Но ведь это он читал, если почитать, что пишут про Гороха, так он тоже – «лидер строительной промышленности», небось, где-нибудь, если тот не забыл заплатить, и о меценатстве его упомянуто, и о роли в спасении русской культуры…
Была надежда, что всё-таки и журналы тогдашние, и книги были почестнее нынешних, тот же Дорошевич – пример…
Но и исключить вариант встречи еще с одним Горохом Слава не мог. А значит, надо простроить, как минимум, два варианта поведения.
В любом случае, заходим и кладём книгу на стол, а потом начинаем беседу. С чего начать?
Наверное, так:
– Я торговец антикварными русскими книгами с тридцатипятилетним стажем…
– Приехали… – ткнула его в бок всё ещё недовольная старуха.
С одной стороны она гордилась, что к её постояльцу столько внимания, что он оказался таким неглупым человеком и что она который раз уезжает на извозчике на виду у всех этих старых шлюх и их таких же деток.
С другой стороны, как же Сарочка и её внуки?
В общем, поначалу Песя Израилевна была не очень разговорчива. Просто перевела слова нашего героя о том, что он просил бы хозяина магазина дать ему ту редкую русскую книгу на один день под залог Веспуччи.
Очнулась она только тогда, когда немец сказал решительное «Нет».
После непродолжительной беседы, напоминавшей обмен ударами, а не словами и предложениями, она перевела Славе:
– Он говорит «нет». То, что его, – то его, то, что ваше, – ваше. Он говорит, завтра вы принесёте книгу обратно, а потом скажете, что в вашей не хватает страниц или переплёт порван… И как он докажет, что ничего не вырывал и книгу на пол не ронял? Только так: купил – твоё, поменялись – тоже твоё…
46
Происшествие с немцем несколько подорвало Славину веру себя и тот драйв, с которым он собирался к Рябушинскому. Как наш герой ни убеждал длинного, какие аргументы ни приводил, тот, как каменный, стоял на своём и ни на один миллиметр не сдвигался.
Скорее всего, это был его торговый принцип, а может быть просто Песя, всё ещё злясь на Прохорова, плохо и неубедительно переводила.
Но суть не в этом, а в том, что теперь Слава оказался обладателем уникальной и очень дорогой русской книги, при этом зная единственного человека, который, правда, пока только теоретически, мог её купить.
Мдя…
Один клиент на имеющийся у тебя товар, да ещё при полном отсутствии денег, чтобы дождаться другого – это катастрофа для торговца…
Но и стимул вмонтировать предмет этому единственному клиенту по самое не балуйся…
С таким сложным и разнообразным настроением Прохоров покинул извозчика у дверей отеля «Монополь», оплатив проезд дамы до самого её жилища или рядом, куда скажет мадам Шнор, у которой появился шанс всё-таки повидаться со своей любимой Сарочкой и ее внуками.
– Удачи тебе… – сказала на прощание дама. – Или ещё, как говорили после японской войны, «Банзай гезунд…»
Швейцар, видимо издалека оценив извозчика и приличный костюм нашего героя моментально открыл ему дверь, что-то сказав по-немецки. Что именно, Слава не понял, но на всякий случай дал ему марку.
– Могу я видеть господина Рябушинского? – нагло спросил он у портье, который встал из-за стойки навстречу гостю. – Он остановился у вас в номере двести шестьдесят семь…
Говорил Слава по-русски, рассчитывая на то, что если тут никто на этом языке не говорит, так будут лучше и внимательней слушать, не всё понимая, но с осознанием, что к Степану Павловичу явился земляк и мало ли какие у них дела.
А если кто-то понимает, тем легче договориться…
На беседы с портье пришлось идти, потому что Прохоров не имел ни малейшего представления, где у них здесь лифт, где лестница, и вообще на каком этаже расположен нужный номер. Знал бы он это всё, просто с важным видом прошёл бы туда, куда ему нужно, и всё…
– Господин Рябушинский знает про вашем визите? – на плохом, но все-таки русском спросил портье.
Видно, соплеменники Степана Павловича останавливались здесь настолько часто, что обслуге гостиницы пришлось выучить и этот язык.
– Нет… – спокойно ответил Прохоров, – но мне нужно с ним повидаться. Он сейчас здесь?
Портье автоматически скользнул глазами по ящику с ключами, хотя вряд ли ключи от номера двести шестьдесят семь сдавались хоть раз после приезда Рябушинского – кто-то всегда оставался в номере, в этом Слава был уверен.
Однако ответ портье последовал незамедлительно:
– Здесь… Как вас ему назвать?
– Прохоров, – ответил Слава, – Прохоров Вячеслав Степанович…
Портье снял трубку телефона, набрал короткий номер и заговорил по-немецки, упомянув Славину фамилию. Потом протянул трубку нашему герою.
– Я имею честь говорить с кем-то из семьи Николая Ивановича? – с некоторым сомнением в голосе спросил некто, видимо, секретарь самого Рябушинского.
Тут у нашего героя должна была возникнуть дилемма: побыть самозванцем, примазавшись за счет случайного совпадения фамилий к знаменитым русским купцам и промышленникам, как это было, когда он покупал несколько предметов у Фаберже?
