Бен сказал: у него такое предчувствие, что Майя Джорджии понравится. Это отнюдь не расположило Джорджию к Майе. Но Бен оказался прав. Он очень обрадовался, что смог свести Джорджию с таким человеком, как Майя, что нашел супружескую пару, с которой он и Джорджия могли дружить по собственному выбору. «Хорошо для разнообразия завести друзей вне флота, – говорил он. – Небанальную женщину, с которой ты сможешь дружить. Уж Майю никак нельзя назвать банальной».
Это точно. Дом оказался примерно таким, как она ожидала, – скоро она узнала, что Майя называет его «дежурный районный замок». А вот Майя ее удивила. Она открыла дверь сама, босая, в длинном бесформенном одеянии из грубой коричневой ткани, похожей на мешковину. Волосы, длинные и прямые, разделялись на пробор высоко над виском. Они были почти такого же тускло-коричневого цвета, как одежда. Губы у Майи были не накрашены, кожа – грубая и бледная, во впадинах щек прятались неглубокие отметины, похожие на следы птичьих лапок. Это отсутствие цвета, грубость текстуры во всем ее облике казались восхитительной заявкой на принадлежность к некоему высшему классу. Какой равнодушной, какой самодостаточной и равнодушной выглядела она – с босыми ногами, с некрашеными ногтями, в странной рубахе. Единственное, что она сделала с лицом, – покрасила брови в синий цвет. Точнее, полностью выщипала брови и нарисовала их заново синим цветом. Не повторяя изогнутую линию брови – просто синий мазок над каждым глазом, похожий на разбухшую вену.
Джорджии, с ее начесом, стильно накрашенными глазами, приподнятой и выдвинутой вперед грудью в модном лифчике, Майя показалась пугающей и восхитительной.
Харви тоже оказался обладателем впечатляющей внешности. Он был невысокий, с массивными плечами, небольшим животиком, опухшими синими глазами и воинственным выражением лица. Он родился в Ланкашире. Седые волосы, редеющие на макушке, он отращивал и зачесывал за уши, так что был похож скорее на художника, чем на врача. «Он выглядит каким-то неопрятным, такого от врача не ожидаешь, – сказала потом Джорджия Бену. – Правда ведь, его скорее можно принять за скульптора? С такими грязными ногтями? Спорим, он плохо обращается с женщинами». Она вспоминала, как он смотрел на ее грудь. «Он совсем не такой, как Рэймонд, – продолжала она. – Рэймонд боготворит Майю. И еще он чрезвычайно чистоплотен».
(«Рэймонд выглядит как типовая мечта каждой матери», – безжалостно точно сказала Майя Джорджии через несколько недель.)
Угощение было на уровне повседневного семейного ужина, не лучше, и тяжелые серебряные вилки давно не чищены. Но Рэймонд подал гостям хорошее вино, о котором хотел поговорить. Однако ему не удалось перебить Харви, который рассказывал неприличные, вопиющие случаи из больничной практики. Он с невыносимо равнодушным лицом травил байки о некрофилии и мастурбации. Потом они перешли в гостиную; хозяева с некоторой торжественностью приготовили и подали кофе. Рэймонд молол кофейные зерна в цилиндрической турецкой кофемолке, привлекая всеобщее внимание. Он объяснил, как важно сохранить ароматические масла. Харви, перебитый на середине очередной байки, наблюдал за ним с недоброй ухмылкой, Хильда – с вежливым, терпеливым вниманием. Но Майя с энтузиазмом поддерживала мужа, вилась вокруг него, как жрец вокруг божества, кротко и грациозно ассистируя. Она подала кофе в красивых маленьких турецких чашечках, купленных ею и Рэймондом в лавке в Сан-Франциско вместе с кофемолкой. Майя скромно слушала рассказ Рэймонда про лавку, словно вспоминая другие радости той поездки.
Харви и Хильда ушли первыми. Майя прощалась с ними, повиснув на плече у Рэймонда. Но стоило им уйти, она тут же отлепилась от мужа, отбросила змеиную грацию и повадки послушной жены. Она небрежно, неуклюже растянулась на диване и сказала:
– Только вы теперь не уходите. При Харви никому не удается даже слова вставить, поэтому надо разговаривать после того, как он ушел.
И Джорджия все поняла. Она видела, что Майе не хочется оставаться наедине с мужем, которого она возбудила прилюдными нежностями в каких-то своих целях. Джорджия видела: Майя мрачна и наполнена привычным ужасом оттого, что гости скоро уйдут. Рэймонд же был счастлив. Он сел на край дивана, приподняв для этого ноги сопротивляющейся Майи. И принялся растирать пальцами ее ступню.
– Вот дикарка, – сказал он. – Женщина, которая ходит босиком.
– Бренди! – Майя вскочила. – Я знала, что на званом ужине положено делать что-то еще. Надо пить бренди!
«Он ее любит, а она его нет», – сказала Джорджия Бену сразу после слов про то, что Рэймонд боготворит Майю и очень чистоплотен. Но Бен – видимо, не очень внимательно слушая – решил, что она говорит про Харви и Хильду.
«Нет, нет, нет. Там, кажется, дело обстоит как раз наоборот. С этими англичанами никогда не скажешь. Майя разыграла для них спектакль. И у меня есть предположение почему».
«У тебя обо всем есть предположения», – сказал Бен.
Джорджия и Майя подружились на двух уровнях. На первом уровне они дружили как жены; на втором – как они сами. На первом уровне каждая приглашала другую на ужин. Они слушали, как их мужья вспоминают школьные годы. Шутки, драки, заговоры, катастрофы, тираны и шестерки. Грозные или жалкие одноклассники и учителя. Радости и унижения. Майя спросила, точно ли они не вычитали все это где-нибудь.
– Это звучит как пересказ книжки. Книжки для мальчиков про школу, – сказала она.
Они ответили, что пережили сами все то, о чем пишут в книгах. Наговорившись про школу, они начинали обсуждать кино, политику, знаменитостей, места, где побывали или хотят побывать. Тут Майя и Джорджия могли тоже вступить в разговор. Бен и Рэймонд не считали, что женщины должны помалкивать за общей беседой. Они верили, что женщина по интеллекту ничем не уступает мужчине.
На втором уровне Джорджия и Майя общались на кухнях друг у друга, за кофе. Или ходили вместе обедать в центр города. Там было два места – ровно два, – в которых Майя любила обедать. Одно – «Дворец Великого Могола» – обшарпанный помпезный бар в большом мрачном отеле у железнодорожного вокзала. Бар украшали побитые молью драпировки тыквенного цвета, иссохшие декоративные папоротники, а официанты носили тюрбаны. Для визита туда Майя всегда нарядно одевалась – в складчатые шелковые платья, не очень чистые белые перчатки и удивительные шляпы, которые она откапывала в секонд-хендах. Она притворялась вдовой, служившей вместе с мужем в самых дальних уголках Британской империи. Она певучим голосом обращалась к мрачным молодым официантам: «Не будете ли вы столь добры…» – и потом говорила им, что они чрезвычайно, чрезвычайно любезны.
Они продумали всю биографию вдовы. Джорджию они тоже вплели туда – она была мрачной платной компаньонкой, мисс Эми Джукс, тайно лелеющей социалистические взгляды. Вдова именовалась миссис Аллегра Шорт-Побьери. Ее покойного мужа звали Найджел Шорт-Побьери. Иногда – сэр Найджел. Как-то раз они провели во «Дворце Великого Могола» несколько дождливых послеобеденных часов, почти до вечера, продумывая чудовищные детали медового месяца четы Шорт-Побьери, проведенного в пропитанной сыростью гостинице в Уэльсе.
Другим излюбленным местом Майи был ресторан для хиппи на Бланчард-стрит, где посетители сидели на грязных плюшевых подушках, пристегнутых к деревянным чурбакам, ели коричневый рис со склизкими овощами и пили мутный сидр. (Во «Дворце Великого Могола» Майя и Джорджия пили только джин.) Обедая в ресторане для хиппи, они одевались в длинные красивые дешевые индийские хлопковые платья и притворялись, что сбежали из коммуны, где обе были прислужницами или наложницами фолк-певца по имени Билли Бонс. Они сочинили для Билли Бонса несколько песен – нежных, кротких, про цветочки и голубые глаза, – которые разительно контрастировали с его жадностью и сластолюбием. У Билли Бонса были очень своеобразные интимные привычки.
Когда Майя и Джорджия не играли в эти игры, они откровенно говорили о своей жизни, о своем детстве, о проблемах и мужьях.
– То было ужасное место, – сказала Майя. – Та школа.
Джорджия согласилась.
– Два мальчика из бедных семей в школе для богатых, – продолжала Майя. – Им приходилось тянуться изо всех сил. Чтобы не опозорить свои семьи.
Джорджия не назвала бы семью Бена бедной, но знала, что в таких вопросах все относительно.
Майя сказала, что каждый раз, когда к ним кто-то приходит на ужин или на вечер, Рэймонд заранее отбирает пластинки и складывает их в правильном порядке.
– Мне кажется, когда-нибудь он начнет вручать гостям при входе список заранее утвержденных тем для беседы, – сказала Майя.
Джорджия поведала, что Бен до сих пор каждую неделю посылает письмо двоюродной бабушке, которая дала денег на его обучение в школе.
– Хорошее письмо? – спросила Майя.
– Да. О да. Очень хорошее.
Они мрачно переглянулись и расхохотались. Потом открыли друг другу то, что их угнетало. Это была невинность их мужей – сердечная, добропорядочная, непоколебимая, самодовольная невинность. Она утомляла и в конце концов отвращала. Из-за нее супружеская близость превращалась в тяжкий долг.
– Но разве тебе не становится стыдно, когда ты так говоришь? – спросила Джорджия.
– Конечно. – Майя ухмыльнулась, показав идеальные крупные зубы – продукт работы дорогого дантиста из той эпохи, когда Майя еще не занималась своей внешностью сама. – У меня есть и другая причина для стыда. Но я не знаю, стыдно мне или нет. И да и нет.
– Я знаю, – сказала Джорджия, которая до этой минуты не знала точно.
– Ты очень умная. Или меня очень легко раскусить. Что ты про него думаешь?
– Ходячая неприятность, – осмотрительно сказала Джорджия. Она была довольна таким ответом: по нему нельзя было понять, как ей льстила откровенность Майи и как ее пьянил этот разговор.
– Это еще слабо сказано. – И Майя рассказала ей историю своего аборта. – Я собираюсь с ним порвать. Не сегодня-завтра.
Но она продолжала встречаться с Харви. За очередным обедом она открывала Майе новые факты, выставляющие его в неблаговидном свете, а потом заявляла, что ей пора – у них свидание в мотеле на Овражной улице или в лесном домике Х