Типичная реальность, правда? Как только вы начинаете говорить о чувствах, мужчины внезапно становятся глухими и немыми. Кажется, это их суперсила.
Мысли об этом повергают меня в депрессию.
Я принимаю душ и одеваюсь, затем работаю до тех пор, пока не становится достаточно поздно, чтобы я не чувствовала себя полным дегенератом, открывая бутылку вина. После двух бокалов я решаю вернуться к работе. Я заканчиваю часть, где мальчик кормит говорящего кролика, над которой работала слишком долго, и перехожу к следующей. Мне нужно закончить двадцать семь иллюстраций для этой книги, и у меня осталось всего шесть недель, так что нужно поторопиться, если я собираюсь уложиться в установленный издателем срок.
За исключением того, что мои пальцы решают, что предпочли бы нарисовать что-то другое.
Сначала дерево обретает форму. Это высокое вечнозеленое растение с изогнутой верхушкой и тощими нижними ветвями. Затем появляется каменистая полоска берега. Далее следует темное небо, затянутое зловещими облаками, а за ним — парящие морские птицы и обдуваемая ветром вода.
Фигура появляется последней.
Высокий и изможденный, мужчина выглядывает из-за ствола дерева, его глаза скрыты полями шляпы, зубы оскалены в уродливой гримасе.
Враждебной гримасе.
По-настоящему пугающей.
Мое сердце бьется быстрее, я откладываю карандаш, откидываюсь на спинку стула и смотрю на рисунок.
Что-то в этом человеке мне знакомо.
Я не могу решить, кто это, но у меня такое чувство, как будто я видела его раньше. Но где?
Когда раздается звонок в дверь, я подпрыгиваю. Я вскакиваю на ноги прежде, чем вспоминаю про видеозапись. Однако когда я беру со стола свой мобильник и перехожу к онлайн-трансляции, переднее крыльцо пусто.
Раздраженная, я громко говорю:
— Прекрати, дом!
Будто отвечая мне, мигает настольная лампа.
Я замираю и с трепетом смотрю на нее. Мой пульс и давление повышаются по мере того, как растет тревога. Момент растягивается до тех пор, пока я не чувствую, что мои нервы могут лопнуть от напряжения.
Я не знаю, чего именно я жду, но что бы это ни было, мне уже страшно.
Затем с веселым сигналом приходит сообщение, и я дергаюсь так сильно, что роняю телефон.
Мгновение я стою, прижав пальцы к вискам, пытаясь отдышаться, прежде чем наклониться, чтобы поднять телефон с ковра. Мои руки так сильно дрожат, что мне стыдно за себя. Но, увидев сообщение, я выдыхаю с облегчением.
«Ты не позвонила мне. Сейчас — самое подходящее время это исправить».
— О, Эйдан, — я вздыхаю, качая головой. — С тобой будет непросто, не так ли?
Я набираю его номер и пытаюсь притвориться, что еще не запомнила его.
Он берет трубку после первого гудка.
— Привет, прекрасная зайка, — говорит он хриплым голосом.
— Привет и тебе.
Мой тон, должно быть, был не слишком восторженным, потому что после паузы Эйдан говорит:
— Ты злишься на меня.
— Злюсь — это слишком сильно сказано. Это больше похоже на раздражение.
— Что я сделал, чтобы заслужить гнев такой милой маленькой зайки?
Раздраженная юмором в его тоне, я едко говорю:
— Может быть, тебе нужен тайм-аут, чтобы подумать об этом.
— И, может быть, тебе нужна порка, чтобы напомнить, с кем ты разговариваешь.
— Эта угроза имела бы гораздо больший вес, если бы ты не смеялся надо мной.
— Я не смеюсь. Я весь день был одержим твоей идеальной маленькой попкой. Какой розовой она стала, когда я ее отшлепал. Как ты стонала, — он делает паузу, — Интересно, как громко ты будешь стонать, когда я ее трахну?
Ах, да. Прилив тепла распространяется вверх от моей шеи и ползет к щекам, как это происходит каждый раз, когда этот мужчина открывает рот и что-то говорит мне.
Я прочищаю горло.
— Ты интересуешься этим с профессиональной точки зрения, как мой кровельщик? Потому что, если это так, мне придется подать жалобу.
— Кому? Я владелец компании, — его голос понижается, — и здесь нет никаких профессиональных точек зрения, детка. Не пойми это неправильно. Это все личное.
Я вспотела. Почему я потею? Господи, я поджариваюсь заживо.
Оттягивая воротник рубашки, я говорю:
— Если это личное, почему ты вчера ушел, не попрощавшись?
— Приезжай сюда, и я тебе скажу.
Оттягивая время, я спрашиваю:
— Куда это сюда?
Он мягко говорит:
— Ты знаешь куда. И не утруждай себя надеванием трусиков. Их разорвут в клочья.
Эйдан отключается, оставляя меня еще более дезориентированной и дрожащей, чем до звонка.
Я сомневаюсь, стоит ли мне идти к нему домой.
Я знаю, что это неразумно. Я выпила два бокала вина, у меня есть работа, которую нужно закончить, а он — скользкий путь, по которому я скатываюсь с молниеносной скоростью. Прекрасное отвлечение от крушения моей жизни.
Однако опасность отвлекающих факторов заключается в том, как быстро они могут вызвать зависимость.
