Да, они с Песей обежали тогда за один день несколько мест, а вот сейчас наступила пауза. Такое случается в бизнесе, даже, можно сказать, всегда так: аврал сменяется штилем, штиль – авралом…
Да и никто не мог бы сказать, что Прохоров все эти дни лежал на боку, ничего не делая.
Он проштудировал книгу Филиппова, выписав всё, что хотя бы теоретически могло понадобиться.
Он под руководством всё той же Песи учил немецкий язык, нельзя правда, было сказать, что преуспел…
Он много с ней гулял, беседуя о том о сём и познавая премудрость жития в том времени, в котором оказался…
Он пробовал читать русские газеты, но очень быстро от этого отказался. Потому что, по непонятной причине они, как и в первый раз, вызвали в нашем герое приступ жестокой ностальгии…
И ещё – он думал…
И главным предметом его размышлений была одна фраза в его собственном письме к Володе в Крайстчерч, которая была написана на автомате, без подготовки и предварительных размышлений, а потом, как это иногда бывает, всплыла в памяти и засела там, сверля мозг.
Вот она, эта фраза:
«…где Надежда, не имею ни малейшего представления. Если всё будет хорошо и доберусь до вас, начну её искать…»
Понятно, что мы тут её воспроизводим дословно, а у Прохорова в голове крутился только смысл, но от этого ему самому было не легче.
Он всё пытался сложить два и два и понять, как выбраться из идиотского парадокса, в который он попал.
Потому что сейчас он находился (если предположить, что Надя в Москве и никуда не уехала), даже по местным тихоходным средствам передвижения, в двух, от силы трёх днях пути до неё.
Но, судя по фразе в письме, а все мы теперь умные, Фрейда читали или слышали о его теориях, и понимаем, что ничего случайно не говорится и не пишется, искать её Слава собирался только после того, как попадет в Новую Зеландию.
А это месяцы пути и для писем, и для пассажиров…
С одной стороны понятно: как ему это делать здесь – без денег, нормальных документов, навыков местной жизни?
С другой стороны, до Новой Зеландии месяца два с половиной (дождаться Володиных денег + доехать), минимум два, и это только туда, а потом придется возвращаться и селиться где-нибудь здесь, в Германии или Чехии (тьфу ты, Австро-Венгрии, конечно), потому что получать ответы через месяц и придумывать новые возможности для поисков ещё через месяц – по меньшей мере глупо.
А, значит, для того, чтобы сделать главное дело, которое у него сегодня было в жизни – найти Надежду, он собирается тянуть несколько месяцев. А если сразу не найдёт? А если поиски растянутся на полгода? А в июле (или в августе, он точно не помнил, но сто процентов летом) начнётся война, и поиски усложнятся примерно в миллион раз…
Самой элементарной мыслью было смоделировать, что бы он мог сделать, если бы всё у него было сейчас в порядке. Если бы не было проблем ни с деньгами, ни с документами, ни с привычками.
Что бы он сделал?
Самый простой способ – поехать в Москву и зайти в знакомый старый дом или дождаться у его порога (тут Слава не побоялся бы роли просителя и посидел бы в ожидании сколько надо) – не годился. И ничего из его сегодняшних проблем не мешало, мешали старые…
Во-первых, откуда следует, что она до сих пор живёт там?
А во-вторых, вряд ли московская полиция успокоилась и перестала искать убийцу (пускай случайного, но они-то об этом не знают) своего лучшего агента. И такая простая поездка вполне могла бы привести нашего героя не в Москву, а несколько повосточней, на каторгу…
Значит, это отпадает…
Что остаётся?
Можно отправить письмо Надежде, в надежде (извините за глупый каламбур), что она все еще там. Только тут опять возникала проблема: Прохоров не знал нынешнего адреса своего старого дома. Даже и в то время, когда он там жил, не знал – незачем было, а уж сегодняшнего, до того, как всё переименовывалось, перестраивалось и передвигалось – и подавно. Теоретически существовали карты, на которых были обозначены номера домов… Хотя нет, не номера, а сами дома… И вообще, не факт, что в это время они уже имели номера, когда они стали обозначаться именно так, а не «в доме статской советницы Белоглазовой», наш герой не помнил.
Можно было бы отправить туда, в Москву, гонца, как найти дом, Слава бы объяснил.
Но…
Но кого отправлять?
Песю?
Да она ни в жизнь не поедет, да и не проедет без документов-то. Попросить, чтобы нашла кого-то, кто съездит? Это можно, но вот за это (да и Песе тоже) надо платить: за дорогу, за еду, за работу.
А только дорога стоит, это он вычитал в Филиппове, в третьем классе двенадцать с половиной рублей. И это только в одну сторону, а в марках в две стороны получается шестьдесят, а если второй класс – минимум восемьдесят.
Прохоров достал свои деньги, пересчитал. Если Володино вспомоществование придёт телеграфом в начале января (о телеграфе он, конечно, забыл попросить в письме), числа пятого, не раньше, то на день жизни ему остается в среднем по восемь марок. Это, с одной стороны немало, та же Песя Израилевна жила на гораздо меньшие деньги. Но ведь ему надо на что-то кушать, жить он здесь может бессрочно, хотя сказанное сгоряча не пункт контракта, Слава верил, что старуха его не выгонит.
Но кормить его за свой счёт она не нанималась…
И если он из своих, в общем, совсем небольших средств выгрызет кусок, чтобы отправить гонца к Надежде (без всякой уверенности, что её там застанут), то такая трата бюджет Прохорова истощит почти до нищенского состояния.
Нет, если бы он был уверен, что Надежда там, он бы рискнул, как-нибудь потом выправился бы…
Но не имея такой уверенности…
В общем, всё, как почти всегда, упиралось в деньги.
И надо было ждать решения ситуации с Веспуччи…
40
Да чтоб им всем пусто было…
С утра намытый и во всё свежее одетый Прохоров, взяв под мышку Песю Израилевну, отправился к пресловутому поляку. Он, Слава, даже усы подстриг, чтобы выглядеть как можно более респектабельным. Только тот, кто носит что-то под носом и на подбородке, знает, как меняют человека аккуратно подстриженные или неподстриженные усы. Подравнял нижний край по рисунку губы – приличный человек, не подравнял – почти бомж…
Прохоров подравнял.
Огромными тяжелыми портновскими ножницами, единственными нашедшимися у Песи. Всё утро трудился…
В общем «подстрижен по последней моде…»
Ну не совсем, но почти…
И вот на тебе…
Поляк действительно оказался настоящим книжным торговцем, а не старьевщиком Давидом.
И русские книги у него были.
Прохорова пустили к ним попастись, пока Песя Израилевна объясняла поляку, кто они и что им нужно, а также, затаив дыхание, наблюдала за тем, как хозяин магазина рассматривал Веспуччи.
А Слава копался на русской полке. Только стоявшие там книги оказались типичной макулатурой.
Ну что люди могли брать с собой, отправляясь в путешествие? Нет, понятно, что те, кто приезжали в Берлин навсегда, везли собрания сочинений русских и прочих классиков, да что-то по искусству, как часть своей культуры. Но речь не о них, потому что составляли они небольшой процент от наших соотечественников, которые попадали в Германию ненадолго, кто проездом, кто по делам, кто как турист.
А что такой человек берёт с собой?
Правильно – учебники, путеводители, какие-то романчики. Учебники, если с собой дети, остальное почти всегда…
И вот это оседало у поляка.
Только никому, ну или почти никому было оно больше не нужно. Там, в той жизни, Слава никогда бы таких книжек не купил именно потому, что продать их дальше было нельзя.
Как он подозревал, в этой жизни было то же самое…
Нет, конечно, и здесь оказывалось что-то, что там в той его старой Москве вполне могло стоить денег. Первое издание романа Лескова «На ножах», ярославская книжка Бальмонта тысяча восемьсот девяностого года, второе издание «Основ химии» Менделеева – всё это чего-то стоило там в Москве начала двадцать первого века.
Но здесь – зачем и кому?
Слава досматривал последнюю брошюру на полке, которой оказалась поэма Басова-Верхоянцева «Конек-Скакунок», коммунистическая агитка, хоть и образца девятьсот шестого года. Наш герой с отвращением ставил книгу на полку, когда услышал голос Песи:
– Он не хочет…
– Кто он и чего не хочет? – спросил в ответ Прохоров, хотя, если честно, уже обо всем догадался.
– Говорит, нет клиентов на такое…
– Ну что ж, – улыбнулся Слава, – пойдём дальше…
Настоящий бизнесмен отличается от российского образца начала двадцать первого века тем, что может держать удар.
Они вежливо раскланялись с поляком и вышли.
– Мне показалось, – Прохоров начал оглядываться по сторонам, довольно бессмысленно, кстати, потому что хорошо разглядеть соседние здания мешали деревья, – или тут действительно гнездо?
Несмотря на сопротивление Песи, сюда они приехали на извозчике и разглядеть в подробностях ничего наш герой не успел. Он даже точно не знал, где они, потому что помнил только, что проехали по Кудаму, миновали вокзал Зоо и пока ещё не разрушенную кирху (её оставят разрушенной после Второй Мировой Войны в память об этом) и свернули направо. Потом несколько раз ещё куда-то сворачивали и, наконец, прибыли.
– Какое гнездо? – не поняла Песя.
– Знаешь, – объяснил он ей, – в моё время такие магазины располагались по несколько на одной улице… Мне, когда мы ехали, показалось, что были ещё вывески с книгами…
– Вот она… – Песя ткнула рукой в соседний дом. – Мы туда пойдем?
– Обязательно…
И вот тут началась свистопляска.
Все магазины, куда они заходили, были настоящими, не подвалом всеядного Давида-Черепа.
Все владельцы сами выходили посмотреть на книгу, принесённую Прохоровым и Песей Израилевной.
И все, как один, покрутив Веспуччи в руках, отказывались от покупки. Вежливо, часто мотивируя тем, что нет сегодня клиента вот на такую книгу, реже – просто без объяснения причин.