Она загибала пальцы, перечисляя цитаты.
– Она купила их все? – пискнула я.
– Все, кроме одной, потому что тот парень, что был с ней, настаивал, что он хочет ее купить.
– Которую?
– Да все же!
– Нет, какую захотел купить парень?
– Она стояла ближе всего к выходу. Пойдем! Покажу тебе, где она стояла. Он забрал ее с собой.
Она повернулась и побежала прочь из кухни, пища, как маленькая девочка, и я пошла за ней. Я не ожидала от нее такой искренней радости за меня и очень удивилась.
– Вот! Она стояла прямо тут. – Джослин показала на пустое пространство на центральной полке. – Она еще так странно называлась… Арка? Да, кажется, так!
Уилсон взял «Арк». Меня охватила дрожь. Он понял, что это была за работа. В одном из как-то найденных обломков мескита угадывался изгиб. Очень медленно я срезала древесину, придавая заготовке вид женщины, распростертой в молитве или подобострастии. Лбом она почти касалась земли, а вытянутые вперед руки были сжаты в кулаки, как в отчаянной мольбе. Это была абстракция, как и все мои работы, только предположение, намек на женщину, идея. Кто-то мог увидеть просто блестящее дерево, слегка провокационные линии и изгибы. Но пока я работала над ней, история Жанна д’Арк не шла у меня из головы. Ее слова звучали и звучали у меня в памяти: «Жизнь без веры – судьба хуже смерти». Моя Жанна д’Арк. И именно ее купил Уилсон.
Где-то неделю спустя я зашла в класс к Уилсону и остановилась так резко, что люди за мной врезались друг в друга, как человеческие домино, создав на входе в класс небольшую пробку. Недовольные одноклассники оттеснили меня в сторону, протискиваясь мимо моей замершей фигуры, жалуясь и ругаясь. Уилсон стоял у своего стола, разговаривая с учеником. Я все сверлила его взглядом, чтобы он посмотрел на меня, объяснил, что за игру он затеял. Но он не повернулся ко мне. Медленно я подошла к своей парте в первом ряду прямо по центру, села прямо перед своей скульптурой, которую вырезала собственными руками. Даже не глядя на блестящее дерево и изящные линии, я могла сказать, где пришлось замазать червоточинку, а где надрез оказался глубже, чем нужно. Можно было закрыть глаза и вспомнить, как из дерева появлялся образ склоненной женщины, будто Атлант, держащий на плечах Францию.
– Блу? – позвал меня Уилсон от своего стола. Я медленно повернула голову и посмотрела на него. Боюсь, выражение моего лица было не сильно дружелюбным. Но мой взгляд его ничуть не обескуражил, и он спокойно попросил:
– Подойди, пожалуйста.
Я осторожно подошла и остановилась перед его столом, скрестив руки на груди.
– Я хочу, чтобы ты рассказала классу о своей работе.
– Зачем?
– Потому что она превосходна.
– И что? – Я не обратила внимания на радость, вызванную его словами.
– Ты назвала ее «Арк». Почему?
– Мне хотелось есть… я думала о Макдоналдсе, понимаете?
– Хм. Понимаю. Буква «М», две желтые арки. – Уилсон улыбнулся уголками губ. – Ты написала едва ли абзац в своей истории. Может, у тебя получится рассказать о себе по-другому? Я-то решил, что эта скульптура – Жанна д’Арк, тогда, конечно, она бы имела больше отношения к нашим урокам. Считай это возможностью получить хорошую оценку, что тебе, честно говоря, необходимо.
Мне хотелось ответить ему известной фразой Кларка Гейбла из «Унесенных ветром»: «Честно говоря, дорогуша, мне плевать». Но это было бы ложью. Мне было не плевать. Где-то глубоко внутри часть меня была в восторге от идеи рассказать о моей работе. Но все остальные части пребывали в ужасе.
– Что вы хотите, чтобы я рассказала? – прошептала я, выдавая свой страх и разрушая образ сильной женщины.
Взгляд Уилсона смягчился, и он наклонился ко мне через стол.
– Давай я буду задавать тебе вопросы, а ты – отвечать. Как интервью. Так тебе не нужно будет думать, что сказать.
– Вы же не спросите ни о чем личном? О моем имени или о папе? Ничего такого?
– Нет, Блу. Ничего такого. Вопросы будут о твоей работе. И о твоем необычайном даре. Потому что, Блу, твои работы великолепны. Мы с Тиффой были поражены. Она ни о чем другом и говорить не может.
Уилсон полез в карман и вытащил визитную карточку.
– Тиффа попросила меня передать тебе это.
На темном поблескивающем фоне была гравировка золотыми буквами: «Тиффани В. Снук – Шеффилд».
Телефон и электронный адрес значились в правом нижнем углу. Я провела пальцем по рельефным буковкам, а потом прищурилась, с подозрением глядя на него.
– Шеффилд – это тот большой отель на южном конце Лас-Вегас-Стрип, который выглядит как английское поместье, да? Там еще работает ваша девушка.
– Тиффа – куратор и музея, и галереи. Она купила девять твоих работ в ту пятницу. Ты знала? Она бы купила все десять, но я упросил ее оставить мне эту.
– Я знала. Хотя не поняла, почему. Да и сейчас не совсем понимаю.
– Она хочет разместить несколько твоих работ в галерее и посмотреть, как их воспримут. Шеффилд возьмет себе процент от выручки, но ты получишь всю сумму сверх того, что она уже заплатила.