— И разве ты уже не достаточно натерпелась? — шепчу я, уставившись на фотографию в рамке на стене, на которой мы с Майклом изображены в день нашей свадьбы.
Это был чудесный майский день. Небо в тот раз было безоблачным, а воздух напоен ароматом жимолости. Стоя рядом со мной в смокинге на ступенях церкви, Майкл смотрит на меня сверху вниз. Он широко улыбается, красивый даже в профиль, одной рукой обнимает меня за талию.
Одетая в пенистое платье без рукавов из шелка и кружев, с букетом белоснежных калл, я стою рядом с ним, глядя прямо в камеру.
В отличие от Майкла, я не улыбаюсь.
Я помню, как я нервничала в тот день. Как мой желудок скрутило в узлы. Как сильно Майкл сжимал мои руки, когда мы произносили наши клятвы. Позже он сказал, что я была так бледна и дрожала, что он подумал, будто я могу упасть в обморок прямо там, у алтаря.
Я никогда не говорила ему, что меня вырвало перед тем, как я пошла к алтарю. Это не то воспоминание, которым вы хотели бы поделиться с мужем. И не то, которое хотели бы иметь сами. Таким вещам не место в воспоминании о дне, который должен быть лучшим в жизни.
И поэтому я заперла этот эпизод в памяти так крепко, что он никогда больше в ней не всплывал.
До сих пор.
Я замечаю на фотографии кое-что, чего никогда раньше не замечала. В нескольких дюймах ниже моего правого плеча на бицепсе есть пятно. Придвинувшись ближе к фото, я прищуриваюсь, чтобы разглядеть. Подняв руку, провожу пальцем по стеклу в том месте, где осталось пятно.
Но оно не стирается, потому что это не пятно.
Это синяк.
Маленький темный синяк в форме большого пальца.
Я застываю. Внутри меня что-то темное собирается в бурю. Шум, подобный тысяче взмахов крыльев, эхом отдается в моих ушах. Под ним слышен слабый приглушенный звук, который мог бы быть криком, но звучит так, как будто он доносится издалека.
Или из-под воды.
Крошечные волоски у меня на затылке встают дыбом.
Я чувствую, как будто важное понимание витает вне моей досягаемости, ключ к замку на двери, о существовании которой до этого момента я даже не подозревала.
Что это? Что я упустила?
Затем настольная лампа снова мигает, разрушая чары.
Тряхнув головой, чтобы прояснить сознание, я дрожащими руками пишу Эйдану сообщение.
«Сейчас буду».
18
Прежде чем я успеваю постучать, Эйдан распахивает дверь.
Он затаскивает меня внутрь, пинком захлопывает дверь, заключает в объятия и страстно целует.
Я целую его в ответ, отчаянно желая, чтобы он заставил меня забыть обо всем, кроме того, что я чувствую, когда его губы касаются моих.
Не говоря ни слова, он стягивает мою футболку через голову, швыряет ее на пол и снова целует меня.
На нем нет рубашки, так что мои груди прижаты к его обнаженной груди. Его кожа гладкая и горячая, и это ощущение прекрасно.
— Я думала, ты должен был рассказать мне, почему вчера ушел, не попрощавшись, — поддразниваю я.
Вместо ответа он поднимает меня на руки и несет в свою спальню. Я поражаюсь, что он может делать это с такой легкостью, потому что я и близко не миниатюрная. Но затем он опускает нас на матрас и прижимается своим длинным, твердым телом к моему, и я забываю о его силе, потому что слишком занята, наслаждаясь этим ощущением.
— Я люблю твой вес, — говорю я, задыхаясь, извиваясь под ним. — Ты такой твердый.
Я чуть не добавляю, что так я чувствую себя в безопасности, но вовремя прикусываю язык. Сейчас не время болтать о моем недавнем срыве после того, что произошло на кухне.
Целуя меня в шею, Эйдан говорит:
— Это номер один в списке вещей, которые тебе нравятся во мне?
— Это даже не входит в первую десятку. Пожалуйста, продолжай. Я люблю ощущение твоей бороды на моей коже.
Он хрипло говорит мне на ухо:
— Ты уже дважды произнесла слово «любовь», маленькая зайка, — когда я не отвечаю, он поднимает голову и смотрит на меня, изогнув бровь.
Дрожа, я шепчу:
— Ох. Ладно.
Он усмехается.
— Эй, если тебе может сойти с рук использование этого слова в разговорах, то и мне тоже.
— О, ты думаешь, к зайкам применимы те же правила, что и к большим злым волкам?
Его тон мрачен и горяч, и в глазах есть волнующий блеск опасности. Точно зная, что я делаю, я невинно моргаю.
— Я думала, зайки установили правила, которым должны следовать волки.
— Нет, ты так не думала. Лгунья.
Он переворачивает меня, стягивает джинсы с бедер и шлепает меня.
Когда все заканчивается, и я лежу там, тяжело дыша и дрожа от желания, Эйдан тихо спрашивает:
— Это было слишком?
— Нет.
— Подумай об этом дольше чем полсекунды, прежде чем ответить.
Вытягивая шею, я смотрю на него через плечо и встречаю горящий взгляд.
— Я знаю, ты беспокоишься, что причинишь мне боль. Спасибо тебе за это, но я люблю грубость.
Глядя на меня сверху вниз своими горящими темными глазами, Эйдан говорит: