– Я просто вне себя от ярости, Дэвид.
– О, понимаю. А ты-то все твердила, какой он добрый и заботливый, и что ты боишься ранить его чувства…
– Ранить? Да я сейчас прибить его готова. Чем-то тяжелым, так, чтобы синяки остались. До того он меня обидел. — Её голос упал до шепота. – Ты не представляешь, каково это – чувствовать себя отвергнутой. Не знаю, как мне удавалось заполнять все эти выходные, но напряжение начало на мне сказываться. Я ощущала себя старой и совсем незначительной, и все потому, что муж не хотел меня.
Дэвид вновь прижал Ханну к себе.
– Дорогая, тебе это может показаться странным, и мне невыносимо думать о всех тех годах одиночества, которые я мог бы заполнить, но я очень рад, что Хамфри вел себя именно так. Иначе тебя бы здесь не было. Но встреть я его сейчас, то не сдержался бы. О, если бы ты пришла со своей маленькой книгой к Джилли намного раньше! У меня есть близкие друзья – Джилли и Наташа, и, конечно же, Питер – и такие приятели, как Микки, но я все равно чувствовал себя абсолютно одиноким последние годы. Да, у меня случались женщины, но они приходили и уходили: знакомство на вечеринке, пара-тройка встреч и все. Я ощущал себя негодяем, потому что они были хорошими женщинами, но, казалось, я ждал кого-то другого. И не знал, кого именно, пока в четверг, семнадцатого августа, к Джилли не пришла юная леди, которая принесла свою книжку и спросила, можно ли её опубликовать. Меня охватило волнение, с которым я никак не мог справиться, и я спросил себя – а чувствовал ли я тоже самое в первый раз. Нет, ответил я себе, совершенно точно нет. Тогда меня буквально притащили к алтарю связанным. Ну, не совсем так, но почти. Знаешь, мои родственники – они сумасшедшие. Буквально. Ну, моя бывшая жена точно, а вот мальчики, вроде, другие. Я зову их мальчиками, хотя на самом деле они мужчины. Отец и трое братьев держали конюшни, и Кэрри проводила там все свое время. Если дело касалось лошадей, моя жена становилась еще более дикой. – Дэвид отвернулся и сказал: – Она была сумасшедшей, Ханна. Самой настоящей сумасшедшей. Теперь-то я это знаю, а тогда даже не подозревал о болезни в их семье. Они держали все в секрете, пока после нескольких недель брака у неё не случился приступ гнева. Мы тогда жили в отеле, и пришлось выплатить не одну сотню, чтобы возместить ущерб. Потом я обнаружил, что есть еще сестра, которая содержится в психиатрической клинике в Уэльсе. Она там с пяти лет, а сейчас ей почти тридцать. Их мать была очень чувствительной и подолгу лечилась в санатории. Они так называли частную психиатрическую лечебницу. Обычный человек не мог ничего заподозрить, я не виноват… хотя нет, все-таки доля моей вины в этом есть. Питер пытался меня предупредить. Я помню, как он намекал мне, но я лишь отмахивался. Когда умер мой отец, семья моей жены позаботилась обо всем, и обо мне они позаботились тоже. Держались такими добрыми, веселыми, гостеприимными, ты не представляешь. Но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что в их поведении имелась определенная система – это они подтолкнули Кэрри ко мне. Видимо, хотели переложить ответственность за неё на мои плечи – ведь иначе о ней пришлось бы заботиться Тони и Максу. Алекс тогда перебрался во Францию, как уже рассказал Пилли. В то время у меня совсем не было денег – на поприще учителя я зарабатывал гроши. Дом я себе позволить не мог, и мы жили в их поместье. Кроме погрома в отеле в первый год нашего брака случился еще инцидент с таксистом. Впоследствии её личной боксерской грушей стал я. Кэрри была крупной женщиной, и когда в дело шли кулаки, один из братьев как правило пытался защитить меня. — Дэвид вновь отвернулся и покачал головой. – Не передать, что я пережил за следующие три года. Не будь рядом Тони и Макса, я бы сам давно попал в психушку. У меня случился нервный срыв. Я потребовал развода. Кэрри пригрозила, что пристрелит меня, если я унижу её бракоразводным процессом, и, заявляя это, она была в здравом уме. Когда я заболел, врач и адвокат в один голос заявили, что я должен жить отдельно. Братья пригрозили Кэрри, что если она не согласится на раздельное проживание, я потащу её в суд и попытаюсь любой ценой пройти через всю процедуру развода, и вот, спустя четыре года, я почти получил свободу. Но я был болен, у меня участились приступы астмы. Зато я вновь начал работать учителем, и сын Джилли пробудил во мне желание жить, потому что я убедился, что люди бывают и хорошие. Даже люди, которые не любят лошадей. – Он улыбнулся. – Такие, как Джилли и Наташа, которые за маленькоё добро платят вечной благодарностью. Вот тебе моя история. Жизнь продолжалась и была почти сносной, пока семнадцатого августа я не встретил тебя.
Ханна обняла его, и Дэвид склонил голову ей на плечо.
– А я-то тут тебе жалуюсь на свою спокойную жизнь, – усмехнулась Ханна.
– Тебе есть на что жаловаться, – быстро ответил он. – Твой муж просто садист, и это еще мягко сказано.
Ханна спросила:
– А после отъезда ты её видел?
– Только однажды. Я садился в поезд на Северном вокзале в Париже. Должно быть, она и Алекс ждали прибытия нескольких друзей, и тут Кэрри заметила меня и подошла поздороваться. Никто бы не поверил, на что способна эта женщина. Она казалась такой здравомыслящей, такой очаровательной. «Здравствуй, милый, – улыбнулась она. – Как я рада видеть тебя снова. Приезжаешь или уезжаешь?» И когда я ответил, что уезжаю, она воскликнула: «О, не мог бы ты отложить свой отъезд на пару дней? Я была бы рада, если бы ты остался. Мы ждем Паркинсонов. Помнишь их? Алекс, правда, как было бы хорошо, если бы он остался!» Когда я поздоровался с Алексом, она принялась настаивать: «Алекс, заставь его остаться! Мы уже целую вечность не разговаривали. Давай, Дэвид, оставайся!» Она вцепилась мне в руку, а я сказал: «Мой поезд уже отправляется, мне надо идти, Кэрри». Тут все её очарование куда-то исчезло, голос повысился до крика, и она завопила: «Ага, опять не в настроении! Ты хоть бы раз в жизни сделал так, как я хочу!» Хорошо, что Алекс удержал её тогда. Когда я садился в вагон, она вопила: «Трус! Садист! Однажды ты ответишь за все, что со мной сделал!» Представь, как на меня смотрели в вагоне. То была длинная поездка, и я провел её стоя в коридоре.
– Она… она опасна?
– Да, она опасна. Если бы не братья, она давно оказалась бы в лечебнице, как и её сестра. Когда Кэрри в норме, то очень приятна в общении. Беда в том, что никогда не знаешь, в какой момент случится приступ. Любое неосторожное слово или взгляд могут вывести её из себя.
– Как давно произошла эта встреча?
– О, четыре года назад, и, надеюсь, пройдет еще четыре, или четырнадцать, прежде чем я увижу её вновь. – Дэвид держал Ханну за руки. – Теперь, когда ты все знаешь про мужа, ты можешь хоть завтра подать на развод, и не будешь испытывать никаких угрызений совести, верно?
– Не буду. И с радостью завтра же так и поступлю.
– В таком случае я тоже наберусь храбрости и начну готовить бумаги для развода. То, что мы с женой несколько лет прожили раздельно, упростит дело. Не нужно будет ссылаться на её безумие, мне ведь совсем не хочется причинять лишнюю боль их семье. Только подумай, – Дэвид притянул любимую к себе и крепко обнял, – в следующем году в это же время мы уже будем вместе. Никаких коротеньких выходных, никаких скоротечных четвергов. Мы будем вместе всегда, и все дни будут только нашими. Будем делать, что пожелаем.
Ханна потупилась — как она ни старалась, её воображение не успевало за фантазией Дэвида. Но она могла представить их вместе, в этом доме… в этой комнате. Внутренний голос на сей раз смолчал.
Она уткнулась лицом в грудь Дэвида и пробормотала:
– Я люблю тебя, люблю, люблю…
Дэвид нежно погладил её по голове, и ответил:
– И я люблю тебя, люблю каждый твой золотой волосок.
Глава 12
В понедельник утром ровно в одиннадцать часов Ханна шла по длинному узкому коридору за сиделкой, встретившей ее со словами:
– Миссис Дрейтон ожидает вас. Они с супругом во флигеле.
Ханну провели в небольшую, хорошо обставленную гостиную, двойные французские окна которой выходили в скрытый от чужих глаз уголок сада.
Сиделка подошла к одной из двух дверей в дальнем конце комнаты и, постучавшись, доложила: «Ваша гостья прибыла, миссис Дрейтон». Ханна ясно услышала ответ: «Спасибо, сестра, я выйду через минуту».
Когда сиделка, названная «сестрой», покинула гостиную, Ханна встала у окна, но, услышав, как открывается дальняя дверь, обернулась и увидела миссис Дрейтон в элегантном голубом костюме-двойке.
– Доброе утро, Ханна. Любуешься нашим садом? – Прежде чем Ханна успела ответить, миссис Дрейтон продолжила, чуть заметно улыбнувшись: – Мы зовём этот садик нашим, поскольку за прошедшие несколько лет подолгу наблюдали его день за днем: там приятно прогуливаться и никто не мешает.
– Да, сад выглядит чудесно и очень уединенно.
– Он действительно весьма уединенный. Присаживайся, моя дорогая, присаживайся.
Ханна опустилась на двухместный диван, а миссис Дрейтон заняла стул сбоку от него. Женщины оказались друг от друга на расстоянии вытянутой руки, чего не случалось уже много лет. Ханна отметила, что пожилая дама внешне не постарела, а вот голос её изменился: в нём стало меньше строгих ноток. Как ни странно, реплики миссис Дрейтон звучали неожиданно приветливо. Тетушка Хамфри сложила руки на колене, а затем перевела взгляд на окно и заговорила:
– Заметила ли ты, Ханна, что чем старше становится человек, тем реже меняются его убеждения? Те, что были сильны в молодости, остаются такими же сильными, возможно… – на лице миссис Дрейтон появилась кривоватая улыбка, – из упрямства, если не вследствие жизненного опыта. Ещё одно, что укореняется с годами, – это мнение, будто никто и ничто уже не в силах тебя удивить... Пообщавшись с разными людьми в разных обстоятельствах, мало-помалу сама себя убеждаешь, что научилась безошибочно оценивать чужой характер. Конечно же, за многие годы можно досконально изучить человеческую природу! Что ж, Ханна, должна признаться, что причина, по которой ты сейчас сидишь рядом со мной, заключается в том, что и я, и мой муж определённо совершили ошибку. Мне вспомнилось старомодное высказывание, способное передать наши чувства: мы уязвлены до глубины души, да, мы уязвлены открытием, что мы ошибались, очень сильно ошибались.