– Но она их уже купила. И может делать с ними все, что захочет.
Уилсон покачал головой.
– Позвони ей, Блу. Не позвонишь – она тебя сама разыщет. Она очень настойчивая. А теперь давай начинать, а то класс заждался.
Ничего класс не заждался. Все шумно радовались тому, что урок еще не начался, но я не стала с ним спорить. Вернулась на свое место, размышляя, как быстро Уилсону удастся заставить меня покраснеть. Достаточно быстро.
– Многие из вас, наверное, думают, что это за великолепная скульптура.
Лучше бы он оставил все эти чрезмерные хвалебные эпитеты. Я поморщилась. Он повернулся к мальчику справа от меня, Оуэну Моргану.
– Оуэн, можешь прочитать, что вырезано на основании скульптуры?
Оуэн встал и прищурился, пытаясь рассмотреть слово, на которое указывал учитель.
– Экохок, – прочитал он. – Экохок? – с сомнением приподняв брови, повернулся ко мне. В эту секунду мне очень, очень не нравился Уилсон.
– Да. Экохок. Скульптура называется «Арк», и ее вырезала Блу Экохок. Блу согласилась ответить на несколько вопросов о своей работе. Я подумала, что вам всем будет интересно.
Я встала и подошла к Уилсону, не отводя глаз от скульптуры, чтобы не пришлось больше ни с кем встречаться взглядом. Класс затих в изумлении. Сначала Уилсон задал несколько вопросов об инструментах и видах древесины. Я отвечала легко, безо всяких прикрас, и с каждым вопросом мне становилось все спокойнее.
– Почему ты этим занимаешься?
– Мой… папа… научил меня. Все детство я наблюдала, как он работает. Он делал волшебные вещи. И когда я занимаюсь резьбой, он будто снова со мной. – Я замолчала, собираясь с мыслями. – Мой отец говорил, чтобы вырезать скульптуры, нужно видеть не то, что бросается в глаза, а то, что может получиться.
Уилсон кивнул, будто понял мою мысль, но тут Крисси выскочила вперед с вопросом.
– Что ты хочешь сказать? – спросила она, скорчив рожицу, поворачивая голову туда-сюда, будто пытаясь понять, что же она сама видит в скульптуре.
– Что ж… взять эту скульптуру, к примеру, – начала я. – Это был просто огромный кусок мескита. И тогда он был довольно несимпатичным. На самом деле он был довольно корявым и дьявольски тяжелым, и я еле запихала его в пикап.
Все засмеялись, я моргнула и пробормотала извинения.
– Так расскажи нам об этой конкретной работе. – Уилсон не обратил внимания на смешки и продолжил, возвращая учеников к обсуждению. – Ты назвала ее «Арк», это заставляет о многом задуматься.
– Я поняла, что если что-то не идет из головы… мои руки воплощают это в дереве. Не знаю почему, но я не могла выбросить из головы судьбу Жанны д’Арк. Эта девушка, ее мужество… она мне понравилась, – призналась я, бросив взгляд на Уилсона, надеясь, что он не сочтет это подхалимством. – Она вдохновила меня. Ее молодость. Или храбрость. Может, ее сильный характер, который она не боялась проявлять в эпоху, когда женщин ценили совсем за другое. Но она была не просто сильной. Она была… хорошей, – робко закончила я.
Я боялась, что все опять засмеются, зная, что меня саму «хорошей» точно не назовешь. Но класс затих. Мальчишки, которые обычно отпускали похотливые замечания мне вслед и могли ущипнуть пониже спины, сейчас смотрели на меня с озадаченными лицами. Дэнни Апо, сексуальный парень из Полинезии, с которым мы сходили на пару свиданий, наклонился вперед вместе со стулом, нахмурившись, темные глаза смотрели то на меня, то на скульптуру. Это слегка раздражало, и я взглянула на Уилсона, надеясь, что он заполнит паузу следующим вопросом.
– Ты сказала, что вырезать – это видеть то, что может получиться. Откуда ты знаешь, с чего начинать?
Он провел пальцем по изящному изгибу скульптуры, коснувшись склоненной головки Жанны.
– Ствол дерева в одном месте немного искривился. Часть древесины сгнила, и когда я ее вырезала, этот изгиб приобрел новую форму. Я продолжила срезать лишнее, придавая фигуре форму арки. Она казалась мне женской спиной… склоненной в молитве. – Я бросила косой взгляд на Уилсона, задумавшись, вспомнил ли он сейчас о той ночи, когда нашел меня в темном коридоре. На краткий миг наши взгляды встретились, но потом он снова посмотрел на скульптуру.
– Когда я увидел все твои работы, то сразу заметил, что каждая скульптура – единственная в своем роде, будто на создание каждой тебя вдохновляли совершенно разные вещи.
Я кивнула:
– Они все рассказывают свою историю.
– О-о-о. Класс, вы все слышали? – Уилсон широко улыбнулся. – И я не подговаривал Блу сказать это. У каждого из вас – своя история. У каждой вещи есть история. А я говорил.
Класс захихикал, кто-то закатил глаза, но они были так увлечены темой, что все еще внимательно слушали меня. При взгляде на одноклассников, которых я знала много лет, меня охватило странное чувство. Я их знала, но так никогда и не узнала. Кого-то я часто даже не замечала, и они не замечали меня. И меня поразила мысль, что вот сейчас они будто видели меня в первый раз.