Сложив все рядом с собой, вытащил из коробки немного золотистого вышивального шелка и пришил к голове Подобия. Вынул из расчески Элис несколько волос и вплел их в готовые прядки, закрепляя узелками.
Потом взял старую тетрадь Элис. Чувствуя себя предателем, стал вырывать листы, скатывать в маленькие комочки и набивать ими полую фетровую куклу.
– Что это за листки? – поинтересовалась Табита.
– Рукопись моей сестры, – тихо сказал я.
– Она же рассердится на тебя?
Я кивнул:
– Наверное. Но это важно, и потом рассказы давнишние. Элис наверняка перепечатала их, так что копии у нее есть.
– А ты не можешь просто набить куклу газетой? – спросила Табита.
– Могу. Но, если действительно есть шанс, что это сработает, тогда я должен сделать Подобие как можно больше похожим на Элис. Бумажные комочки из ее тетради как будто истории, которые живут в ней и ждут своего часа.
Я рвал, скручивал и набивал, пока фетровая фигурка не заполнилась, пока бумага не перестала влезать. Зашил отверстие. После соорудил из футболки Элис одежку и сложил – тоже из вырванной страницы – малюсенькую тетрадку, которую пришил к руке Подобия. На другой руке сделал ножницами крошечный надрез, откромсал от пластыря кусочек с капелькой крови и наклеил его на ранку в фетре.
– Вот, – шепнул я. – Совсем как настоящая Элис.
Устав наблюдать, Табита улеглась вздремнуть, и теперь я мог работать в тишине: оставалось сделать кукле лицо. Из спичечного коробка я извлек две голубые блестки и пришил их. «Это будут твои глаза». И наконец нашлась розовая овальная бисеринка, которую я тоже пришил, – получился рот.
Все было готово. Я отложил куклу в сторону. Прежде Подобия у меня получались не особенно хорошо. Из всех, что я мастерил, это вышло самым лучшим. Не то чтобы оно выглядело точной копией Элис, но я подобрал все, что так или иначе говорило о ней. Ее волосы, ее одежда, ее слова – страницы, исписанные ей. Я сделал все, что мог. Это должно было сработать.
Это было необходимо.
Я посмотрел на часы. До того, как мы с мамой пойдем на Призыв, еще оставалось время. Время, чтобы почитать последнюю историю Элис, узнать, что она писала о Цыганке и других персонажах, – и проверить, была ли среди них Долли. Я взглянул на Табиту. Кошка посапывала, ее усы чуть вздрагивали.
Я расстегнул рюкзак и покопался в нем, выуживая кошелек и телефон Элис, фонарик и папины счастливые очки. Пальцы нашарили какую-то бумагу. Это были тетрадные листы с почерком Элис. Помятые и загнутые. Порванная нитка, на которой они держались в тетради, болталась, как сломанная паучья нога. Я открыл рюкзак шире и заглянул внутрь. Самой тетради не было. В груди у меня что-то затрепыхалось.
Я проверил переднее отделение, но не нашел ничего, кроме бумажного пакета с недоеденными ревеневыми карамельками. Я перевернул рюкзак вверх дном и встряхнул, но уже понимал, что он пуст.
Осталось лишь несколько страниц в моей руке. Тетрадь Элис исчезла.
Третья глава
Я ощупал рюкзак: не порван ли он. Никаких повреждений. Что-то было не так. Я никогда ничего не терял. Элис была рассеянной, но я нет, и я очень осторожно обращался с тетрадью. Вынимал ее только раз – в Логове. И знал, что положил ее назад.
Должно быть, кто-то ее вытащил.
Но не Долли. Она стояла недостаточно близко. Цыганка? Могла ли она тоже знать? Мне казалось, что нет. И, чтобы украсть, ей пришлось бы подойти вплотную, да еще как-то отвлечь меня. Я бы почувствовал…
И тут я вспомнил. В груди затрепыхалось сильнее.
– Тот парень!
Тот, который столкнулся со мной, когда я уходил с площади. Он сшиб мой рюкзак прямо с плеча.
Табита сонно села:
– Хм-м? Какой парень? Кто?..
– Парень, который налетел на меня. Это был он – наверняка. Он украл… кое-что из моего рюкзака.
– Ты уверен? – Она зевнула. – Может быть, ты сам уронил. Что это было, деньги?
Я покачал головой.
– Тетрадь Элис. Это… это важно.
– У нее же много тетрадей. Что в этой такого особенного?
– История, над которой она сейчас работает. И, скорее всего, единственный экземпляр.
Табита снова уселась:
– Разве это так важно? Она же может просто написать все снова.
– Для Элис важно.
«И для меня», – добавил я про себя. В тетради наверняка были подсказки, необходимые мне, чтобы понять, чего хотят персонажи истории – и кто из них может быть опасен.
– Даже если это важно для твоей сестры, кому еще может понадобиться тетрадь? – вяло поинтересовалась кошка.
По крайней мере одного человека я знал: Долли. Но зачем тетрадь этому парню? Возможно, он тоже связан с историей Элис… А возможно, все еще проще.
– Это небольшая тетрадь, – сказал я. – Наверное, на ощупь он принял ее за бумажник.
