– Иногда выхода просто нет. – Пришло время посмотреть правде в глаза. Что делать дальше, я так и не знала. Но я справлюсь. Как-нибудь.
Уилсон оперся подбородком о сложенные руки и окинул меня задумчивым взглядом.
– Когда умер мой отец, у меня словно земля ушла из-под ног. В наших отношениях было столько всего, что я хотел бы исправить, но было уже поздно. В «Корпус мира» я тоже пошел главным образом из-за слов отца: он сказал, что я и дня не продержусь там. В Африке я провел два года, работая на износ, живя в примитивных условиях. Столько раз я мечтал уехать, хотел вернуться домой, жить с мамой, чтобы обо мне заботились. Но в итоге Африка спасла меня. Я многое о себе узнал. Повзрослел, понял, чем хотел бы заниматься в жизни. Иногда нам помогает то, от чего мы хотим сбежать.
– Возможно.
– С тобой ничего не случится?
Взглянув на него в ответ, я попыталась улыбнуться. У него было такое серьезное лицо. Интересно, а когда его отец был жив, он был таким же? Почему-то мне казалось, что нет. Он был из тех, кого Беверли называла «добропорядочный». С рано повзрослевшей душой.
– Спасибо, что поговорили со мной. Шерил серьезные темы не любит.
– А к Мейсону и Колби ты уже обращалась? Они, похоже, отлично подходят для решения мировых проблем.
У меня вырвался смешок, и напряжение в груди слегка ослабло.
– Я рассмешил ее! Превосходно! Я молодец.
– Да, Уилсон, вы молодец. Слишком большой молодец для таких, как Блу Экохок. Но мы оба это знаем.
Уилсон согласился, реагируя так, будто это была просто шутка в тему. Потом он встал и потянул меня за собой. Проводил до пикапа, усадил внутрь и потрепал по щеке, будто мне лет пять, а ему где-то на сто больше.
– Еще шесть недель, Экохок, и весь мир – твой.
Я просто пожала плечами и помахала ему, уже ощущая вес этого мира, еще более недостижимого, чем когда-либо.
Церемония выдачи дипломов была назначена на майское утро ближе к полудню на футбольном поле. А значит, куча мест на жестких скамейках ждала семьи и друзей выпускников, вместе с относительно терпимой жарой. Относительно – потому что уже в десять утра было выше тридцати градусов. Меня сильно тошнило, и на жаре лучше уж точно не стало. Я даже думала остаться дома, но очень хотелось получить диплом как положено, со всеми. Хотелось надеть шапочку выпускницы и мантию, получить диплом и наконец утереть нос всем тем, кто закатывал глаза при моем появлении или считал, что я вылечу из школы еще до конца года. Но я справилась. Была на волосок от провала, но справилась. К несчастью, всего за несколько минут до общего построения и выхода мне пришлось бежать в туалет. Желудок избавился от тех крох пищи, что в него попали, и все не мог успокоиться, как бушующее море.
Я глубоко дышала, стараясь прийти в себя, прополоскала рот и полезла в сумочку за крекерами, которые начала повсюду носить с собой. Четвертый месяц почти прошел, разве тошнота не должна была уже закончиться? Съев пару крекеров и попив воды из крана (было очень тяжело заставить себя не думать, сколько же там хлорки), я поправила макияж, убрав темные круги под глазами от размазавшегося карандаша. Нанесла блеск для губ, вернула на лицо привычную усмешку и прошла назад в кафетерий, где все собирались перед церемонией. Но там было пусто. Они все ушли без меня. Я опустилась за стол. Ну почему в моей жизни все всегда именно так? Комок в горле не проходил, как и покалывание в сердце. Теперь уже выйти было нельзя. Церемония пройдет без меня.
– Блу?
Я подскочила от неожиданности, подняв голову со скрещенных рук.
Мистер Уилсон стоял в десяти шагах от меня, не снимая руки с выключателя у двери – ближайшей к занятому мной столику. Он был в своей обычной рубашке в тонкую полоску и брюках, но без галстука. У большинства преподавателей были свои роли в церемонии, от собирания шапочек и мантий и общения с учениками и их родителями до помощи опоздавшим. Похоже, это Уилсону и поручили. Я выпрямилась и взглянула на него в ответ. Опять он видит меня такой уязвимой.
– У тебя… все хорошо? Ты пропустила выход. Все уже на поле.
– Да. Уже поняла. – Комок в горле стал больше раза в два, и я отвернулась от Уилсона, показывая, что не хочу разговаривать. Встала, сняла шапочку и кинула на стол. Начала стягивать мантию через голову, так, что стали видны розовые шортики и белая футболка, которые я под нее надела. По идее, под мантиями полагалось носить платья, но кто их увидел бы?
– Подожди! – окликнул Уилсон и двинулся в мою сторону, вытянув руку вперед. – Еще не поздно. Ты все еще можешь успеть.
Я резко поднялась и почувствовала, как комната закружилась вокруг меня. Нет, пожалуйста, нет! Изо всех сил пытаясь остановить тошноту и заставить желудок успокоиться, я неожиданно поняла, что в этот раз и до раковины добежать не успею. Отбросив мантию, я помчалась к двери, пролетев мимо Уилсона и едва успев к мусорному контейнеру. Его руки коснулись моих волос, откидывая их с лица. Мне хотелось оттолкнуть его, но меня всю трясло и глубокие вдохи-выдохи не помогали. В конце концов мне удалось совладать с собственным желудком, и очень захотелось привести себя в порядок. Почти в ту же секунду я увидела перед собой аккуратно сложенный белый квадратик хлопка.
Я приняла его с благодарностью. Уже во второй раз он предлагал мне платок. Первый я назад так и не вернула, хотя выстирала и погладила. Но он весь пропах сигаретным дымом, и мне было стыдно отдавать его. Наконец я выпрямилась, и Уилсон тут же убрал руки и отступил.
Он повернулся и быстро вышел, но вернулся через минуту со стаканчиком ледяной воды.
– Прямиком из учительской, держи.
Я с благодарностью, которую опять отказывалась признавать, начала пить маленькими глоточками.
– Если думаешь, что справишься, то надевай шапочку и мантию и иди к остальным. Ты ничего важного не пропустила.
– Ну уж нет. Одна я туда не пойду.
– А я пойду с тобой. Проще простого. Как только ты сядешь, смущение пройдет, и потом ты будешь рада, что попала на церемонию.
С тоской я взглянула на свои вещи. Уилсон заметил мою нерешительность и поторопил.
– Давай же! Тебе же нравится эффектно появляться.
Я улыбнулась краешком рта, но что-то сомневаюсь, что у меня получится высидеть всю церемонию без очередного приступа.
– У меня не получится.
– Конечно, получится. – Уилсон подобрал форму выпускника и протянул мне с ободряющей улыбкой. Так он напоминал собачку, упрашивающую хозяина погулять, с этим его умоляющим взглядом из-под длинных ресниц, изгибом губ, в котором тоже читалась просьба.
– Но я не могу, – повторила я более настойчиво.
– Тебе нужно пойти, – заявил Уилсон с не меньшим напором. – Я уже понял, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке…
– При чем тут тарелки! Я беременна! – яростно прошептала я, прерывая его.
Его лицо потеряло всю свою выразительность и энергию, будто я сказала, что встречаюсь с принцем Уильямом. Комок в горле вернулся, глаза тоже защипало, и я часто-часто заморгала, скрипя зубами от досады на саму себя.
– Понятно, – мягко произнес Уилсон, опуская руки со все еще зажатыми в них шапочкой и мантией.
Странное выражение изменило черты его лица, на скулах заиграли желваки, будто он делал какие-то выводы для себя. Он не отводил взгляда от моего лица, и мне очень хотелось отвернуться, но гордость заставляла смотреть прямо и вызывающе.
Я забрала свои вещи и отвернулась, неожиданно смутившись своих шортиков и тонкой футболки, будто откровенный наряд только подчеркнул недавнее унизительное признание. Неожиданно меня охватило презрение к себе, и я хотела только убраться подальше от Дарси Уилсона, единственного учителя, единственного человека, которому было до меня дело. Он стал мне другом, я поняла это в тот момент, когда, наверное, навсегда его разочаровала. Сделав пару шагов к выходу, я услышала его голос.
– Я пропустил похороны отца.
Я озадаченно повернулась.
– Ч-что?
– Я пропустил похороны отца. – Он подошел и встал прямо передо мной.
– Почему?
Уилсон пожал плечами, покачал головой.
– Я винил себя в его смерти. В тот вечер мы сильно поссорились, и я ушел, хлопнув дверью. В медицинскую школу поступать не хотелось; он думал, что я веду себя глупо. Это был единственный раз, когда мы поссорились. Тем же вечером у него случился сильный сердечный приступ, прямо в машине на парковке у госпиталя. Его в тот вечер вызвали в больницу, но до здания он так и не дошел. Если бы дошел, его могли бы спасти. Разумеется, я винил себя. Чувство вины и опустошенности поглотило меня. Так что на похороны я не пошел.
Уилсон остановился и посмотрел вниз, на руки, будто в них были скрыты ответы на вопросы, которые он себе задавал.
– Мама уговаривала меня, умоляла. Говорила, что буду жалеть всю жизнь, если не пойду. – Он взглянул на меня. – Она была права.
Я тоже принялась изучать руки, совершенно точно зная, что он имел в виду.
– Чего-то просто нельзя вернуть, Блу. Ты же не хочешь всю жизнь вспоминать об упущенных из-за страха возможностях?
– Это просто дурацкая церемония, – возразила я.
– Нет. Это не просто церемония, потому что для тебя она что-то значит. Ты ее заслужила и должна пойти. Ты добилась всего сама, хоть это было и нелегко, и ты заслужила право быть там, может, даже больше всех остальных на том поле. – Уилсон указал на футбольное поле, находившееся прямо за стеной кафетерия.
– Никто и не заметит, что меня нет. И никто не ждет моего выхода за дипломом.
– Там буду я, и я буду хлопать, свистеть и кричать твое имя.
– Если правда так сделаете, то я вам устрою! – возмутилась я, ужаснувшись.
Уилсон рассмеялся:
– Теперь я тебя узнаю.
Он махнул рукой в сторону моего торжественного облачения.
– Пошли.
И все-таки я попала на свою церемонию вручения дипломов. Как оказалось, ничего особенного без меня и не было. Мы вышли из кафе, Уилсон шел рядом. Всю дорогу я старалась держаться ровно, не спешить, и прошла к своему месту, не глядя по сторонам, хотя вокруг все крутили головами. Уилсон сел вместе с остальными учителями и, верный своему слову, свистел и кричал, когда меня вызвали. Пришлось признать, что мне даже понравилось, мои одноклассники и другие учителя рассмеялись, наверное подумав, что Уилсон так радовался мигу избавления от меня. Я долго сдерживалась, но, несмотря на все старания, в последний момент широко улыбнулась.