– Тут все дело в том, как кто видит, – осторожно произнесла я, озвучивая внезапно пришедшую в голову мысль. – Не знаю, что вы видите, глядя на нее, – кивнула я в сторону скульптуры. – Я не могу повлиять на сложившийся у вас образ и на ваше отношение к ней, как и не могу повлиять на ваше мнение обо мне.
– В этом прелесть искусства, – тихо предположил Уилсон. – Каждый видит что-то свое.
Я кивнула, глядя на лица перед собой.
– Этой скульптурой я хотела рассказать историю Жанны д’Арк. Но, думаю, ее история переплелась и с моей собственной.
– Спасибо, Блу, – пробормотал Уилсон, и я с облегчением пробралась назад на свое место, довольная, что это наконец закончилось, и чувствуя приливший к щекам румянец от всеобщего внимания.
В классе еще секунду царила тишина, а потом они начали хлопать. Это были не оглушающие овации, комната не тряслась, но этот момент я буду помнить всю жизнь.
Оказалось, что «Пемберли» – название поместья мистера Дарси в книге Джейн Остен «Гордость и предубеждение». Так вот в чем была вся соль. Тиффа назвала дом Уилсона «Пемберли», чтобы подколоть его из-за имени. Теперь она нравилась мне еще больше. И дело было не в том, что она оценила мои работы, хотя, конечно, это было приятным бонусом.
Я позвонила по тому номеру на визитке, которую дал мне Уилсон, и минут десять с удовольствием слушала бурные похвалы на очень правильном английском. Тиффа была уверена, что сможет продать все купленные в кафе работы по цене значительно выше моей. Она заставила меня пообещать, что я не брошу заниматься резьбой, и сказала, что пришлет контракт на подпись. Шеффилд получит солидный куш со всех продаж в галерее, что также включает в себя комиссию Тиффы, но мне достанется все остальное. И если мои работы купят за ту цену, которую поставила Тиффа (а она была уверена, что купят), моя доля все еще значительно превышала мою обычную выручку. А возможность выставить эти скульптуры в галерее была поистине бесценной. Весь разговор я щипала себя за руку, боясь, что сейчас проснусь. Но трубку я повесила, уверенная в том, что, пока я отчаянно пыталась изменить себя, моя судьба тоже менялась.
Тем вечером в пятницу вместо резьбы я посмотрела все экранизации «Гордости и предубеждения», которые нашла. Когда Шерил притащилась домой с работы восемь часов спустя, я все еще сидела на диване, уставившись на идущие титры. Благодаря британскому акценту было очень легко представить Уилсона на месте каждого мистера Дарси. У него даже были такие же печальные глаза, как у актера, который играл вместе с Кирой Найтли. Оказалось, что я вижу его в каждой сцене, злюсь на него, плачу из-за него и к концу фильма успеваю почти влюбиться.
– Что смотришь? – проворчала Шерил, разглядывая Колина Ферта, которые вышагивал на фоне меню, ждал, когда же я нажму на «воспроизведение».
– «Гордость и предубеждение», – коротко ответила я, в душе возмущаясь тем, что Шерил испортила мне послевкусие после просмотра.
– Домашнее задание?
– Нет, просто.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – Шерил, прищурилась, глядя на меня.
И ее вполне можно понять. В последнее время я обычно смотрела «Перевозчика» и «Крепкий орешек», все фильмы.
– Мне просто захотелось чего-то новенького, – уклончиво ответила я.
– Оно и видно. – Шерил с сомнением взглянула на экран. – Меня всякие снобы никогда не интересовали. Может, потому, что в те дни я бы разве что горшки оттирала у них на кухне. Черт возьми! Мы с тобой уж точно не из тех, за кем герцог гонялся бы вокруг разделочного стола! – Она хохотнула. – Мы же из другого теста, герцогинь из нас не слепишь.
Бросив на меня взгляд, она добавила:
– Потому что мы – индианки, а значит, никогда не оказались бы в Англии. Они даже не позволили бы нам мыть посуду у себя в доме.
Я направила пульт на экран, и мистер Дарси исчез. Потом закрылась подушкой и подождала, пока Шерил не ушла к себе в комнату. Она испортила восемь идеальных часов за десять секунд. Даже хуже, она напомнила мне, что «герцогиню из меня не слепишь».
По дороге в комнату я мысленно искала аргументы в свою защиту. Что такого, влюбиться в выдуманного персонажа – с кем не бывает. Да почти все женщины так делают! Та же Шерил, несмотря на все ее стремление вернуть меня в реальность, обожала вампиров, чтоб их!
Но проблема была не в этом, и в глубине души я не могла себе врать. Влюбиться в выдуманного мистера Дарси – ничего необычного и правда, а вот если в настоящего… Меня угораздило влюбиться в нашего молодого учителя истории. Никаких сомнений.
Глава двенадцатаяХизер
Тест показывал две полоски. За следующие дни я сделала еще несколько тестов, но больше не могла убеждать себя, что все результаты врут. Я была беременна. Уже около восьми недель, по моим подсчетам. Мы были с Мейсоном в тот самый вечер, когда сломался мой пикап у школы, и с тех пор я его избегала. Он звонил и писал, даже оставил пару сообщений раздраженным голосом, намекая на «Адама», но этим все и ограничилось. Возможно, он чувствовал себя виноватым из-за фотографии, но я правда надеялась, что разрыв был окончательный, и он сможет двигаться дальше, как и я.
Да, я начала двигаться дальше, но жизнь снова отбросила меня назад. И я чувствовала только опустошение. На неделю забросила школу, сказалась больной на работе и просто спала, потому что не могла посмотреть правде в лицо. Тошнота, которая и убедила меня в этой правде, мстительно не отпускала, служа оправданием депрессии и желанию ото всех спрятаться. Шерил обычно ничего не замечала, но я знала, что спустя неделю сидения дома мне придется «выздороветь» или объяснять Шерил, что со мной не так. К разговору я была еще не готова, так что пришлось собраться и пойти в школу, вернуться к работе в кафе. Но та самая правда болезненным комком свернулась где-то близко, прямо под кожей, и пыталась вырваться наружу. От нее было не сбежать, не избавиться, и уже совсем скоро не останется ничего, кроме как принять.
Целую неделю мы обсуждали испанскую инквизицию, и в тот день Уилсон начал урок с монолога о взаимосвязи между инквизицией и охотой на ведьм.
– Мы считаем, что колдовство – это в основном средневековое явление, но примерно сто тысяч человек осудили за колдовство с пятнадцатого по восемнадцатый век. Из тех, кого осудили, казнили около шестидесяти тысяч. По большей части сожгли на костре. И три четверти из них – женщины. Почему такая непропорциональность? Как вы понимаете, женщины более подвержены влиянию дьявола.
Уилсон изогнул бровь, когда девушки в классе дружно выразили несогласие с его словами.
– А что? – Он поднял руки в шутливом негодовании. – Все же началось с Адама и Евы, разве не так? По крайней мере, так рассуждала церковь, начиная со Средних веков. Многие осужденные были уже в возрасте и из бедняков. И именно женщины были повитухами и целительницами. Они готовили, ухаживали за другими, их было проще обвинить в подсыпанном в еду яде или чарах, чем мужчин. Мужчины решали свои проблемы кулаками, а женщины защищались не физически, а больше словесно, а брань проще истолковать как колдовское заклинание. Что сейчас используется для дискредитации сильной женщины?
Класс уставился на Уилсона, не понимая сути вопроса. А потом внезапно стало все ясно.
– Ее называют стервой, – дерзко сообщила я.
Класс открыл рот в изумлении, как всегда, когда кто-то ругался вслух на уроке. Уилсон даже не вздрогнул. Просто посмотрел на меня задумчиво.
– Верно. Очень часто это одно и то же. Давайте сравним. Веками женщин судили по внешнему виду. И чем красивее была девушка, тем больше ее ценили, согласны? А когда женщина стареет, а ее красота увядает, что случается с ней?
Класс слушал, затаив дыхание.
– Ее уже не так ценят, а что касается свободы… В некотором смысле женщине, которая уже не так красива и уже не соревнуется за руку и сердце самого богатого или достойного мужчины, нечего терять. В каком-нибудь шестнадцатом веке пятидесятилетняя старуха, в отличие от пятнадцатилетней девушки, наверняка меньше боялась высказывать свое мнение, ей уже не нужно волноваться о выгодной партии. В этом плане менее привлекательная женщина может быть свободнее и независимее, чем молоденькая красавица.
Сейчас женщин все еще оценивают по физическим данным, в отличие от мужчин. Но времена изменились, и женщинам не обязательно нужен обеспечивающий их муж. В наше время женщинам легче высказывать свое мнение, потому что это им мало чем грозит, а если назвать кого-то «ведьмой», должного эффекта это уже не произведет. Так что мы действуем так же, как и раньше, только используем другие слова. Хотя мне кажется любопытным тот факт, что для дискредитации сильной и независимой женщины, что в старину, что сейчас, используется схожий ярлык.
Класс одобрительно загудел, и Уилсон улыбнулся, прежде чем продолжить.
– А все это подводит нас к нашему заключительному заданию. Какой на вас ярлык? Почему? Для многих из вас это выпускной класс, и впереди ждет большой мир. Вам не носить тот же самый ярлык, которым вас уже наградили. Потащите ли вы его на себе, к новым знакомым, или избавитесь и выберете новое определяющее вас слово?
Уилсон оглядел внимательно слушающих его учеников.
– К сожалению, в школе, а часто и в жизни, нас судят по нашим худшим мгновениям. Вспомните Мэнни.
Все сосредоточенно молчали, задумавшись, и сам Уилсон колебался, прежде чем продолжить, будто и ему тяжело было вспоминать о том дне.
– Но в большинстве своем мы оцениваем друг друга по тому, какой выбор делаем в той или иной ситуации, как себя ведем, – по всей нашей жизни, день за днем. И если вы посмотрите с этой точки зрения, то все ярлыки окажутся довольно-таки неправильными. Нам всем бы тогда пришлось использовать их тысячи, все с разными описаниями, чтобы наш образ получился честным. – Уилсон подошел к своему столу. – Вот, возьмите один себе и передайте дальше.
Он раздал по тяжелой стопке бумаги первым партам каждого ряда. На каждой страничке было около двадцати наклеек. Я взяла один лист и передала остальные дальше.