Мама часто предупреждала нас насчет карманников, когда мы бывали в многолюдных городах. Типичный воровской трюк: столкнуться с вами или отвлечь, а тем временем обчистить карманы или сумку.
Я перебрал страницы, оставшиеся от тетради, – осторожно, как будто они были сокровищем. Шестнадцать страниц. Несколько заметок и глава или чуть меньше, почти ничего.
Я закрыл глаза:
– Кажется, меня мутит.
– Меня тоже, – сказала Табита. Она что-то отрыгнула и тяжело вздохнула.
– Да, но это потому, что ты налопалась сахарной ваты.
– Фу, – жалобно простонала она. – От разговоров об этом мне становится еще хуже.
Я стиснул в руках листки.
– Не знаю, что делать.
– Ты можешь сделать только одно, – сказала Табита. – Найти проходимца и вернуть украденное.
– Как? Я его никогда не найду. Он уже давно смылся!
– Никуда он не денется, пока здесь есть чем поживиться.
Я почувствовал проблеск надежды. Нынешняя ночь в Скрипичной Лощине обещала стать одной из самых оживленных в году. Скорее всего, парень такого не упустит.
– Он, наверное, выкинул тетрадь, – сказал я. – Зачем она ему, если он охотился за деньгами? Может, она уже в мусорном ящике, под обгрызенными кукурузными початками!
При мысли о том, что написанное Элис выброшено как мусор, кровь прилила к моему лицу.
– Прекрасно. Я всего лишь предложила. – Табита свернулась в клубок, и ее голос звучал приглушенно. – Сиди здесь в унынии, если ты это предпочитаешь. Волноваться не буду.
Я уже понимал, что не будет.
Прикусив губу, я отвернулся к окну. На улице зажглись фонари. Дневной свет угасал. Мама скоро позовет ужинать. Еще есть возможность до Призыва прочесть уцелевший кусок истории Элис. А потом – я пообещал себе – найти этого парня.
Взяв вырванные страницы, я сел на кровать.
– Глава третья, – прочитал я. – Хранитель.
Музей, как и многие прочие коллекции, начинался с одного предмета – с одной-единственной незаконченной истории и страстного желания узнать, чем она могла бы закончиться. Когда Шеридан Рамблбрук инспектировал свое теперь уже огромное собрание, его взгляд задержался на коричневой тетради, где была записана эта история – история, положившая всему начало. Потрепанные страницы пожелтели от времени. На обложке всего несколько слов: «Джорджи Сквич, класс 5С, математика».
Рамблбрук не открывал тетрадь и не заглядывал туда уже много лет, она давно хранилась в застекленной витрине. Ему не нужно было смотреть, он помнил незаконченную историю слово в слово. Он воспринимал это как свой долг, поскольку именно он помешал ее завершению. Несколько раз он пытался дописать ее сам, но так и не продвинулся дальше пары страниц. Рамблбрук не был писателем и понимал, что никогда не сможет это сделать.
Чувство вины привело его к одержимости. Он стал задумываться о других незаконченных историях, существующих в мире, и том, почему они были не закончены. Может, какой-то столь же дурной человек, как он сам, помешал довести историю до финала? Рамблбрук начал поиски, и его коллекция стала расти.
Это оказалось на удивление легко. Нужно было только поразмыслить, где эти истории получить. Он завел дружбу с писателями. Он нашел работу – стал помогать людям при переездах, кроме того, чистил и освобождал дома после смерти хозяев. Истории находились повсюду: под кроватями, в ящиках комодов, в коробках на чердаках. Если не удавалось взять их, получив разрешение, он делал копии, фотографировал, а при случае и крал, если можно было выйти сухим из воды. Истории, сочиненные детьми, истории, написанные взрослыми, даже истории известных писателей. Он собирал все, что попадалось ему под руку, всеми правдами и неправдами, даже не задумываясь, зачем это делает, пока однажды не оглядел свою коллекцию и не увидел, насколько она велика. Тогда он понял, что пришло время представить ее другим. Ведь для чего нужны истории, если о них никто не знает?
Рамблбруку нравился его замысел. Нравилось думать, что он помогает незаконченным историям найти свое место. Хотя, конечно, некогда совершённое так не исправить, но можно было немного облегчить муки совести. Это будет музей, решил он. Музей неоконченных историй, единственный в своем роде. Место, где хранятся все сюжеты, где им будет воздано должное.
Охваченный возбуждением, Рамблбрук не отдавал себе отчета в том, что его затея опасна: ведь истории – это нечто вроде магии и некоторые из них очень сильны. Иногда сильны настолько, чтобы ожить. И что среди каждых десяти, двадцати или пятидесяти историй, достойных быть поведанными, может оказаться одна, которую вообще не следовало начинать. Родившаяся в извращенном и порочном уме, сочиненная только ради того, чтобы дать выход злу.
И такая история попала в музей.
Рамблбрук знал, что не должен был так поступать. Он предал старого друга, чтобы получить эту исключительную историю. Пустив в ход лесть и ложь, нарушив обещание, что просто полистает, сделает копию, а затем вернет. Но, когда он завладел историей, что-то изменилось. Скорее, история завладела им.
Его мать всегда говорила, что зло порождает зло. Она не ошибалась.