Или честно признаться с самого начала, что он к знаменитым однофамильцам никакого отношения не имеет?
Но Прохоров, пока они добирались от немца к отелю, этот вопрос для себя решил: будучи пойманным на этом невинном самозванстве, он перестанет вызывать доверие вообще, а значит вероятность сделки стремительно сдвинется к нулю без возможности обратного движения.
А как его поймать?
Да элементарно, даже сам Степан Павлович для этого не нужен. Достаточно тому же секретарю, который явно знает о жизни московских купцов и промышленников раз в пятьсот больше, чем Слава, задать ему простой вопрос: «Как поживает Клавдия Петровна?» – и всё, наш герой спёкся.
Поскольку не знает никакой Клавдии Петровны, а уж о том, как она поживает, осведомлён ещё меньше. А ведь эта Клавдия Петровна может оказаться его кузиной, а то и матерью…
Но и промолчать на подобный вопрос было нельзя, никакого неизвестного Прохорова, Прохорова с улицы, к Степану Павловичу точно бы не пустили без длинных предварительных опросов на тему визита и т. д. А к ним Слава совершенно очевидно, готов не был…
Просто понимал, что честно сказать – хочу продать редкую и дорогую русскую книгу нельзя – не пустят…
Короче, ответил он правдиво:
– Нет, никакого отношения к знаменитой русской семье я не имею…
– А как прикажете доложить? – уже с некоторой металлической ноткой в голосе поинтересовался секретарь.
И на этот вопрос был готов у нашего героя ответ. Не зря же он ехал сюда целых пять минут.
– Я живу в городе Крайстчерче, – последовала домашняя заготовка, – это в Новой Зеландии, в южной половине земного шара, возле Австралии. И у меня есть деловое предложение к Степану Павловичу…
В трубке раздался странный звук, как будто кто-то всхлипнул. Секретаря можно понять, наверняка с деловыми предложениями к Рябушинскому приходили по сто раз на дню, но вот чтобы из Новой Зеландии…
– А в чём суть? – робко попробовал спросить секретарь.
– Это я изложу уже непосредственно Степану Павловичу… – жёстко ответил Прохоров.
– Подождите у аппарата, пожалуйста… – сказала трубка.
Слава хорошо понимал, что ситуация довольно шаткая, что если у Рябушинского был трудный день и он просто устал, то вряд ли ему захочется принять человека из непонятного далёка.
Но и выхода другого у нашего героя не было…
Чем ещё заинтересовать промышленника и мецената?
– Поднимайтесь… – выдохнула трубка через минуту.
47
– Чем могу служить? – вежливо спросил Степан Павлович. – Какие у меня могут быть интересы в ваших краях?
Слава помнил его лицо…
…Как наверняка заметил внимательный читатель, Прохоров занимался биографией этого человека, когда они с Володей торговали редкую и дорогую книгу из его библиотеки, о чём упоминается в одной из предыдущих глав. Занимался по ошибке, перепутав Николая и Степана, про книжное собрание которого он ничего сегодня так и не знал, но это ничуть не помешало запомнить внешний вид Рябушинского. Более того, это было, возможно единственное, что реально и всерьёз врезалось в память – суровое лицо аскетичного и мужиковатого старца (почему-то казалось, что под пиджаком у него и рубашки не было) прошедшего и знающего много, и многое это не могущего простить. То фото, которое запечатлелось в голове Прохорова, правда, было последним снимком Степана Павловича, когда ему было за шестьдесят и жил он в Милане практически в нищете и точно в безвестности.
А сейчас перед ним сидел (привстал при входе нашего героя, но тут же сел и руки не подал) сравнительно молодой, лет тридцати с чеховской бородкой, несколько усталый, но точно преуспевающий человек.
Слава готовился к встрече с тем суровым старцем, забыв, что между тринадцатым и сорок вторым годом прошло (пройдёт еще?) двадцать девять лет, поэтому тактику беседы пришлось перестраивать прямо на ходу.
Но первым шагом в любом случае оставалось то же самое действие: Прохоров открыл старый портфель (занятый на вечер, у того же немца, надо сказать, к его немалому удивлению) и, достав оттуда знаменитый «Требник» Петра Могилы, аккуратно положил его на стол.
Потом сказал:
– Я, если честно, никогда не был в Новой Зеландии, хотя знаю про эту страну много, потому что там живет семья моей дочери…
Господин Рябушинский за время исполнения нашим героев всех этих па, проделал следующее: наклонил слегка голову с некоторым любопытством, когда увидел книгу, поднял вопросительно брови, услышав о том, что Слава никогда не посещал Новую Зеландию, слегка скривился при известии, что там проживает семья дочери неожиданного визитёра.
Был Степан Павлович абсолютно светским человеком и умел держать себя, особенно явно чувств своих не проявляя, но за плечами Прохорова имелся сорокалетний опыт торговли с разными людьми, трудного общения с ними, а также пусть приблизительное, но знакомство с теориями Фрейда, Карнеги и прочих психологов двадцатого века. Поэтому он легко прочитал то, что, нужно признать, и не особенно старался скрыть меценат и промышленник. Реакция, если её попробовать передать словами, выглядела бы следующим образом: