чтобы лучше было слышно.
– И так услышим.
Отец присел на край подоконника. Неожиданно мальчик повернулся к нему и спросил:
– А у дедушки была борода?
– Нет. Он был молодым.
– Разве дедушки бывают молодыми?
– Бывают… стало быть.
– А усы?
– Что – усы?
– Усы у него были?
– Кажется, были.
– И винтовка была, – произнес мальчик.
Отец удивленно посмотрел на сына и спросил:
– Кто это тебе сказал… про винтовку?
– Знаю. А патроны он тебе дарил?
– У него не было патронов, когда он уходил на войну.
– Были. Надо было попросить. Ты не попросил?
Отец ответил не сразу. То ли подыскивал слова, то ли подумал, почему и в самом деле не просил патронов. Он сказал:
– Я плохо помню. Когда дедушка уходил, я был таким, как ты.
Мальчик пропустил его объяснения мимо ушей. И снова спросил:
– А где дедушка?
– Он не вернулся с войны.
– Почему не вернулся?… Ты напиши ему, пусть возвращается.
– Туда не ходит почта.
– А почтальоны… с толстой сумкой на ремне?
– Не ходят.
– Может быть, съездим за ним? В воскресенье.
– Туда не ходят поезда.
– Поедем на автобусе, а там пешком. Войну посмотрим.
– Войны давно нет.
– Когда дедушка вернется?
– Никогда.
– Никогда – это долго?
– Долго.
– Подождем. Правда?
– Понимаешь, какое дело. Дедушка погиб.
– Как – погиб?
– Фашист выстрелил в него, и он упал. Пуля попала в сердце. Вот сюда.
Отец показал, куда попала пуля, и мальчик долго рассматривал верхний карман пиджака, где отец держал палец. Потом он спросил:
– Давно?
– Ну да. Очень давно.
– Может быть, уже зажило. Раз давно.
– Он же умер.
Отец долго не решался произнести это слово, но оно не произвело на мальчика никакого впечатления. И отец удивленно смотрел на сына, словно дожидался, когда наконец слово «умер» дойдет до его сознания. Но мальчик как ни в чем не бывало барабанил пальцами по стеклу.
Потом мальчик сказал:
– Все вернулись, и дедушка вернется… попозже. Правда?
– Ничего ты не понимаешь.
– Понимаю, понимаю… Он без бороды, но патроны у него были.
– Сейчас салют начнется. Смотри.
Вдалеке громыхали орудия, и тяжелый раскат донесся не до слуха, а ударил прямо в грудь. И сразу по темному небу с треском покатились разноцветные шаровые молнии. И в их коротком сиянии стремительно пронеслись призрачные стаи вспугнутых голубей.
– Кто это стреляет? – спросил мальчик.
– Солдаты.
– Которые вернулись?
– Разные.
– А почему звенят стекла?
– Это бьют пушки.
– С войны?
– Из пригорода.
– Нет, они бьют с войны, – стоял на своем мальчик. – Я точно знаю. И та белая ракета тоже с войны. Ты был на войне?
– Нет, – ответил отец, – я же был маленьким, как ты.
– Вот ты и не знаешь, что пушки бьют с войны. Закрой глаза – лучше будет слышно. Бум. Бум. Это дедушка бьет с войны.
– Пусть будет по-твоему, – тихо сказал отец.
Но мальчик не слышал его слов.
– Дедушка потому и не вернулся, чтобы бить из пушек, когда салют. Правда?
– Правда.
В комнате было темно. И только огни ракет на несколько мгновений освещали отца и сына то зеленым, то красным, то желтым светом. Над городом гремел салют. Но отец не следил за восходом ракет. Он смотрел на маленькую фигурку, прижавшуюся к стеклу, на сплющенный нос и на широко раскрытые глаза. И отцу казалось, что глаза сына видят то, что он, взрослый человек, никогда не сможет увидеть: они видят войну, видят распаленные лица солдат и дедушку, который не вернулся с войны, чтобы бить из пушек, когда салют.